изумилась девушка.
— Ага. Беспощадный к врагам революции, буржуям и помещикам. Тебе есть куда идти? Куда шла-то вообще?
— Никуда. Из Москвы сбежала.
Дита решила не говорить, от чего на самом деле бежала. Чем меньше народу об этом будет знать, тем спокойней.
— А чего сбежала-то? Плохо там что ли?
— Плохо. Голодно. Холодно. И большевики.
Маня рассмеялась.
— Насчет большевиков — понимаю. От них куда угодно сбежишь! А шла-то куда?
Фаня пожала плечами.
— Никуда. Думала к эсерам прибиться, разыскать товарищей, может, в подполье.
— Да на кой ляд тебе эти эсеры? — презрительно сказала Маня. — Давай к нам, к анархо-коммунистам! Решено!
Хлопнула себя по коленям, встала, начала опутывать себя портупеей.
— С этого момента зачисляю тебя в мой отряд бойцом. Патроны и шашку добудешь в бою. На коне скачешь?
— Как-то давно пробовала, — Дита вспомнила, как ее учили верховой езде поклонники в отряде Попова.
— Ну, раз пробовала, то сумеешь. С ногами осторожней только, у тебя там еще не зажило галопом скакать. Ну, ничего, потерпишь.
Дита замялась.
— Что? — сурово спросила Маня.
— А как с этими… из Васильевки?
— Силы у нас пока мало, чтобы их с налету взять и наказать. Да и месть — дело хорошее, но не первостепенное. Только ты не журись. Я все помню и зла во мне на троих хватит. Просто пока у нас других проблем целый пуд. А как с ними разберемся, так и твоими делами займемся. Слово атамана. Отомстим!
Конный отряд «Черное знамя», человек 50, шел по степи легким наметом, двигаясь к Гуляйполю. Как разъяснила девушке Маня, им необходимо соединиться с другими такими же отрядами, одним не выстоять: слишком много врагов вокруг и слишком мало друзей. Горит Украина, раздираемая на части, бьются одни хлопцы с другими, и каждый считает, что прав. Гремят выстрелы, висят по дорогам казненные, плывут по рекам утопленники. Война в Украине. Страшная братоубийственная война.
— Ты мне скажи, хорошая еврейская девочка, каким ветром тебя в Москву-то занесло? Ты ж, вроде, в Одессе жила, у папы с мамой под крылышком. Что случилось?
«Рассказать ей все, как есть? Да нет, кто ж мне поверит. На смех поднимут, это точно. Ладно, что-нибудь придумаем, тут и соврать не грех».
И Фаня рассказала про их с Блюмкиным путешествие в Москву. Маня хмыкнула, со значением посмотрела на девушку.
— Значит, у вас тогда с Яшкой… Склеилось?
— Ну как сказать? В общем, да.
— А я тебя предупреждала! — рассмеялась атаман Маня. — Этот такой, своего не упустит.
— Погоди, так что, и у тебя с ним было?..
— Нет, Дитка, со мной у него руки коротки. И еще кое-что коротко. Да не красней, наше бабское дело известное. Со мной у Яшечки Блюмкина полный облом вышел. Как ни старался. Ну а дальше-то что с тобой случилось?
— Ты же знаешь, что Яшка Мирбаха убил?
— Конечно! Это все знают!
Ну и дальше рассказала все, что с ней случилось: про жизнь с каторжанками, Боевой отряд ВЧК, стрельбище, восстание левых эсеров, контузия, побег из Москвы, про все. Кроме Ленина. Это нельзя. За такое и убить могут, иди пойми как они к нему относятся. Так что лучше не надо. Целее буду.
— Правильно сделала, что сбежала, — подытожила Маня. — и правильно, что на Украину, сегодня тут все главное происходит. И говорю тебе, брось ты этих эсеров, что левых, что правых, все они одним мирром мазаны.
— Мань, — осторожно спросила Дита. — Ты же сама совсем недавно левой эсеркой была. А сейчас анархистка. Это как?
— А вот так! Был грех, не отрицаю. Вовремя опомнилась. Как левые эсеры с большевиками слюбились, стало понятно: вся их идейность — хрень собачья. Все одного хотят — власти, у кого власть, кто правит. А у нас, анархистов, вообще вопрос о власти не стоит. Власть — у народа! И точка.
— Но ты же атаман? Разве это не власть?
— Власть, конечно. Только выборная, какой власть и должна быть. Я такая же, как и все остальные бойцы, только мне ребята доверили командовать отрядом и вести его в бой. Плохо буду воевать — сменят, поставят лучшего. А ты сама-то кто по убеждениям? По-прежнему романтическими бреднями голова забита, раз к эсерам пробиваешься?
«Кто я по убеждениям? — думала Дита. — Когда я была с Яшкой и Митей — считала себя левой эсеркой. Была с Дорой и Георгием — была правой эсеркой-террористкой. С кем я в данный момент — в то и верю. Так что ж, значит, у меня никаких своих убеждений нет? Нехорошо!»
— Никто, — честно ответила она Мане. — Я по убеждениям — никто.
— Ну, с этого момента, считай, ты — анархистка! Я тебя произвела. Потому что настоящий путь к свободе — только анархия. Ради свободы и воюем.
— Но анархия — это же хаос и безвластие?
— Безвластие — да. Хаос — решительно нет. Это народу мозги запудрили, типа, анархисты бандиты и погромщики. Вот и ты тоже чужие глупости повторяешь. Мы против власти, навязанной народу без его воли. Такая власть душит. Анархия — освобождает. Народ сам должен решать, как ему жить.
— Это как же народ сам решать будет?
— Очень просто: через Советы. Только не те Советы, которые обязаны подчиняться Ленину, Троцкому и всей их своре ненасытной, а Советы настоящие, где будут работать свободно избранные депутаты, те, кому народ доверяет, а не назначенцы московские, трясьця их матери, хай им грець!
— Ну да, это понятно, — Дита решила свернуть со скользкой дорожки. — А с кем твой… Наш, — поправилась она. — Отряд воюет? Кто наши враги? Германцы?
— Германцы — это ладно, — усмехнулась Маня. — Они не сегодня-завтра уйдут. У них в своей Неметчине проблем немеряно. Похоже, там революция намечается. Это хорошо. Но они, гады, очень уж дисциплинированы. Он, немец, может и революционер, даже коммунист или социалист, но если офицер даст приказ — стрельнет в тебя, не задумываясь. Так что с ними ухо востро и вступать в прямые столкновения нежелательно. Умелые вояки, черта им в жопу!
Дита вспомнила, что старая знакомая всегда любила острые словечки, и засмеялась. У Мани это получалось не грубо.
— Хуже — державна варта [47]. Злющие. Германцы хоть порядок знают, у них все по закону. Закон у них говенный, но есть. А у этих — ни бога, ни черта. Радует одно: держава у них гнилая, так что скоро и им, и гетману ихнему — конец, верь.
— Верю, — откликнулась Дита.
— Есть еще одна холера: самостийники, главный у них — Петлюра, тоже тот еще гад. Дерутся
