– Смейтесь, смейтесь, мне не привыкать. Но я настаиваю – копать нужно в этом направлении.
– Давайте не будем ничего копать, колдобин на этой улице и так хватает. Вы правы, мы должны разузнать об орудии преступлений, а также установить личность художника, захаживающего к Бискорне: как знать, может, им окажется Туретт, Даглан или Янг!
– Что касается Янга и Туретта, то вы прекрасно знаете, насколько каждый из них «тощий как жердь». В самом крайнем случае им может оказаться Даглан, хотя… я даже представить себе не могу, чтобы он пачкал натюрмортами холсты!
– Что бы вы ни говорили, а совпадение странное. Если верить аптекарю, то пыль на известной вам фуражке представляет собой опилки плит для деревянной мостовой, которую сейчас перестилают в одном-единственном месте – на той самой улице, где живет торговец перьями! Я хочу прояснить ситуацию до конца – вполне возможно, что тип, которого Курсон видел в двадцать шестом номере, где жил Форестер, обитает где-то поблизости.
– Вы предполагаете пройтись по всем домам? Блажен, кто верует.
– Когда я расспрашивал Курсона, он сказал, что человек в вельветовых рабочих шароварах может быть художником… Художником, Жозеф! Это Туретт!
– Вы описали его Бискорне, но тот его и в глаза не видел… Вы же не хотите сказать, что сей бравый коммерсант причастен к этому запутанному делу!
– На данном этапе расследования…
– Если хотите отправиться туда – скатертью дорога. Лично я предпочитаю тихо и незаметно вернуться домой – когда готовится обед или ужин, Эфросинья становится просто невыносимой.
Виктор застыл в нерешительности. Он уже не был так уверен, что Курсон произнес слово «художник». «Нет, это предположил я, он же говорил лишь об охотнике или аристократе. А еще уточнил, что на ногах субъекта были гетры, это я хорошо помню».
– Жозеф, возвращаемся домой.
Представления Янга об идеальном Эдеме сводились к тому, чтобы выкурить гаванскую сигару после хорошего ужина и прогуляться по саду, где никто не посмотрит на тебя косо только потому, что ты выдыхаешь клубы дыма. Когда-то Арчибальд сожительствовал с девицей, которая обзывала его холодной пепельницей, если он пытался ее поцеловать, а когда ему удавалось это сделать – вытирала губы.
– Одно из двух – либо сигары, либо я, – в конечном счете потребовала она.
Янг выбрал сигары. Склонившись над кустом гортензии, он незаметно стряхнул пепел.
– Огоньку не найдется? – обратились к нему на английском.
Голос принадлежал господину в клетчатом костюме. Янг выпрямился и встал на цыпочки, чтобы денди мог наклониться к нему, приставить кончик сигареты к его сигаре и прикурить.
– Мы с вами уже встречались? – спросил Арчибальд.
– Да. Но правильнее будет сказать – сталкивались. Эти двойные двери с тамбуром – настоящая ловушка. Мы с вами живем в одном отеле, занимаемся коммерцией и питаем особое расположение к табаку. Не удивлюсь, если мы станем неразлучными друзьями, – предрек Фредерик Даглан.
Он слегка прикоснулся к шляпе и откланялся. Арчибальд Янг по достоинству оценил его непринужденную походку и элегантность наряда, а затем продолжил свой променад, столь способствующий пищеварению.
Фредерик Даглан был собой доволен. Благодаря постоянной практике после приезда в Париж он не только не потерял навыков, но даже отточил их. Вытащить бумажник, прикуривая сигарету, было сродни фокусу иллюзиониста. Первостепенную роль, конечно же, играли ловкость рук и координация движений, но нужно было еще, чтобы эти движения создавали правдоподобную мизансцену. Отвлечь внимание жертвы, пока пальцы копаются в ее кармане, и уйти, пока она не заметила пропажи – это ловкий трюк, который публика, обожающая проделки титулованных фокусников на сцене, встретила бы бурными аплодисментами. Но мораль порицает подобные штучки, и Даглан довольствовался лишь тем, что молча поздравил себя сам.
Фредерик вошел в отель, направился к лестнице и взлетел на третий этаж. По пути Гедеон, которого он теперь снабжал презервативами, воруя их в одном из магазинов Честера, одарил его широкой улыбкой.
Запершись в номере, он открыл пухлый бумажник Янга, переложил в карман три четверти находившихся там банковских билетов, но оставил без внимания визитные карточки, рекламку «Шабане»1,[117]портрет милого создания в корсете с выполненной пером надписью «Фьяметта», равно как и буклет с фотографиями танцовщицы, порхающая в воздухе нога которой обнаруживала полное отсутствие панталон. Нахмурив брови, Даглан внимательно рассмотрел мешочек из ткани, в котором лежал плоский ключ с высеченной на металле надписью. Смахнув прилипшую к пиджаку ниточку, он достал свою сумку, вытащил из нее коробочку с модельным воском, открыл крышку, после чего вдавил в него ключ сначала одной, затем другой стороной.
Фредерик положил ключ обратно в бумажник, убрал коробочку, запер номер и быстро спустился на первый этаж, где, к своему удовольствию, увидел шотландца, который сидел перед стойкой бара в широком, глубоком кожаном кресле. За несколько мгновений до этого бармен поставил перед ним рюмку хорошего коньяку.
– Вы позволите? – спросил Даглан на английском.
– С удовольствием, господин…
– Финч, Уильям Финч. Гарсон, повторить! – бросил он уже на французском.
– С Энтони Форестером вы, случаем, не были соседями? – поинтересовался Янг.
– Был. Но теперь в этом подлунном мире он больше не может с кем-либо соседствовать.
– Узнаю юмор соотечественника. Полагаю, вам здорово досталось от этого инспектора, возомнившего себя Красавчиком Браммелом[118].
– Ага, досталось. На орехи. Наговорил такого, что хоть святых выноси. Вообразил, что я убийца. Обвинил в убийстве меня, человека, для которого главное в жизни занятие – убивать время. Вам он тоже устроил допрос с пристрастием?
– Ну конечно! Эти французы нас ненавидят, обвиняя в том, что мы сожгли святую, которая встала им поперек дороги, и разгромили императора, который их немало донимал. Сами переложили на нас грязную работу, а теперь чувствуют себя униженными и оскорбленными.
– Надеюсь, есть по крайней мере одна вещь, которую они нам прощают, – это говяжье филе на веревке. Прошу прощения, мне нужно позвонить поставщику, через минуту вернусь.
Фредерик Даглан бросился к телефонной кабинке, заперся в ней и стал цитировать тираду Макбета:
Что в воздухе я вижу пред собою?
Кинжал? Схвачу его за рукоять…[119]
Тем временем Арчибальд Янг допил коньяк и заказал еще одну порцию.
На обратном пути Фредерик Даглан, намереваясь сесть напротив, специально зацепился ногой за ковер, пошатнулся, упал на Янга, незаметно положил бумажник в карман его пиджака, извинился и рухнул в кресло. Арчибальд тут же проявил беспокойство по поводу его лодыжки.
– Вывих был бы очень некстати.
– Что касается вывихов, то их я получаю только в установленном порядке. Для меня злейшим врагом является таможня.
– Какое совпадение! Для меня тоже, хотя я перевожу через границу лишь безобидные сувениры из Города света – миниатюрные Эйфелевы башни, гипсовые Триумфальные арки и малахитовые здания «Опера», которые вскоре затмят собой веджвудские бонбоньерки, китайские вазы эпохи династии Мин и бирманские статуэтки Будды. И за эти безделушки приходится платить непомерные пошлины…
– Я возьму над вами покровительство, любезный. Позвольте предложить вам еще коньяку. Гарсон!
Фредерик Даглан с трудом удержался от улыбки.
«Мысль о том, что я предлагаю тебе выпить за твой же собственный счет, милейший, приводит меня в совершеннейшее изумление. Воспользуйся моей щедростью, ведь деньжат у тебя сейчас не густо!»
Глава девятнадцатая
Пятница, 3 августа
Джина мечтала посетить Дворец ниток, тканей и одежды, но признаться в этом дочери, неизменно демонстрировавшей презрение к подобной ерунде, не осмелилась. Поэтому они сошли с фиакра на авеню Бурдонне и направились мимо Дворца металлургии и горнорудного дела к Марсовому полю. Таша заранее решила пойти на бесплатный концерт под открытым небом, посвященный азиатской части России. Оркестру предстояло исполнить фрагменты из «Князя Игоря» Бородина, «Руслана и Людмилы» Глинки, а также «Меланхолическую серенаду» Чайковского.
Джина и Таша даже не заметили, что за ними неотступно следовал еще один фиакр, пассажиром которого был не кто иной, как Робер Туретт. Теперь он наблюдал за ними с некоторого расстояния, сидя в последнем ряду. Волосы анималиста прикрывал цилиндр. Маленькая жена книготорговца занимала его значительно больше, чем музыканты, рассаживавшиеся под аккомпанемент настраиваемых инструментов.
