— Бьюсь об заклад, что он совершил свою первую ошибку, — пробормотал Гросс, когда они вошли в вестибюль и назвали свои имена дежурному сержанту, который отвел их к камерам.
Шрайер томился в заточении в отделении В, предназначенном для подозреваемых в убийстве. В его камере содержался еще один обитатель, жилистый субъект с татуировкой на шее. Вертен узнал этот рисунок: он изображал индийский знак власти и солнца, свастику, но арестованный лиходей переиначил символ, изменив его из направленного влево колеса жизни в направленную вправо эмблему германского национализма и антисемитизма. Адвокат мог только предположить характер преступления, за которое этот бандит был заключен под стражу, но, судя по перепуганным глазам Шрайера, наблюдавшим, как сокамерника выводили из помещения, дабы обеспечить приватность собеседования, оно должно было быть ужасным. Вероятнее всего, Дрекслер обеспечил Шрайеру такого напарника в качестве особого средства воздействия. В конце концов, легче убедить насмерть испуганного человека, нежели ничем не обеспокоенного и уверенного в себе.
— Доктор Гросс, — заскулил Шрайер пронзительным молящим голосом, как только они оказались одни в камере, — вы должны спасти меня. Я не виновен ни в каком преступлении. Почему они посадили меня вместе с этим чудовищем? Он сказал мне, что задушил свою кузину за то, что у нее была любовная связь с евреем. Он считает, что я — еврей.
Вертен физически ощущал, что от Шрайера, коренастого человека на пятом десятке, исходит ужас. Подсадная стратегия Дрекслера начала срабатывать.
— Успокойтесь, господин Шрайер, — попытался унять его Гросс. Он похлопал заключенного по плечу, и тот присел на край железной койки. Коллеги уселись напротив него на краю железной койки сокамерника, после того как Вертен быстро проверил, не прячется ли кто под одеялом. Гросс поспешно представил Вертена, но арестанта интересовал только Гросс.
— Вы должны сказать им, доктор Гросс, — причитал Шрайер. — Я не сделал ничего дурного. Он сам вызвал меня. Это чистая правда.
— Он? — спросил Гросс.
— Конечно, Малер. Сам написал и сказал, что хочет заключить соглашение. Я знал, что он будет вынужден раньше или позже приползти ко мне. Певцы стояли насмерть. Они не выживут без нас. Откуда публика будет знать, кому хлопать, если мы не запустим такие аплодисменты?
— Где письмо?
— Я сжег его, как велел Малер.
— Я не могу помочь вам, если вы не перестанете лгать, — размеренным тоном отчеканил Гросс. — Вам известно, что вас задержали за попытку убийства?
Шрайер замотал головой:
— Это невозможно.
— Нет. Очень возможно, — возразил Гросс. — Пока мы разговариваем, они готовят обвинение и надеются получить от вас признание к концу недели. Я полагаю, что им удастся эта попытка.
Гросс произнес последние слова подчеркнуто значительно, и Шрайер явно понял подоплеку.
— Они не выбьют из меня признание.
— Как известно, такие вещи случались. Вы физически мужественный человек, господин Шрайер? Можете очень хорошо переносить боль?
При этих словах глаза Шрайера полезли на лоб.
— Я полагаю, что нет, — промолвил Гросс. — Так что пора быть откровенным со мной. Где письмо?
Шрайер бросил взгляд на Вертена, как бы надеясь на его помощь, но тот хранил лик каменного изваяния.
— Письмо, господин Шрайер. Я больше не намерен повторять.
Гросс встал, как будто собираясь уходить, и Шрайер сдался:
— Хорошо, хорошо. Оно в доме, где я живу. Я завернул его в мешочек из клеенки и положил в смывной бачок над клозетом на моем этаже.
Одно из общепринятых мест для хранения ценностей у воровского сообщества, как это было известно Вертену. В смывном бачке над туалетом.
— Вы надеялись шантажировать его, разве не так?
Шрайер ничего не сказал, просто сидел согнувшись, уставившись в пол между ногами.
— Разве не так? — Гросс выкрикнул это, и обвиняемый внезапно вскочил.
— Нет. Дело совсем в другом. Я собирался обезопасить себя, чтобы он больше никогда не пытался задавить нас. Это письмо было моей страховкой.
— Так оно и до сих пор может оказаться ею, — заявил Гросс, направляясь к выходу, чтобы вызвать охранника. — Если письмо все еще существует и окажется не вашей подделкой, то тогда вы сможете спастись.
За ним поднялся и Вертен, также безмерно счастливый покинуть тюремную камеру, пропитанную духом безнадежности и страха.
Когда охранник открыл дверь, Гросс повернулся к Шрайеру:
— Я позабочусь, чтобы этого негодяя перевели в другую камеру.
— Благодарю вас, доктор Гросс. Вы — истинно благородный человек! В следующий раз, когда будете представлять дело в суде, только известите меня. Мы создадим нужную обстановку в зале суда, вот увидите.
— Я запомню ваше щедрое предложение, господин Шрайер, — заверил его Гросс. — И я уверен, что мой коллега сделает то же самое.
— Я не уверена, что смогу ответить на этот вопрос, адвокат Вертен.
Жюстина Малер вся залилась краской. О, ей известно, подумал он. Это было написано на ее лице.
— Почему вы оскорбляете меня, когда человека, ответственного за то, что Густль находился на грани смерти, освободили?
Она имела в виду господина Шрайера, которого выпустили из-под стражи в субботу после того, как Гросс и Вертен принесли письмо предположительно от Малера. Близкое изучение Гроссом почерка быстро выявило, что оно не было написано ни Малером, ни Шрайером, ибо криминалист сравнил его с почерком Шрайера и не нашел ни малейшего сходства. Вдобавок на конверте был почтовый штамп Бад-Аусзее, рядом с которым летом отдыхал Малер, а Шрайер — как могли подтвердить многочисленные свидетели — до его поездки к композитору постоянно пребывал в Вене.
— Или я буду задавать такие вопросы, — не сдавался Вертен, — или их задаст сыскной инспектор Дрекслер.
Дверь в гостиную в квартире Малера неожиданно открылась, и на пороге возник сам композитор, подобно привидению закутанный в белую простыню.
— Какого черта вы намереваетесь делать, Вертен? — Его голос ни капельки не потерял своей повелительной силы.
— Густль! — Жюстина бросилась к нему, схватив его за руку. — Ты не должен вставать с постели.
— Я спрашиваю вас, Вертен, чем вы занимаетесь?
Вертен увидел Натали, стоящую за Малером. Должно быть, именно она донесла все композитору.
— Я задаю вашей сестре несколько вопросов, господин Малер.
— Как будто она принадлежит к разряду заурядных преступниц! Если хотите знать, спросите меня. Да, она знала об изменении завещания. Я сказал ей. Признаю, что я — эгоист. Я сожалею о таком скоропалительном решении. Оно будет исправлено, поверьте мне.
Последние слова были адресованы его сестре, которая, в свою очередь, с нежностью погладила его по руке.
— Ляг в постель, Густль, — промолвила она. — Не волнуйся из-за подобных вещей. Думай только о своем выздоровлении.
Она повела его по коридору к его спальне, вошла вместе с ним и закрыла за собой дверь. Вертен понял, что это был конец их беседы.
Теперь в комнату вошла Натали.
— У меня было такое ощущение, что он должен знать об этом, — сказала скрипачка.
Вертен кивнул.
— Она никогда не причинит ему вреда. Жюстина предана Густлю.
— Как и вы, — не удержался Вертен.
Она с минуту молчала. Затем разжала губы:
— Да.
— Вы знали его много лет?
— С консерваторских времен. — Натали уставилась на него своими проницательными серыми глазами. — Для меня не секрет, что постороннему я могу показаться странной. Нечто вроде старой девы, повесившейся на великом композиторе в надежде, что он в конце концов заметит свою преданную комнатную собачонку. Что гений должен ответить на ее любовь. Это соответствует вашему мнению обо мне, адвокат?
Вертен не видел причины не ответить искренностью на искренность.
— Да.
— Видите ли, это правдиво лишь отчасти. У меня нет желания, чтобы Густль отвечал на мою любовь. Честно говоря, я бы даже не знала, что делать с ней. Точно так же, как и не представляю, каким образом вести себя с мужем в браке. Моя музыка и наши разговоры вполне достаточны для меня. Теперь, когда это выяснено, задавайте ваши вопросы. У меня такое ощущение, что вы хотели бы попытать меня о Густле.
Действительно, Берта просила его сделать это. Он взял на себя расследование молодости Малера, ибо Берта была не в состоянии бегать по людям, опрашивая их. Гросс, он и Берта решили, что они теперь направят свои усилия на иные цели. Вместо охвата более масштабного преступления, то есть возможной охоты на выдающихся венских композиторов, они после последнего и почти успешного покушения на Малера сосредоточатся на лице, стремящемся убить его. Если они преуспеют, то наверняка найдут и злоумышленника, задумавшего также другие смерти.
