Ознакомительная версия.
— В «три листка», это игра совершенно необременительная, и она не помешает вам задавать вопросы. Вы ведь с вопросами пришли?
Маликульмульк улыбнулся.
— Это верно. Вы не знаете, что случилось с Видау?
— С ним что-то случилось?
— У них не принимают. Мне было отвечено, что из-за болезни старика. В его годы всякая болезнь опасна.
— Мне всегда казалось, что смерть о нем позабыла. Может, он что-то съел?
— Это еще не повод всей семье запираться дома и созывать внуков с правнуками. Ведь фрау Софи тоже там.
— Ах, вот в чем дело! — шулер улыбнулся. — Не старый Видау вам нужен, любезный друг.
— Я хотел, вернее, ее сиятельство желала, чтобы я пригласил фрау Софи с ее сестрицей на катанье… Это связано с историей бальзамного рецепта.
— Ну что ж, бальзамный рецепт — отменный предлог. Я думаю, правду узнать несложно. Правду знают слуги. За малую мзду они расскажут, что случилось и какие лекарства прописал врач. Наша кухарка — кузина кухарки Видау и часто забегает к ней с черного хода. Хотите — пошлем?
— Хочу, — Маликульмульк смешал пасьянс и стал тасовать колоду, прокидывая ее щегольски — карты прямо-таки склеивались в ленту, вылетая из одной руки и прилетая в другую.
Он заслужил этот небольшой отдых и кусок жареной курицы в приятном обществе. Это не отменный стол Голицыных, но тут хорошо, и он никуда отсюда не уйдет…
* * *
Новость, принесенная кухаркой, изумила не только Маликульмулька — фон Димшиц и фрау Векслер тоже от нее растерялись.
— Я понятия не имела, что у Видау живет сестра, — сказала фрау Векслер. — Но если она действительно не в своем рассудке и ее держат взаперти — то чему удивляться? Этим ни одна семья хвалиться не может.
— Печальная история, — заметил фон Димшиц. — Если у нее есть склонность к побегам, то ее лучше держать под замком. Тем более зимой. Но до чего же хитры эти сумасшедшие! Выбраться из дома, где внизу полно людей…
— А мне другое непонятно, мой любимый. На ней же была та домашняя одежда, в которой она сидела в своей комнате, другой одежды ей не давали. Как же она прошла через весь город, и никто не обратил внимания? — спросила фрау Векслер. — Или она исхитрилась украсть внизу чей-то теплый плащ?
Маликульмульк слушал и все отчетливее понимал, что беглянка и была та самая мнимая Берениха, которую спас Демьян Пугач — если бы не он, сестра герра Видау так бы и осталась на льду, там бы ее утром и нашли рыбаки, собравшиеся на подледный лов.
Фрау Векслер была права — не могла Берениха пройти через город в своем красном шлафроке и пантуфлях на босу ногу, ее бы задержали, свели в часть. Как же она, уйдя из дома, вдруг оказалась среди ночи на двинском льду? Не по воздуху же перелетела!
Ей нужно было дойти до городских ворот, выйти на берег и спуститься вниз по течению чуть ли не версту. И это — в морозную ночь. Да ведь ворота запирают — а старуха оказалась на льду уже после полуночи, где же она бродила и ухитрилась не замерзнуть насмерть?
Трудно было вообразить, что в одну и ту же ночь от родственников убегают две сумасшедшие старухи, но другого объяснения этой истории Маликульмульк пока не видел. Вдруг его осенило — если Берениха ушла от Текусы в валенках, значит, ее пантуфли остались стоять у печки. И прислуга может их опознать!
Нужно было поскорее добраться до Клюверсхольма, найти Текусу и, если повезет, Демьяна. Нужно было завладеть пантуфлями, прямым доказательством того, что мнимая Анна Матильда Беренс была — или же не была сестрой Видау.
— Как там ни было, а мне жаль Видау. В его годы терять близких, пусть даже спятивших, тяжкое испытание, — сказал фон Димшиц. — Он из всех рижан, кажется, самый симпатичный. И нет в нем этого отвратительного зазнайства — если ему придется по душе чей-то подмастерье, он пригласит к себе молодого человека и будет с ним беседовать, угостит хорошим обедом. Такие истории бывали.
— Да и за карточным столом он приятный противник, — добавил Маликульмульк. — Правда, в этом доме по-крупному никогда играть не станут…
— И хорошо, что не станут. Нам с вами, любезный друг, как раз и нужно искать дома, где играют не ночи напролет, а потом стреляются в сенях, а наоборот — все мирно и деньги обращаются небольшие. Выигрыш в пять-шесть талеров — вроде и немного, но за год это по меньшей мере двести пятьдесят талеров. Для человека, не желающего больше в жизни потрясений, три-четыре таких дома — уже гарантия спокойной старости.
Старый шулер улыбался — он все в жизни рассчитал верно, вывернулся из передряг, отказался от общества авантюристов, нашел женщину, оставалось присмотреть дома, которые можно обложить небольшим, но постоянным налогом. Улыбалась и фрау Векслер — она тоже нашла свое счастье, благовоспитанного и нежного мужчину, который уже никуда не побежит.
— Разумно, — согласился Маликульмульк. — И мне жаль Видау… И, кажется, я мог бы его немного успокоить…
— Каким образом?
— Этой ночью на Двине, на льду возле Кипенхольма, нашли старую женщину в шлафроке. Ее вовремя подобрали, отвели в дом и обогрели, — подумав, ответил он. — Я это знаю точно, знаю и то, что она покинула дом в тулупе и валенках — стало быть, уже не замерзнет. Нужно как-то это сообщить Видау, записку, что ли, написать… Но я хочу быть совершенно уверен, что это она. В доме, где ее приютили, осталась ее обувь — наверно, слуги Видау могли бы опознать комнатные туфли?
— О мой Бог! Ночью, на льду! — фрау Векслер не на шутку разволновалась. — Те люди, которые ее спасли, — их надо наградить! Герр Крылов, пойдем ко мне в уголок, Леонард подарил мне прелестный письменный прибор, вы можете написать записку герру Видау, Марта ее отнесет!
— Записку я ему, пожалуй, напишу. Но пусть уж тогда ваша Марта изловит для меня ормана. Я поеду скорее на Клюверсхольм — может быть, там узнаю какие-то новости, а также заберу и привезу туфли этой дамы, — решил Маликульмульк.
— Ваше предназначение — оказывать услуги рижским бюргерам! — весело сказала фрау Векслер. — Если благодаря вам найдется бедная дама — это будет значить для Рижского замка очень много. Рижане очень осторожны — но и мы способны полюбить инородца…
Говорить это ей не стоило — Маликульмульк перехватил взгляд, брошенный старым умным шулером фон Димшицем на невесту, и решил не пускаться в объяснения, зная, что после его ухода фон Димшиц сделает своей фрау выговор. Ничего не попишешь — Голицын тут пока инородец, и все голицынские люди — равным образом. Этот лед когда-нибудь растает — но вряд ли скоро, потому что князь открыто встанет на сторону Лелюхина в его споре с аптекарями и выручит купца из беды вопреки полиции и магистрату.
Он написал краткую и любезную записку обезножевшему старику. После чего Марта нашла ормана, и Маликульмульк покатил к Карловским воротам — оттуда удобнее всего было выехать на берег и на лед.
Река в зимнее время становилась самой широкой рижской улицей, и уж во всяком случае — самой прямой. Сани и пешеходы двигались во всех направлениях — от Звиргзденхольма к Кипенхольму, от Андрейсхольма к Газенхольму, колеи пересекались под всеми возможными углами. Тут же дети, расчистив у берега подходящее место, катались на коньках. Маликульмульк очень быстро оказался на Клюверсхольме и прибыл к заколоченным избам, от которых он уже мог самостоятельно отыскать дом Текусы.
Дворовая шавка облаяла его, но никто не появился, не угомонил псину и не пригласил гостя в дом. Видно, Текуса бегала по каким-то своим бабьим делам. Может, даже опять понеслась с доносом к Ольховому Мартынке — зимой здешним перевозчикам делать нечего, они пропивают летние запасы и валяют дурака, то-то у нескольких встречных мужчин рожи были битые и глаза — в лиловых кругах.
Маликульмульк задумался — не дойти ли, в самом деле, до трактира. Либо Текуса там, либо нет — и тогда в трактире можно подождать и перекусить. Судя по количеству рыболовов над лунками, которых Маликульмульк заметил ниже по течению, рыбы на Клюверсхольме было немало, авось-либо и у Ольхового Мартынки варят двойную и тройную уху… ох, лишь бы не мневую…
Шавка замолчала, и Маликульмульк услышал голоса — слов не разобрать, но женский — высокий, яростный и визгливый, мужской — певучий баритон, несколько жалобный. Голоса препирались в Текусиной избе — значит, это были Текуса и Демьян.
Маликульмульк слепил снежок, приоткрыл калитку и запустил в окно. Шавка кинулась к нему, но он успел захлопнуть калитку и тихо засмеялся — как в детстве, как в Оренбурге, только там зима — не чета здешней.
Вдруг Демьянов голос зазвучал в полную мощь:
— Сама ж под меня легла, стерва!
Раздался грохот, вскрик, вопль «Куси его, Жучка, куси!», через две секунда калитка распахнулась и сбитенщик вывалился прямо в объятия к Маликульмульку.
Ознакомительная версия.
