в медицине сейчас сильно продвинулись. Ведь что раньше считали? Что болезни либо от «злого воздуха», либо от «неправильного смешения основных жидкостей тела». Так? – Он слегка усмехнулся. – А сейчас? Медицину перевернут работы, которые начали Пастер и Траубб! Я уверен, будет определенно доказано, что большинство болезней передается микроорганизмами при контактах больной-здоровый. Впрочем, я много тебе уже говорил про это и, должно быть, изрядно наскучил, но тут у меня, сам понимаешь, интерес важнейший. Сейчас я к чему начал… может, и с духовным так. Может, есть некие частицы, пусть пока нам непонятные, неведомые, которые заражают не тело, но душу, при соприкосновении со злом. Может быть, этот китайский – чудовищный, согласен – обычай есть выработанная вслепую грубая мера карантина. Страна с огромным населением, огромной историей могла нащупать пусть топорный, но, по сути, правильный путь. Так зачем тебе собственной волей лезть в клоаку? Ты молод, наивен, поскольку жизнь тебе эту наивность, эту невинность позволяет сохранять. Поэтому послушай меня. Держись от всего этого в стороне. Вот поедем к сиротам. Займешься их расчетами. Боже мой, да это я тебе завидую, если хочешь знать. Это только в книжках интересно про расследования преступлений читать, а в жизни это калечит расследователя почти так же, как жертву. – Он, наконец, смог разжечь новую папиросу и затянулся.
– Борис, я понимаю, пытаюсь понять твои побуждения, но позволь заметить, что я не ребенок, нуждающийся в няньке. Мы почти ровесники. Не кажется ли тебе, что такая опека с твоей стороны…
– Да разве дело в возрасте? – отмахнулся он. – Я тебя не старше… почти. Это правда. Но кое-что я в жизни видел. И не хочу, чтобы ты тоже через это прошел. Вот послушай историйку. Помнишь, дядя твой упоминал киевское дело и Выжлов на мой счет проходился? Так вот. Было это не так давно. Я тогда учился в университете, как ты понимаешь, на медика. Жил в одном доме, в комнатах. Со мной по соседству жил еще один студент, тоже медик, тоже еврей, правда не выкрест. Звали его Менахем Кантор. Миня был очень талантливым. Намного превосходил меня. Взгляды на науку у нас были близкие, кроме того…нас сближали наши корни. Не в том плане, конечно, что я разделял его религиозные взгляды или стиль жизни, но в глазах окружающих мы были суть одно, что в какой-то мере толкало нас друг к другу. Так вот, где-то курса с третьего, да, с конца третьего курса стал Миня ходить в одну компанию. Я поначалу не придал значения, думал, это что-то религиозное. Но однажды он и меня зазвал на их, как они называли, «чтения». Как ты и сам догадался, был это политический кружок с небольшим уклоном в национальные движения. Больше бы я в это место не пошел, если бы не одно обстоятельство… – Он помолчал и достал пенсне. – Тоже ничего нового – женщина.
Я ахнул, настолько это не вязалось с образом моего друга, в который я тогда верил безоговорочно.
– Что ж ты удивляешься? Вполне естественно. Молодость, все процессы в организме чрезвычайно сильны, в то же время разум еще не научился обуздывать порывы. Физиология и естественный ход вещей. Так вот, звали эту девушку Ада, больше тебе ничего знать про нее не стоит. И вот ведь какое дело, Миня мой оказался также прочно в нее влюблен. Нет… не подумай, что мы как-то с ним ссорились или еще какая пошлость. Просто вот так жизнь сложилась. Каждый из нас вел свою линию… как мог. Да, должно быть, прекомичное было зрелище со стороны. Мое обличье ты видишь, так Миня тоже красавцем не был. Худой, сутулый. Типичный такой… – Борис отвернулся на несколько секунд. Затушил папиросу.
– Я очень… уважал его, – продолжил он тихо. – Он меня, наверное, тоже. Чтобы не тянуть, скажу, что я, несмотря на все чувства, из кружка вышел, причем не по идейным соображениям, а скорее из-за того, что вся эта деятельность требовала какого-то времени, а времени мне и тогда и сейчас от науки отрывать было жаль. Впрочем, я осознавал то, чем членство в кружке может грозить. Всеми правдами и неправдами я вытащил оттуда Миню. Пытался вытащить и Аду, но куда… Ада жила лишь этим. Как ни странно, в любви я оказался куда счастливее моего друга, поскольку уже через год собирался представить Аду родным, и она тоже считала себя моей невестой. И вот тут все и закрутилось. Не уверен, что ты помнишь, но в Киеве произошел весьма резонансный случай. Ограбление банковской кареты, бомбисты, взрыв, унесший две жизни. Все это тогда закончилось неудачей. Сам исполнитель умер на месте, двух его подельников арестовали. Те во всем сознались. И все вроде складывалось для следствия гладко, но только вот встал вопрос о происхождении взрывчатки. Собрать бомбу нужно было уже на месте, такие вещи редко возят далеко, как ты понимаешь. Но бомбисты руки имели чистые, без следов химикатов. В комнате, что они все снимали, тоже ни следа лаборатории. В общем, дело приняло, как говорится, разворот…
Неожиданно он умолк. Я обернулся, в проеме дверей стоял дядя.
– Что же вы замолчали? Продолжайте. Может, хоть так я узнаю, что происходит в нашем деле…
– Простите, Денис Львович… мы про другое дело…
– Про другое? Вот как? Тогда неудивительно, что ваше расследование по МОЕМУ заданию не продвигается. Нет. Не перебивайте! Я довольно был любезен. Вас, Борис Михайлович, я вынул из тюрьмы, можно сказать. Ты, Аркадий, смею думать, тоже видел от меня только добро. Я поддерживаю вас в ваших начинаниях, покровительствую вам (что стоит очень и очень немало!), и что я имею? Единственное мое поручение, которое вам нужно не менее моего, вы исполняете из рук вон. Да и бог бы с ним, за глупость и неспособность на Руси не взыскивают, но почему я узнаю все новости последним? Ведь ты, Аркадий, сегодня прямо-таки был свидетелем ареста. Почему же ты не пришел ко мне? Не посвятил меня в новые важные обстоятельства? Молчишь? А я скажу тебе почему. Мою любезность, мое доброе к вам отношение вы приняли… я даже затрудняюсь подыскать слово за что.
– Мы очень виноваты, Денис Львович, понимаю. Однако, поверьте, происшествие не из срочных, а мы точно знали, что увидимся с вами сегодня вечером.
– Не из срочных?! Арест подозреваемого? Ну уж, господа… я по вашим просьбам бегаю, а вам нужен какой-то особый случай, чтобы прислать записку. Так вот, – он поднял
