Мимо нас пробежали какие-то люди в синих туниках, державшие в руках ведра с краской и кисти. Остановившись у глухой стены, предназначенной для объявлений о празднествах и Публичных играх, они с поразительной скоростью принялись выводить на ней расписание грядущих торжеств. Надписи, сделанные на стене прежде, были предварительно забелены, чтобы освободить место для свежих новостей. Я подозвал одного из этих писак и дал ему монетку.
— Что вы там выводите? — осведомился я.
— Расписание на завтра, сенатор. Вы же знаете, празднества продлятся несколько дней. И каждое утро мы будем сообщать о том, какие развлечения ожидают римлян. Большая мунера, которую все ждут, начнется только через три дня.
— И что же будет завтра?
— Прежде всего, несколько театральных представлений. В двух старых деревянных театрах будут выступать итальянские мимы, а в новом театре, что Помпей построил на Марсовом поле, дадут настоящую греческую трагедию, в костюмах и масках. Театр еще не достроен, но для патрициев там хватит места.
— Какая досада, — вздохнул я. — Я-то предпочитаю итальянских мимов, но сенат в полном составе наверняка решит отправиться в театр Помпея. Как называется трагедия?
— «Троянки», господин.
— Ее автор Софокл, верно? — уточнил я. — Или Эсхил?
— Еврипид, сенатор, — ответил он, и в глазах его мелькнула тень сожаления о столь прискорбном невежестве.
— Да, я помню, один из этих греков. Но, может, позднее нас порадуют чем-то более занимательным?
— После театрального представления начнутся показательные бои. Все гладиаторы, которым предстоит участвовать в великой мунере, продемонстрируют свое мастерство, сражаясь деревянным мечами.
— Это уже лучше, — кивнул я. — Конечно, подобное зрелище не так возбуждает, как настоящий смертный бой, но все-таки горячит кровь. А когда состоится триумфальное шествие?
— Послезавтра, сенатор. То будет зрелище, равного которому Рим еще не видел. В процессии будут участвовать дикие звери, которых Помпей захватил во время своих походов. Потом гладиаторы будут сражаться с этими свирепыми хищниками на арене. Львами, медведями и буйволами римлян уже не удивишь, но там будут леопарды, тигры, дикий вепрь невероятных размеров, белый медведь, которого поймали на дальнем севере, и…
— Звучит впечатляюще, — перебил я. — Триумф победителя — вот лучшее средство поднять дух римлян и напомнить им о том, как велико могущество нашей республики. А ныне именно Гней Помпей Магнус является живым воплощением Рима, его доблести и славы.
— Ты прав, сенатор, — кивнул мой собеседник, однако на лицо его набежала тень сомнения. Поклонившись мне на прощание, он вернулся к своей работе.
— Знаешь, господин, на твоем месте я бы поостерегся распускать язык в таких многолюдных местах, — недовольно заявил Гермес.
— А что я такого сказал? — делано возмутился я. — Неужели римский гражданин, к тому же сенатор, не может публично выразить свое искреннее восхищение такими ловкими выскочками, как Помпей, Красс и даже Юлий Цезарь?
— Конечно, мне, презренному рабу, интересоваться политикой не пристало, — пробурчал Гермес. — Но если разговор зашел о политике, скажу — лучше тебе спрятать куда подальше свое мнение обо всех этих важных особах.
— Нет, я не собираюсь лизать пятки проходимцам! — изрек я с пафосом, которому позавидовал бы Катон. — Я пытался прикончить Клодия прямо на глазах старшего претора, и, возможно, мне придется заплатить за это немалый штраф. Но я полагаю, закон не станет меня карать, если я публично выскажу свое мнение о военном авантюристе низкого происхождения.
— Закон тут ни при чем, — пожал плечами Гермес. — Помпей и сам с тобой разберется. Возможно, он уже пытался тебя убить.
— Что ты такое несешь?
— Ты забыл, что тебя пытались отравить? Может, тебе и раньше случалось перейти дорогу Помпею?
— Случалось, — кивнул я.
В чем в чем, а в покушении на мою жизнь Помпея я никак не подозревал. Наверное, так получилось потому, что недостатка в подозреваемых у меня не было.
— Но, если говорить откровенно, я слишком мелкая птица, чтобы привлечь внимание Помпея. — По крайней мере, прежде я утешал себя именно этими соображениями. — К тому же так мне говорили другие люди — из тех, кого малозначительными никак не назовешь.
— Господин, конечно, я — всего лишь ничтожный раб, а Помпей — величайший покоритель народов со времен Александра Македонского, — заявил Гермес. — Но даже мне известно: самый ничтожный из врагов заслуживает смерти.
— Над твоими словами стоит подумать, — вздохнул я. — Возможно, от тебя тоже будет какой-то толк, хотя на этот счет у меня есть серьезные сомнения. Давай разложим все факты по порядку. После того как Нерон попытался меня отравить, он отправился в дом Целера. Я сразу заподозрил Клодию на том основании, что она сестра моего врага и прежде уже пыталась меня убрать. В прошлом она не раз была пособницей Помпея. Но сейчас его окружает множество этрусков, искушенных в науке убивать. Почему он не использовал кого-нибудь из них?
Мы оба погрузились в раздумье, передавая друг другу кувшин с вином.
— Мне вот что пришло в голову, — нарушил молчание Гермес. — Может, Помпей хотел повернуть дело так, чтобы об убийстве никто не догадался? Поэтому и выбрал яд. Все решили бы, что ты отравился несвежей едой или просто умер от какой-то неизвестной болезни.
— Твои слова не лишены смысла. Я только что вернулся в Рим. И в Галлии легко мог подцепить какую-нибудь опасную хворобу. А он, разделавшись той ночью с беднягой Капитоном, счел, что двое убитых — это явный перебор.
— Значит, ты думаешь, что Капитона тоже убрал Помпей?
Разговор об убийствах доставлял Гермесу удовольствие, которое мальчишка не считал нужным скрывать.
— У него имелись на это веские причины, — кивнул я и рассказал о том, что Капитон выступал против военных поселений, столь важных для Помпея.
Выслушав меня, Гермес тихонько присвистнул:
— А я-то думал, самые опасные люди в Риме — Клодий и Милон. Оказывается, эти великие государственные деятели намного хуже.
— Неплохо сказано, — похвалил я. — Клодий и Милон — это всего лишь главари бандитских шаек, и все их притязания ограничиваются господством на городских улицах. А люди, о которых мы говорим, мечтают господствовать над всем миром. И тому, кто встанет у них на пути, не поздоровится.
— И как ты намерен защищаться, хозяин? Клодий тебе не страшен. Тебе всегда поможет твой друг Милон, а его банда ничуть не меньше банды Клодия. Но Помпея тебе не победить. Сам говоришь, что даже патриции, заседающие в сенате, ничего не могли с ним поделать.
Надо признать, для раба этот мальчишка на удивление здраво судил о политике. Внезапно мне пришло в голову, что наше фамильное поместье в Беневентуме — не такое уж скучное место, как мне казалось раньше. Возможно, укрывшись там на какое-то время, я поступлю весьма разумно.
— Я так думаю, лучше тебе не ссориться с Помпеем, господин, — закончил свои рассуждения Гермес.
— Я вовсе и не имел намерений с ним ссориться, — заметил я. — Проблема в том, что я понятия не имею, каким поступком заслужил его ненависть — если только он действительно ненавидит меня столь сильно, что даже пытался отравить. Одно могу сказать точно — никогда прежде он меня не замечал. Почему же сейчас вдруг решил удостоить мою скромную персону своего лестного внимания?
— Ты ведь знаменит тем, что можешь любого вывести на чистую воду, верно? — спросил Гермес. — Вытащить наружу правду, которую люди предпочитают спрятать. Так, может, Помпей совершил или собирается совершить нечто такое, о чем никто и никогда не должен узнать.
— Гермес, ты поражаешь меня своей сообразительностью, — признался я.
— Я же говорил тебе, что на сытый желудок голова у меня варит намного лучше.
Расследуя любое преступление или заговор, неизбежно сталкиваешься с множеством людей, которые действуют, исходя из самых разных соображений. Поначалу все эти хитросплетения приводят тебя в замешательство. По мере того как фактов и свидетельств в твоем распоряжении становится все больше, голова от них и вовсе начинает пухнуть. Но со временем расследование входит в завершающую стадию, когда каждый добытый факт, подобно звену цепи, точно становится на свое место, не запутывая, а проясняя общую картину. То, что прежде приводило тебя в недоумение, начинает обретать смысл. Я чувствовал, что наконец достиг этой финишной прямой. Моя покровительница, неутомимая муза сыска, витала надо мной, помогая распутать клубок злодеяний, где сплелись воедино жестокость и политические амбиции.
А может, я просто находился под воздействием винных паров?
Рим был украшен, как для великого праздника; повсюду сверкала свежая позолота, куда ни бросишь взгляд, пестрели цветочные гирлянды. На головы бронзовых статуй, изображающих прославленных героев прошлого, водрузили свежие лавровые венки, дабы они тоже участвовали в триумфе. Около всех святилищ, даже тех, что были посвящены незначительным божествам, курили фимиам. Что касается величайших богов, покровителей и защитников Рима, их изображения проносили по улицам в богато разукрашенных носилках, причем каждая подобная процессия собирала толпы участников.
