XXII
Мармеладов сдерживался, сколько мог, но когда подвода скрылась за поворотом, уткнулся лицом в вороную гриву и заплакал. Тихо, беззвучно, лишь плечи вздрагивали. Конь замер, но изредка фыркал в ухо человеку, словно утешая, а тот зарывался в гриву еще глубже.
Слезы кончились.
Все когда-нибудь кончается…
Сыщик побрел к мосту, ведя жеребца в поводу.
— Ну и что теперь?
Начал говорить и удивился, каким незнакомым может показаться собственный голос.
— Что теперь? Как сумею я отличить рай от ада? Что уготовано мне за последним холмом — зеленый луг или стальная ограда?
Он не смог бы объяснить, к кому сейчас обращается — к черному скакуну, к сонму ангелов, к погибшему другу или к его убийце, а может быть, к беспросветной тьме, заполняющей мозг. Хотя какая разница? Все равно никто не ответит.
— Мы все стараемся изменить мир к лучшему. Но что мы меняем? Деревья становятся пеплом, а герои — призраками. Наши заблудшие души вечно ищут спасения. Наши тела скитаются из года в год по этой земле, в которую все лягут рано или поздно. И что же мы находим в конце пути? Только старые страхи…
Вороной дернул головой и громко всхрапнул, глядя с моста на темную неподвижную реку.
— Как бы я хотел, чтобы ты сейчас отказался здесь, Митя! Уж ты бы объяснил, отчего этому коню неймется. Повод натянул, ноздри раздувает… Чего заартачился, буян? К перилам шею гнешь… С моста прыгать собрался? А-а-а, ты, верно, пить хочешь? О, закивал. Стало быть, понятливый… Да не ты, скотинка! Я понятливый. Если бы во всем так быстро правильный ответ находить умел… Ладно, пойдем колодец искать.
На площади у Яузских ворот три извозчика делили дневную выручку. Покосились с подозрением на незнакомца, но увидев коня расслабились. Мармеладов одолжил у них ведро, зачерпнул воды и хотел было поднести вороному, но бородатый кучер заступил дорогу.
— Окстись, барин! Жеребец-то взопревший. Нешто можно ему зараз ведерко совать?
— Ты погодь, ага. Погодь маленько. На-ка вот, — юнец в старушечьем шушуне протянул охапку соломы, — просуши животинку. А потом ужо напоишь.
Скакун тянул губы к воде и жалобно ржал. Сыщик с трудом оттащил его в сторону и неловкими движениями обтер взмыленные бока. Вновь пожалел о том, что друга нет рядом, глядишь, научил бы, как правильно.
— Пей, пей. Можно уже. Видишь, как по-разному жизнь устроена. Я не могу смириться с потерей друга, а ямщики тут же, рядом, обсуждают цены. Растуть, окаянные! — передразнил он с горькой усмешкой. — Представь себе, пройдет совсем немного времени и я тоже стану ругать жадных приказчиков. Вряд ли за сахар или гречку. Скорее за дорогие книги и глобусы в английском магазине. Ведь эти дрянные цены меняются, по счастью, гораздо чаще, чем мы теряем близких.
Напоив коня, сыщик поставил ногу в стремя и запрыгнул в седло. Поехал шагом, лишь изредка дергая поводья, чтобы направить в нужный проулок.
— Больно терять. Невыносимо больно. Но когда близких отнимают прежде срока — война, голод, болезни или жестокий убийца… Хуже этого не придумаешь. Ты удивишься, черногривый, но люди — самые разумные животные, — устроены совершенно неразумно. Никто не ценит того, что есть, пока это у него не отнимут. Меня раздражала постоянная митина забота. Я вспыхивал: «Что ты кудахчешь, как курица над цыпленком?» А потом налетел ястреб, клюнул в темя… Представь себе, я теперь ощущаю себя тем самым цыпленком, слабым и беспомощным, оставшимся без надежного друга. Я ведь постоянно ошибался в этом проклятом расследовании. Да, Вятцев прав — мы победили. Не слишком ли дорого нам эта победа стоила?! Уж прости, что я опять о ценах…
Он замолчал, прислушиваясь к мерному цоканью копыт по мостовой. Мимо проплывали фонари и редкие неспящие окна.
— Зачем я пытался состязаться со змеей в изворотливости и коварстве? Нужно было просто вырвать ядовитые зубы. Если бы месяц назад я забрал у Ираклия это чертово копыто и утопил в реке, а еще лучше — снес бы кузнецу, чтоб расплавил в горниле. Митя бы сейчас был жив. Но нет! Я и вправду помешался на поимке преступника. Хотелось залезть в его голову, вычислить ход мыслей. Гонялся за ним по кругу, то упуская, то опережая и устраивая западню. Так много времени потратил на поиски мест, куда он будет подбрасывать трупы. А мог ведь пройти… Как там Марьяна говорила? Коротким путем. Напрямик. Да вот, хотя бы, отыскать заветную коллекцию Сабельянова и уничтожить ее. Без златорогого черепа и прочих древностей его замысел провалился бы в тартарары! Не скажу, что тайное логово злодея найти было бы легче, но я даже не пытался… Может и к другим предсказаниям по Зодияку стоило прислушаться? Мавританка, положим, фальшивая, но астролог-то она настоящий! Митину смерть разглядела. Ошиблась немного, напророчив гибель нам обоим, но кто знает, может, и мне было уготовано судьбой сегодня помереть? Да оно бы и к лучшему, пожалуй. Хоть не мучился бы сейчас угрызениями…
Проезжая мимо Ильинских ворот, сыщик вспомнил разговор с Ираклием в каморке под лестницей и ехидное замечание: «Можете обыскать каждый дом в Москве, но это последнее место, куда вы додумаетесь заглянуть».
— А я ведь и секунды об этом не размышлял, друг ты мой, вороной. Решил, что это пустое бахвальство. Но вдруг убийца мне подсказку давал? Любил Сабельянов поиграть в «кошки-мышки»… Ладно, еще не поздно разгадать эту головоломку. Где бы я стал искать в первую очередь? Впрочем, это понятно. Там, где я и искал Ираклия больше полугода. Хорошо, зайдем с другой стороны: в какой дыре я не подумал бы искать потомка древнего грузинского рода… В Новогиреевских трущобах? В кабаках у Рогожской заставы? Или смысл в том, что я никогда не додумаюсь искать злодея… Ну, например… В церкви? А может все наоборот, надо искать в открытом месте, на виду у всех. Где вещицам из древней истории самое место? На археологической выставке. Да! Музейщики иной раз прибегают к услугам частных коллекционеров. Коварный план, вполне в духе Сабельянова: выставить то, что я ищу, на всеобщее обозрение. Небось, даже кровь с золотых рогов не смыл…
Мармеладов запнулся, чувствуя, что все эти догадки утекают, словно вода сквозь пальцы.
— Нет! Нет, все не то!
