Изумленный Иван снял ушанку, отдавая дань деревенскому гению и, нагнув голову, шагнул под низкую притолоку в избу. За столом у самовара сидел отрок в тельняшке и заячьей чуйке. Чиненная во многих местах одежонка по забывчивости была одета наизнанку — швами наверх. В растопыренных пальцах дымило блюдечко с чаем.
— Сынок, мне бы с Филимоном поговорить…
Отрок важно кивнул и указал на место рядом с собою.
— Батяня-то где? — поинтересовался Иван.
Парнишка пожал плечиками и указал на рамку с фотографиями, и отрочески нежный лик растаял в стариковских морщинах. Иван только крякнул с досады, запоздало признав хозяина. Слишком хрупок был Филимоша для своих зрелых лет, оттого и гляделся хозяйским сынком, наряженном в тельняшку и заячью чуйку батяни.
— Долго жить будете, — Иван протянул застывшую на морозе ладонь. По привычке очень стеснительных людей Филимоша наскоро обтер руку полотенцем и уж после потряс руку гостя.
— Откуда будете? — без особого интереса, больше для порядка, спросил он, но в глаза посмотрел пристально.
— Из Москвы, — не отводя глаз, ответил Иван и в доказательство своих слов сунулся в рюкзак за «Столичной».
— Знатное дело! — обрадовался Филимоша, разглядев этикетку на «златоглавой».
Он собственноручно раскупорил бутыль и понюхал задымившее горлышко.
— Куда б плеснуть? — засуетился он, заглянул в кухоньку, осмотрел самодельный буфет. — А вот куда. — Он распахнул печурку и вылил водку на тлеющие угли. Пламя жадно лизало кирпичи, радуясь нежданному угощению.
— Кушай, кушай. Вот так пир у нас сегодня! Разгорайся пир-огонь! Сейчас я вам теплых колобашек принесу. Бобыль я, сам пеку.
Он подхватил глиняную миску и выскочил в сенцы. Хлопнула дверь избушки, и вскоре Филимоша уже вносил блюдо парящих снежных комков-окатышей.
— Не обессудьте за простое угощенье, — он выбрал и деликатно прикусил снежный колобок. — Так зачем пожаловали, да еще из Москвы? Дома не сидится?
— Порыбалить собрался, — разглядывая полоски на тельняшке Филимоши, сказал Иван. — Отпуск у меня на зиму выпал, а у вас вон целое теплое озеро!
— И то дело, — понятливо оживился Филимон. — Только неспокойно нынче на озере.
— А что так?
— Да пошаливают…
— Кто пошаливает?
— Да шут их знает! Шел я как-то с Лебяжьего, только хотел по нужде остановиться, уже рассупонился, глядь, а прямо передо мной милиционер вырос. Все чин чином, только махонький, вроде мухомора. Приосанился, под козырек взял и даже представился. «Предъявите, — говорит, — ваши документы». А я стою штаны держу и предъявить-то мне почти что нечего, а по спине мурашки скребут. Чую — не милиционер это, а вроде говорящего гриба! Нет у нас в районе такого участкового, чтобы ростом с кочку! Да, гриб — это тьфу! Мокрота… Там покрепче дела творятся. Уйдет какой-нибудь шабашник в путину ловушки на зверя ладить и с концами… А потом подымут охотники медведя, завалят, шкуру сымут, глядь: как есть человек вроде того, что пропал.
— Не будь шкурой, и ни одна шкура к тебе не пристанет, — поделился догадкой Иван. — Только ты, хозяин, напрасно страху нагоняешь, я же не охотник, а рыбак. — Иван досадливо покосился на чехол «Сайги».
— Есть и иная опасность, — опустив глаза продолжил Филимоша. — Старуха на озере живет вроде хозяйки или бабы Яги, ловушки охотникам портит, зверя вызволяет да на своей заимке лечит. Про нее болтают, что она и людей в медведей оборачивает. Волкам по осени чес устраивает, они у нее кроткие, как овечки. Местные ее Волчьей Прялкой прозвали. А уж если под Рождество ее в лесу встретят — беда! Целый год будет пустой. Этот фольклорный элемент характер имеет дюже решительный. Из винтаря бьет без промаха. Один раз мне узелок на ушанке отстрелила, другой раз карабинчик на мешке. Но не всерьез, а для предупреждения. Я ее несколько лет приручал, пока в доверие вошел.
— Тайны местного значения? — усмехнулся Иван, достал из миски снежный комок и сжал так, что брызнуло сквозь пальцы.
— А вы запейте, запейте, — Филимон прихватил за донце глиняную кружку, долил чаю из самовара и подал на растопыренных пальцах.
Иван взял кружку в ладони. На пол и на камуфляж брызнули хулиганские горячие струйки. Кружка оказалась с дырочками по донцу. Обжигаясь, Иван запрокинул кружку и выпил горячий чай.
— Это кружка дюже старинна, — пояснил Филимон. — Ее на свадьбе зять теще подносил, если дочка вроде колотой посуды оказалась.
— А я-то тут при чем?
— А при том, что бывают люди вроде этой кружки: с виду — вещь, а внутри — дыра, что ни нальешь, все просочится.
— Зачем дуришь, хозяин? — строго спросил Иван. — Я же вижу, что никой ты не блажной.
— Я такой же блажной, как ты турист, — буркнул в ответ Филимон. — Взгляд у тебя больно цепкий, приметливый, и выправка… Я за версту погоны чую.
— Уф, — с облегчением выдохнул Иван, разом прощая Филимоше все розыгрыши, — да, седого филина не обманешь. Служил я на флоте, но сейчас на вольных хлебах.
— А как про озеро узнал? — не сдавался Филимоша.
— Да щелчком по карте! На станции мужика встретил с живой водой, он на тебя указал. Интересно стало. Проводишь на Лебяжье? Не задаром, конечно…
— К озеру ходить не советую и провожать не буду, — отрезал Филимон.
— Ну, бывай, хозяин ласковый! — Иван встал из-за стола и подбросил на плечи оттаявший рюкзак.
Пока шел к двери, задел ногой самоходную метлу — механический ежик вздрогнул и пошел накручивать обороты.
Разведкарту Иван даже не разворачивал. Сам того не желая, Филимон помог ему выйти к затерянному среди сопок Лебяжьему. Едва приметный летний брод тянулся среди болот. В чаще натоптанная тропка пропала под снежным наметом, и Иван потопал к озеру напрямик. Только теперь он сполна оценил выбор своего шефа. Пешком к озеру можно было подобраться только в эту пору, когда подмерзали и прочно настились топи и зыбучие мхи. К январю весь этот край тонул в сугробах.
По неглубокому снегу Иван вышел к Лебяжьему и замер от неожиданной, бьющей без промаха красоты. По черному зеркалу озера скользили белые птицы. Посреди озера блазнил, как мираж, высокий древний камень, обломок могучего станового хребта. Густое сизое марево скрывало его подножие. Завидев чужака, лебеди исчезли в тумане у дальнего берега.
Вот уже неделю Иван жил на озере, усердно изображая туриста. Озеро плескало мерно и ласково, покачивая лодку как колыбель. Оно так и не распознало в нем захватчика, тайного соглядатая и почти сразу сделало причастником всех своих тайн. А тайны у него и впрямь были…
Озерная живность словно не чуяла зимы. В зарослях водорослей шныряли щурята-сеголетки, в руку толщиной, отличающиеся от взрослых прозрачным зеленоватым окрасом. Взрослые щуки походили на бревна. Огромные, похожие на угрей пиявки и гигантские улитки лениво бороздили илистое дно. А однажды утром на открытом плесе всплыла змеиная голова, повернулась на желтоватой морщинистой шее, поморгала рубиновыми глазками и медленно погрузилась на дно.
— Радиация рождает монстров, но может породить и гениев, — будто невзначай обмолвился шеф «Гидры», инструктируя его насчет неожиданностей.
Нет, дело тут было вовсе не в радиации. Счетчик Гейгера показывал сниженный относительно обычного фон. Вероятно, весь фокус заключался в воде и содержании в ней загадочного вещества антидейтерия. Дейтерий в просторечии зовут тяжелой водой, и это воистину мертвая жидкость. Некоторые химические реакции при ее участии протекают с необычайной быстротой, а другие — наоборот, замирают, казалось бы, навечно. «Живая вода» сулила и вовсе неожиданные открытия, но Ивана мало интересовал собранный «материал». С пробами разберутся умники из «Гидры», под крышей которой проводились исследования акватории, не помеченной ни на одной карте, кроме самодельных туристских.
В то утро Иван проснулся на рассвете от слабого внутреннего удара, хотя здесь на озере привык к здоровому крепкому сну. Спал он по-охотничьи, настелив лапник на теплое кострище и перед сном изготовив «нодью» из тлеющих бревен, но к утру и одежда, и остывшие бревна обрастали ломкими иглами инея.
Позванивал на ветру заледенелый тростник, и туман над озером стоял высокой серебристой шапкой. Резиновую плоскодонку Иван остановил на мелководье, вблизи тростниковых плавней. В утреннем небе ярко светила Венера, и, набирая в пробирку розоватую утреннюю воду, он был уверен, что черпает тонкий звездный свет. Если бы не задание, он никогда бы не попал в этот камышовый рай! Иван даже пожалел, что этот забор воды последний. До поезда оставалось два дня, и он вполне мог пожить на озере в собственное удовольствие.
Отправляя его в приозерные дебри, Нихиль предупредил «волонтера», что рефлексы и биоритмы, стертые в процессе обучения и подготовки, после двух недель ночевок у костра и кислородного обжорства снова берут свое. Затесы в мозгу быстро затягиваются, а «недреманное око», которое стережет сон каждого разведчика, начинает халтурить, как старый будильник. Нерациональные желания существенно портят жизнь агентам, работающим «в поле», и по возвращении многие нуждаются в реабилитации. Для Ивана таким капризом стало желание ступить на скальный гребень посреди озера, похожий на драконий остов. Древние материковые породы были расколоты давним взрывом. На каменных ребрах успел подняться молодой сосновый борок. Иван несколько раз подплывал к острову и, словно наткнувшись на невидимую границу, внезапно поворачивал лодку обратно в лагерь.
