ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
На поле боя, в сельской местности, там, где нет постоянного места для совершения обряда, авгуры разбивают священную палатку перед тем, как приступить к своим обязанностям. Над Римом, в Арксе, для этого есть специальное место — полукруглый утес с вымощенной площадкой, называемой Авгуракул, открытый всем ветрам. На нем всегда стоит палатка, поддерживаемая здесь коллегией авгуров. Как и их одежды, ее украшают пучки шафрана и полосы пурпурного цвета. Это такая маленькая палатка, что туда можно пройти только нагнувшись, хотя я никогда не видел, чтобы кто-нибудь туда входил.
Зачем она здесь? Я не знаю, особенно принимая во внимание, что обряд следует проводить на открытом воздухе, обозревая небо. Возможно, она осталась от древних времен, когда авгуры обязательно должны были предварять сражения своим обрядом и сообщать полководцу о результатах. Возможно, потому, что авгуры гадают не только по полету птиц и по движению четвероногих, но и по молниям, искусство чтения которых пришло к нам из Этрурии. А где молнии, там легко может пойти и дождь, вот для чего палатка.
Для чего бы она ни служила, мы собрались перед ней. Руф взял свой жезл из слоновой кости и обозначил им район неба, по которому он будет проводить гадание, словно прорубив невидимое окно, сквозь которое я видел Марсово поле, широкую полосу Тибра и поля.
Авгуры делят птиц на два типа: на тех, чьи крики предвещают будущее, — вороны, совы, дятлы — и тех, кто передает нам свое предсказание полетом, — грифы, ястребы и орлы, любимые птицы Юпитера. В военные экспедиции, где нужно быстро узнать волю богов, а дикой птицы может не оказаться под рукой, берут с собой цыплят и кур в специальных клетках. Потом дверцы их отворяют и перед ними сыплют зерно. Если куры клюют с аппетитом, то готовься к удаче, особенно если они роняют крошки на землю. Отказ от пищи предвещает поражение. Что касается молний, то, насколько я помню, молния слева — к добру, справа — к несчастью. Или наоборот?
Находятся такие люди, которые считают это занятие сплошным фарсом, как Цицерон, и даже пишут об этом в письмах и высказывают свое мнение в разговорах. Есть политики, подобно Цезарю, которые считают авгуров полезным инструментом и не порицают их, наравне с выборами, налогами, судами. И, наконец, есть такие, как Руф, убежденные в том, что через многообразие природных феноменов проявляется божественная воля. Они верят в свою способность предсказывать будущее на основе этих явлений.
Я стоял под палящим солнцем и постепенно склонялся к мысли, что было бы лучше, если бы в той палатке сейчас находились куры в клетке — все прошло бы значительно быстрее. Еще хотелось, чтобы на мне была широкополая шляпа. Казалось, все птицы в Риме разом задремали. На небе не было ни единого облачка.
Гадание авгуров длится настолько долго, насколько это необходимо. У богов нет снисходительности к молодым и очаровательным авгурам. У них и без того полно дел, они не заботятся, чтобы мимо нас побыстрее пролетел ястреб. Первая добродетель благочестивых — терпение.
Мысли мои постепенно стали отклоняться. Глаза устремились к восточному пределу Аркса. Если бы я стоял на нем, то увидел бы Форум. На нем, должно быть, все еще толпятся люди, но они уже затихли. Идет заседание в Сенате, и римский народ ожидает постановления своих предводителей. Возможно, именно в этот момент выступает Цицерон. Цезарь и Красс вставляют свои замечания, если нужно, а также и Катон, извечный моралист, и Клодий, вечный смутьян, и забытый всеми консул Антоний. Там присутствует и Катилина, который должен отклонить от себя обвинения и убедить сенаторов провести выборы. А вдруг его на самом деле изберут консулом? Сможет ли он тогда провести свою радикальную программу? Поддержат ли его Цезарь и Красс — и до какой степени? Ожидает ли страну спокойствие? Или раздоры? Гражданская война? И кому тогда в итоге достанется власть — Крассу, Цезарю, Помпею… Катилине?
— Вон там! — воскликнул Экон позади меня почти шепотом. Он заметил в воздухе нечто крылатое.
Я потряс головой, стараясь избавиться от сонливости и собраться с мыслями, моргнул и уставился в черную точку, висевшую над городом. К несчастью, она немного покружилась и устремилась вниз, так и не приблизившись на необходимое расстояние. Это еще не предзнаменование. Все вокруг меня разочарованно вздохнули. Руф стоял возле самого обрыва, спиной к нам, и я не мог видеть его лица. Но плечи его были подняты, лицо уверенно устремлено в небо. Он верил в свое искусство, и у него хватало терпения дожидаться ответа богов.
Не следовало мне сегодня так много есть. Цицерон прав, в обед человеку нужно съедать как можно меньше пищи. Но ведь у Цицерона больной желудок. Мой же не причинял мне боли, а всего лишь был неприятно переполнен, на меня наваливалась дремота. Мне едва удавалось не закрывать глаза…
Последствия последней гражданской войны были ужасными. Победил Сулла, а с ним и наиболее реакционно настроенная партия. Законы ужесточились. Самые богатые могли влиять на законодательство, выборы и суды. Сулла сделал все возможное, чтобы подавить сопротивление в верхних классах общества. Спустя поколение в государстве наблюдался больший хаос, чем до того. Многие постановления Суллы отменили, и популистское движение набрало силу, но наследство Суллы оставалось — в дискриминации детей его жертв и в сельскохозяйственной политике. Ветераны, которым он роздал земли, разорились и встали на сторону Катилины. Повсюду наблюдалось недовольство, даже среди тех, кто всегда был богат и знатен и будет таковым, что бы ни произошло. Они верили, что их благосостояние — это дар богов, но и Цицерон многое им даровал — сладкий голос, который усыплял взволнованные массы…
Что было хуже всего — так это головы, подумал я. Головы врагов Суллы, выставленные на шестах вдоль Форума на всеобщее обозрение. Любители наживы отрезали их и приносили Сулле в обмен на денежное вознаграждение. А тела им были ни к чему. Что стало с безголовыми телами? Неожиданно, как и в тот день, когда ко мне подбежала Диана, перед моим взором предстало безголовое тело Немо, с запекшейся на шее кровью. Потрясение оказалось настолько сильным, что я невольно содрогнулся и глубоко вздохнул.
— Да. Наконец! — прошептал Экон в мое ухо, положив мне руку на плечо. — Вон там, со стороны реки.
Я заморгал от того, что небо было слишком ярким. Белые камни сверкали у моих ног, а солнце, казалось, наполнило все небо. В его середине была видна приближающаяся точка, постепенно превращавшаяся в тело с длинными, распростертыми крыльями.
— Ястреб, — прошептал Экон.
— Нет, — возразил Муммий. — Орел.
Птица покружила над Марсовым полем и стала приближаться. Скорость ее была поразительна, никакая лошадь не смогла бы так скакать по земле. Через мгновение она приземлилась настолько близко от Руфа, что он бы смог коснуться ее, если бы захотел. Мы в изумлении уставились на орла, и он оглянулся. Я никогда еще так близко орлов не видал. Неожиданно он расправил крылья и взмыл в небо, прямо к солнцу.
Я зажмурил ослепленные глаза. Руф повернулся к нам с благоговейным выражением на лице.
— Предсказание, — пробормотал я. — Насколько оно было удачным?
— Удачным? — Он нахмурился насмешливо и улыбнулся. — Да лучшего просто быть не может!
Если бы город не был взволнован выборами и слухами о Катилине, то это предзнаменование стало бы достоянием всеобщей гласности. Если бы это случилось в ленивый летний день, когда ничего важного на Форуме не происходит, то слух о птице Юпитера, опустившейся на Авгуракул, распространился бы по всем площадям и тавернам — подумать только, орел явился какому-то мальчишке, да еще бывшему некогда рабом, в день его совершеннолетия! Суеверные находили бы в этом предзнаменовании знак божественного благословения или, наоборот, недовольства. Но в день всеобщего хаоса этот случай остался незамеченным, и о нем никто не узнал, кроме тех, кто при нем присутствовал.
По пути обратно Марк Муммий разволновался.
— Орел, военная птица! Она предсказывает ему великую будущность в армии!
Я заметил, как Метон улыбается этим словам, и пожелал, чтобы Муммий замолчал.
Я повернулся к Руфу, который переоделся в тогу кандидата.
— Это так и есть, Руф?
— Не обязательно.
Метон услыхал эти слова, и его улыбка погасла, чему я порадовался. Я хотел, чтобы у него даже мыслей не было о военных триумфах. Не для того я спас мальчика из рабства, чтобы он погиб по прихоти какого-нибудь полководца.
Руф замедлил шаг и предложил остальным идти впереди него. Между тем он дотронулся до моей руки, давая знак остаться с ним позади. На его лице застыло неоднозначное выражение. Первоначальное возбуждение сменилось неопределенностью.
— Это серьезное предзнаменование, Гордиан. Никогда со мной такого не случалось, да я и не слыхал о подобных случаях с авгурами.
