Таша, даже не замечавшая оркестра, понимала, что попытка унять тревогу, вызванную откровениями Виктора, была чистой воды иллюзией. Обычно музыка избавляла ее от страхов, но в этот день ей удалось их только усыпить. Женщина на несколько мгновений забывала о реальности, успокаивалась, затем снова вздрагивала. В затылке ломило.
– Давай сходим куда-то еще, – прошептала Джина, – здесь ужасно жарко, а музыканты, к тому же, безбожно фальшивят.
Таша согласно кивнула. Они подождали, когда стихнет мелодия Чайковского, и, чтобы высвободиться из объятий слишком узких кресел, побеспокоили чету мелких рантье и какого-то господина с внешностью нотариуса.
– Кому не нравятся русские композиторы, – проворчала жена рантье, обращаясь к супругу, – пусть отправляется в «Мулен Руж» – там они, по крайней мере, будут слушать француза.
– Француза? Жак Оффенбах, конечно же, француз, но германского происхождения. К тому же еврей, – метко возразила ей Джина.
Стремясь обрести прохладу, они направились к станции «Марсово поле». Робер Туретт следовал за ними по пятам. Дамы во всех деталях рассмотрели афиши, выполненные Феликсом Зимом[120] для рекламы Венеции в Париже.
– Когда-то Виктор заманил меня в путешествие по Венеции, городу влюбленных, а теперь я с мамочкой увижу копию Пьяцетты[121]! И все это за какой-то франк!
Они тут же сели в черную лодку и поплыли по выложенным красным кирпичом каналам. Гондольер, орудовавший шестом, тут же затянул баркаролу[122].
Кампанила и колокольни собора Святого Марка, равно как и украшенные мозаикой площади и дворцы, хоть и были иллюзорными, но обусловленная ими перемена обстановки не могла не радовать глаз.
Оставив свою колясочку рикши недалеко от последнего причала для гондол, человек в бледно-зеленой ливрее притаился в темной нише у моста Вздохов. Обнаружить его присутствие было невозможно. В горле у него пересохло, но дрожи не было. Жертва вскоре будет в зоне досягаемости. Натягивая лук, он каждый раз испытывал восторг, будто к нему возвращалась юность. Он сжал челюсти. Гондола подошла к причалу.
По окончании маршрута, показавшегося им слишком коротким, Джина и Таша сошли на берег, все еще находясь под впечатлением от иллюзорных панорамных видов.
В этот момент толпа заволновалась, послышался шум. Они обернулись. Предметом всеобщего интереса стала следовавшая за ними гондола. Гондольер, в котором если и было что-то итальянское, то только костюм, орал:
– Я ничего не видел, там, внизу, темно хоть глаз выколи! Откуда мне было знать, что какой-то убийца отправит на тот свет моего пассажира!
Джина попыталась удержать дочь, но та уже прокладывала себя путь в толпе зевак. Таша подбежала к гондоле. В ней на животе лежал человек высокого роста. Его цилиндр закатился под скамью, явив взорам пышную седую шевелюру, которую она тут же узнала. Из спины Робера Туретта торчала стрела. Канал, набережная, толпа – все поплыло у женщины перед глазами, и она упала бы, если бы ее не подхватил рикша.
– Вот черт! – воскликнул он. – Они сегодня падают в обморок как мухи.
Джина бросилась к дочери и уложила ее на скамью с помощью рикши, который предложил отвезти молодую даму в больницу.
– Не исключено, что это солнечный удар. В последнее время народу умирает много, поэтому осторожность не помешает.
Таша, немного придя в себя, покачала головой в знак отказа ехать к врачу, но мать ее убедила. Рикша усадил ее в свою колясочку и отвез дам до дома 11 по авеню Сюффрен, где кучер муниципального фиакра, к счастью не участвовавший в забастовке, согласился направиться с ними в больницу «Шарите». Рикша прислонился к своей колясочке и вытащил из кармана йо-йо, которое в его руке тут же стало быстро опускаться и подниматься.
– Даже не знаю, как вас благодарить за проявленную учтивость, – прошептала ему Джина.
– Но, мадам, это же так естественно, – ответил он, с трудом скрывая облегчение, которое принесла ему эта неожиданная прогулка, позволившая избежать расспросов со стороны столпившихся вокруг трупа зевак.
Он спрятал йо-йо. Ему больше не нужно было изображать из себя лошадку.
Сходя с ума от беспокойства, Виктор, узнавший о произошедшем из рассказа кучера, запутался в пиджаке, забыл в экипаже шляпу и перчатки и спрыгнул на мостовую, игнорируя увещевания Жозефа, призывавшего следить за тем, чтобы в них не выпустили смертоносную стрелу. Под градом вопросов, пришедшихся явно некстати, Жожо разогнал любителей литературы, собравшихся в этот день в лавке.
– Тебя не поймешь, голубок, – тихо молвила Эфросинья, поднимаясь на второй этаж с твердым намерением устроить Мели разнос, – ты без конца жалуешься, что люди перестали читать, но когда самым удивительным образом в лавку валят покупатели, устраиваешь шум.
Таша коротала время в гостиной, распространяя вокруг запах эфира и жавелевой воды. Перед этим искушенный в своем деле доктор осмотрел ее, посоветовав носить дамские шляпки попросторнее. Когда Виктор заключил ее в объятия, она рассказала ему о мрачных событиях, имевших место пополудни.
– Такая внезапная смерть – это ужасно. Меня затошнило, я попыталась себя пересилить, вдруг потеряла сознание и упала на руки какому-то рикше.
Виктор без конца осыпал себя упреками. Это он был во всем виноват, убийца вполне мог расправиться с Таша и Джиной, нельзя было приплетать к этой охоте дорогого ему человека.
«Что делал Туретт в этой гондоле? Это не может быть совпадением. Почему его убили? И кто? Янг? Даглан? Даглан… ведь это он предложил привлечь к делу Таша. Разве не он попросил меня одолжить жену?»
– Кстати, а где Джина?
– Пошла в лавку. Ты разве с ней не встретился?
– Я отведу тебя на улицу Фонтен.
– Нет, лучше на улицу Сен-Пер. Алису на весь день взяли к себе Бодуэны, так что я смогу немного расслабиться и полежать в гостиной.
Не успела она подняться по винтовой лестнице и присоединиться к Джине, как в лавку, разогнав своим рвением последних покупателей, в траурном костюме ввалился комиссар Вальми, еще больше усилив тревогу Виктора и окончательно испортив ему настроение.
– Легри, я требую объяснений! Каким образом ваша жена оказалась у гондолы, в которой два часа назад нашли тело некоего Робера Туретта?
– Случайность. Таша со своей матерью отправилась на концерт и…
– Хватит нести этот хронический бред. Мне надоело, что вы постоянно выставляете меня на смех. И потом, повсюду грязь… Откуда берется эта пыль, от которой нигде нет спасения? Улицы запылены. Всемирная выставка – сплошное средоточие пыли. Ваши книги – ее рассадник. Я чувствую себя грязным, где можно помыть руки? Я задыхаюсь. Даже самый маленький солнечный лучик превращается в вихрь частичек пыли, которые тут же набрасываются на мою кожу!
Комиссар кашлял, ходил по всей лавке в поисках умывальника, затем направил свои стопы в подсобное помещение.
– Мне очень жаль, но водопровод у нас только на втором этаже, а там сейчас отдыхает теща, которая утром тоже была на Выставке.
– Сейчас у меня нет времени, но рано или поздно я вас прижму. Вашей супруге лучше? Как людям только в голову приходит куда-то ходить по такой жаре! Легри, вам дарована отсрочка – из-за кончины моего коллеги, комиссара полиции Андре, начальника восьмой следственной бригады. Моего друга. Он получил приказ следить за анархистами, наводнившими этим летом Париж, и умер от апоплексического удара. А все жара, этот адский зной. Ему было только сорок пять лет. Я пообещал провести ночь у гроба умершего.
– Примите мои соболезнования, – невнятно пробормотал Виктор.
– Не надо, вы не обязаны изображать скорбь, когда на самом деле ее не чувствуете! Беда никогда не приходит одна… И это в тот момент, когда совершено покушение на шаха… А теперь вот четвертый труп! Наслаждайтесь затишьем, оно носит временный характер. Мы с вами еще увидимся. Вскоре вас вызовут в префектуру, и там-то уж вы точно выложите все как на духу!
Комиссар Вальми ушел, тренькнув дверным колокольчиком. Жозеф, в котелке на голове и с тростью в руке, устремился на улицу.
– На этот раз я осуществлю мой план. И каковы бы ни были ваши возражения, разубедить меня вам не удастся. Стрелы!
– И где вы намереваетесь раздобыть сведения по этому вопросу?
– У антиквара с улицы Турнон.
– У Кермарека? А заигрываний с его стороны не боитесь? Ведь вам должно быть известно, что он питает страсть к мальчикам.
– Чтобы свет наконец засиял, я готов принести себя в жертву!
Лицо Виктора расплылось в ухмылке.
– Подобные тирады приберегите для ваших романов.
– С такими, как вы, Христофору Колумбу понадобилось бы пятьдесят лет, чтобы открыть Америку.
