— Ну что ж. — Он поднял череп и повернул его так, что сияние из глазниц и нить песни были направлены вниз, на выложенный плитками разрыв в мозаике.
Он начал с юга, с красного камня, цвета сердечного огня. Разрыв расширился, когда Оуэн послал в него голубую песню живого камня, чтобы он обратился в красную жемчужину, стал черепом темного сердолика, и то, что прежде казалось линией черных камушков из обсидиана, превратилось в широкую полосу ночных теней и тихого ждущего дыхания.
Влекомый собственным камнем и звериным камнем Наджакмал, он двигался все дальше и дальше.
Теперь разрыв стал долиной, ведущей в обширную песчаную пустыню. Оуэн босиком шагал по теплому грубому песку, щекотавшему пальцы ног. Он ощущал аромат горько-сладкого дыма, отличавшегося от того, что окутывал его прежде. Взглянул в бодрящее ночное небо, полное звезд, которых он и представить себе не мог, названий которых не знал.
Красный огненный камень держала женщина его возраста с кожей черной, как смола. Она сидела перед ним совершенно обнаженная. Свет костра огненно-алым водопадом ниспадал по атласной коже ее груди. Она кивнула в сторону бревна, где мог сесть гость. Когда Оуэн наклонился, принимая ее приглашение, он услышал шум у себя за спиной.
Голубой камень пропел высокую ноту предупреждения и приказа. Время исказилось и замедлилось в том месте, где стоял Оуэн. Он неторопливо развернулся на одной ноге, подцепил большим пальцем другой ноги черную змею с алым брюхом, собравшуюся на него напасть, и отбросил ее в ночь.
Оуэн не испытывал страха, его охватило растущее возбуждение. И в отдаленном уголке разума он принес извинения своему другу Фернандесу де Агилару за то, что не смог двигаться с такой же быстротой, когда змея напала на них.
Обернувшись назад, он увидел, что чернокожая женщина встала. Ее каменный череп был цвета крови, рождения, ревущей смерти с красными клыками, цвета брюха змеи. Он вбирал в себя свет костра и направлял его в алую линию песни, которая проходила по земле, как путеводная нить, и не отклонилась, когда хранительница чуть отошла. Оуэн направил свой голубой камень в ту же сторону, и тропинки сплелись воедино, создав нечто большее, чем каждая из них по отдельности.
— Идем, — сказал Седрик Оуэн. — Наше время, наша радость, наш долг. — То были не его слова; они пришли из ночи и земли, из того места, где крадутся огненные тени.
Они молча следовали по красно-голубой тропе, уходящей в темноту, и вскоре подошли к скале, возвышающейся в пустыне, огромной и гладкой, точно китовый горб. С одной стороны виднелось углубление размером с человеческую голову.
— Мы должны создать целое из частей, — сказал Оуэн. — Твой камень должен соединиться с душой земли.
Женщина уже подняла руки вверх.
Ее камень скользнул на свое место в корнях земли со звуком, подобным рождению звезды, — ослепляющий, оглушающий взрыв, потрясший Оуэна до самых пяток. На несколько мгновений он лишился всех чувств, а потому не заметил второй змеи, которая пришла за темнокожей женщиной.
Она умирала, когда он открыл глаза в следующий момент, но умирала с радостью. Ее улыбка озарила ночь. Она помахала ему рукой, и он упал на землю, которая открылась и позволила ему погрузиться в темноту.
— Это был первый камень, — сказала Наджакмал. — Ты видел змея и остался жив.
А Оуэн уже находился в новом месте, когда сообразил, что она обращается к нему.
Всего восемь раз он бросал песенную линию вдоль разрыва, сдерживающего опустошение. Восемь раз он встречал хранителя черепа, владеющего камнем своего цвета, и всякий раз хранитель отдавал камень земле, чтобы его песня могла соединиться с песнями, попавшими туда прежде, и стать чем-то большим, сохранив все прежние качества.
Восемь раз он лицом к лицу встречался со смертью в разных обличьях; от скорпиона у входа в пирамиду до атакующего кабана в лесах влажных, продуваемых ветрами равнин, или камнепада в удивительно красивой речной долине — Оуэн плакал, когда ее покидал. Восемь раз он видел, как хранитель камня принимал ту смерть, которой самому Оуэну удавалось избежать, после того как камень занимал свое место в земле.
Так он исполнил пророчество Нострадамуса, который показал ему семь различных оттенков цвета в форме веера на столе в своем доме в Париже, а потом Оуэн увидел, что вслед за ними идет черный цвет, не имеющий света, и белый, абсолютный свет, объединяющий их в гамму девяти цветов.
В конце концов он пришел к абсолютному свету. Невероятно древний человек с крючковатым носом, в головном уборе с оленьими рогами держал белый каменный череп в месте, полном снега и льда. Сзади Оуэн увидел оленя в грубой шкуре и молодую женщину, сплетавшую нить песни у себя в горле. Смерть пришла за Оуэном в виде лавины, от которой он сумел убежать, чтобы вернуться, глубоко проваливаясь в снег. Углубление, куда следовало уложить череп, находилось в нетронутом льду скалы, старику пришлось спуститься вниз на веревке, а когда белый камень занял свое место, старика вытащили обратно.
А потом старика унесла лавина — он даже не пытался спастись.
Оуэн остался один посреди черной ночи, окруженный бескрайними белыми просторами, и его голубой камень пел для него, сплетая и удерживая вместе сложные нити восьми цветов, окружавших землю.
Только восемь.
Тень Нострадамуса прошептала ему в ухо:
«Это девять камней, сделанных первыми создателями черепов похожими на людей. Помните об этом. Вам еще понадобится это знание».
Оуэн посмотрел на голубой камень. Осмысливая то, что с ним произошло, он понял, что прошел, не останавливаясь, от зеленых, заросших лесом равнин с высокими пенными водопадами до голубых гор, где монах с бритой головой и молитвенной мельницей[18] установил камень глубокого голубого цвета в резное место на алтаре, таком старом, что алтарный камень почти весь стерся. Не оставалось ни единого шанса, что они оба отправятся в Англию, откуда пришел голубой камень и куда он должен был вернуться.
Через тысячи лиг снега и льда долетели обрывки голоса Нострадамуса, с трудом преодолевшего сопротивление яростного ветра.
— Вы должны заставить себя отправиться туда.
— Но куда? Я не знаю места, — ответил Оуэн.
— Место само вас позовет. Пусть впереди идет забота о вашем друге, а вы следуйте зову своего сердца.
К своему стыду, Оуэн совсем забыл о Фернандесе де Агиларе. Теперь он о нем вспомнил — лишившийся руки испанец лежал на мозаике, и жидкость в легких его убивала. Оуэн ощутил идущий от костра дым, неожиданно ставший более едким, прежний сладковатый привкус исчез.
Он чихнул. Наджакмал сказала:
— Пей и помни. Он заботится о тебе. Ты поставил на это свою жизнь. Думай и помни.
Оуэн вновь чихнул и увидел, как содрогнулись звезды на небесах.
«Думай».
Теперь он сказал это, обращаясь к самому себе, без помощи Наджакмал. С огромным усилием он поискал в своем разуме и обнаружил то, за что мог ухватиться; образ де Агилара, который сидел у мачты своего корабля, смотрел на рассвет Замы и предлагал ему дружбу без всяких обязательств или условий.
«Возможно, дело в том, что вы не хотите отягощать своих друзей таким знанием».
Тихий голос настиг Оуэна, преодолев пустоши, солнечный жар, морской ветер, хлопанье парусов и вкус морской соли на губах и раскачивающуюся под ногами палубу.
Постепенно качка ослабевала. Ветер становился более теплым, он уже не ранил кожу. Пронзительные крики далекой чайки приблизились, придя на смену боязливому зову коричневато-желтых совят, которые жили не в тундре северных оленей и не во влажных джунглях ночного ягуара Наджакмал.
Оуэн открыл глаза — только теперь он осознал, что все это время они были закрыты. Он находился в Англии; он понял это по запаху влажного дерна, тихому шелесту ветра и поскрипыванию дубов в лунном свете. Но окончательно в этом убедился по молчанию голубого камня, который наконец вернулся домой.
Он не знал, в какое место его привели. Со всех сторон Оуэна окружали вертикальные серые камни в полтора человеческих роста, которые отбрасывали узкие темные тени.
Они стояли перед земельной насыпью такой же длины, как ширина корабля де Агилара. В ее конце, напротив Оуэна находился вход с каменной перемычкой, за которым начинался туннель, охраняемый четырьмя камнями-часовыми и еще несколькими менее высокими и приземистыми, с острыми краями, покрытыми резными рунами, которые озарял лунный свет. Нечитаемые слова тихо шептали в ночи.
Земля была такой же; со всех сторон шли призрачные тропы, устремляющиеся к центру насыпи, находящейся внутри круга стоящих камней. Они издавали негромкие звенящие звуки, и Оуэна захватила паутина света, сплетенная луной; он чувствовал, как его влечет, хочет он того или нет, к прямоугольной темной пасти в насыпи.
