А может, я просто находился под воздействием винных паров?
Рим был украшен, как для великого праздника; повсюду сверкала свежая позолота, куда ни бросишь взгляд, пестрели цветочные гирлянды. На головы бронзовых статуй, изображающих прославленных героев прошлого, водрузили свежие лавровые венки, дабы они тоже участвовали в триумфе. Около всех святилищ, даже тех, что были посвящены незначительным божествам, курили фимиам. Что касается величайших богов, покровителей и защитников Рима, их изображения проносили по улицам в богато разукрашенных носилках, причем каждая подобная процессия собирала толпы участников.
Сердце мое радовалось всякий раз, когда я видел свой город в столь пышном убранстве, даже если причиной тому был триумф человека, к которому я и не питал симпатий. Радость, владевшая разгуливавшей по улицам толпой, невольно передалась и мне. Отовсюду доносилось ликующее пение, хозяева винных лавок потирали руки, собирая щедрую выручку. В этот день были отменены все работы, и крестьяне, вместе с жителями маленьких окрестных городов, хлынули в Рим. В школах не было занятий, и ошалевшие от восторга дети вприпрыжку носились по тротуарам, оглашая воздух визгом и воплями.
Приподнятое мое настроение отравляла лишь мысль о том, что утро мне придется провести в театре Помпея, отчаянно скучая на представлении какой-то занудной греческой трагедии и воздавая, таким образом, дань старой античной культуре. Куда с большим удовольствием я отправился бы в один из старых деревянных театров, позабавиться над выходками мимов, или же в цирк, полюбоваться на диких зверей, которым предстояло участвовать в нынешних играх. Однако выбора у меня не было. Все без исключения сенаторы, всадники и весталки обязаны были присутствовать на представлении в новом театре. Каждый, кто осмелился бы пренебречь этой утомительной обязанностью, вызвал бы не только недовольство Помпея (что, рискну предположить, вполне отвечало тайным желаниям многих моих собратьев), но и недовольство охраняющих город богов.
С утра все мы явились на Форум, где нас выстроили в определенном порядке — впереди шли консулы, за ними выступали цензоры, далее следовали преторы, весталки, понтифики, возглавляемые Цезарем, фламины, и уже после — сенаторы, которых, по обязанности принцепса, возглавлял Гортензий Гортал. За Горталом шествовали и все остальные, в порядке, соответствующем давности их пребывания в сенате. Как вы можете догадаться, мне досталось место в самом конце процессии, в окружении столь же незначительных персон, как и я сам. Нам пришлось проделать неблизкий путь на Марсово поле, где в окружении новых зданий возвышался театр Помпея.
Мы шли, сопровождаемые выкриками «Io triumphe!» и осыпаемые дождем цветочных лепестков. Зима — пора, когда достать цветочные лепестки нелегко, но Помпей не относился к числу тех, кто считается с временами года и позволяет им омрачать свое торжество. Он предусмотрительно приказал заготовить и высушить огромное количество лепестков, к тому же отправил из Египта несколько судов, груженных цветами, высушенными столь искусно, что они почти не уступали свежим. Так что ни в венках, ни в гирляндах, ни в цветочных дождях недостатка не было. Вдоль улиц красовались огромные корзины, наполненные цветами.
— Весь город пахнет, точно принарядившаяся шлюха, — проворчал молодой сенатор, шедший рядом со мной.
— Пусть лучше пахнет цветами, чем нечистотами, — возразил другой.
Марсово поле представляло собой огромную строительную площадку, где повсюду высились груды камня, горы цемента и штабеля досок для возведения лесов. По случаю праздника строители отдыхали, и безмолвные громады возводимых стен производили жутковатое впечатление.
— Покрыть здесь все толстым слоем пыли, выпустить нескольких одичавших собак — и перед нами впечатляющая картина того, как будет выглядеть разрушенный врагами Рим, — заметил я.
— У тебя сегодня разыгралось воображение, Метелл, — сказал молодой сенатор, который служил квестором в тот же год, что и я.
— Здесь даже воздух способствует игре воображения, — ответил я. — Помпей тоже оказался во власти причудливых фантазий, иначе ему не пришло бы в голову строить здесь такой огромный театр.
Я указал на громаду из белого мрамора, маячившую перед нами.
— Говорят, когда работы будут завершены, этот театр сможет вместить десять тысяч зрителей. Помпей явно переоценил любовь римлян к греческим трагедиям.
— Не думаю, что он задумал использовать этот театр исключительно для греческих пьес, — возразил сенатор по имени Тускул, по слухам, бывший дальним потомком вольноотпущенника. — Я беседовал с устроителем представлений. По его словам, когда театр будет окончательно достроен, в честь его открытия устроят грандиозные игры, где будет участвовать множество гладиаторов, а также кавалерия, пешие войска и катапульты.
— Да, это порадует зрителей больше, чем заунывные вирши старины Еврипида, — изрек я. — У нас, римлян, вкусы куда более простые и грубые, чем у этих изнеженных греков.
Во время этого разговора мы едва шевелили губами, не позволяя слишком оживленной мимике нарушить непроницаемое выражение наших лиц. В присутствии простолюдинов сенаторы обязаны сохранять величественный вид и гордую осанку. Лишь оказавшись внутри недостроенного театра, мы смогли расслабиться, поскольку представителей низших сословий там не было. Все они отправились на более занимательные представления. Я с удовольствием последовал бы их примеру.
Наиболее важные государственные деятели заняли места у самой сцены, рядом с орхестрой, куда должен был выйти хор. Только там были установлены сиденья из белого мрамора. Всем прочим пришлось довольствоваться деревянными времянками. Сцена тоже была деревянной, так же как и огромный трехъярусный просцениум. Вне всякого сомнения, впоследствии их собирались возвести в камне, однако эти временные сооружения были выполнены на редкость добротно, покрыты свежей краской и задрапированы дорогими роскошными тканями. В верхней части театра било несколько фонтанов, благоуханные струи которых заглушали запах краски и свежеобструганной сосны.
— Если я запачкаю свою новую тогу сосновой смолой, представлю Помпею счет, — заявил представитель сословия всадников, сидевший рядом со мной.
Это замечание вызвало настоящий взрыв хохота. Сейчас, вдали от любопытных взоров простых горожан, мы могли вести себя естественно и стать тем, кем мы были на самом деле — ватагой шумливых италийцев.
— Сюда идет Помпей! — раздался чей-то крик.
При появлении виновника торжества все мы, как предписывал обычай, встали и разразились овациями. Как и положено триумфатору, Помпей был облачен в широкую пурпурную тогу, усыпанную золотыми звездами, а на голове у него красовался золотой венок.
— По-моему, он принарядился несколько преждевременно, — прошипел Тускул. — Ведь торжественное шествие состоится только завтра.
— В качестве устроителя игр он имеет право носить тогу пикту, — возразил я. — Не иначе, он поспешил воспользоваться своим правом для того, чтобы мы привыкли видеть его в подобном облачении. Бьюсь об заклад, в дальнейшем он намерен сделать ее своей ежедневной пижамой.
Противники Помпея разразились улюлюканьем, сопровождаемым звуками весьма непристойного характера. Он не снизошел до того, чтобы удостоить их даже движением бровей.
Сторонники триумфатора, среди которых я разглядел молодого Фауста Суллу, заняли места в первом ряду, где уже сидели Цезарь, Красс, Гортал и прочие великие деятели.
После долгого обмена приветствиями, добрыми пожеланиями и замаскированными колкостями все мы приготовились к тому, чтобы на протяжении нескольких часов предаться отчаянной скуке, погрузившись в подобие сонного оцепенения. Хор вышел в орхестру и начал свои тоскливые завывания, а мы тем временем начали ощупывать собственные тоги, извлекая на свет то, что таилось в их складках. Одним из преимуществ широкой парадной тоги является возможность спрятать в ней все, что угодно, включая еду и питье. Я захватил с собой кожаную флягу, наполненную ватиканским. Вино, конечно, так себе, но я счел, что хранить хорошее вино в кожаной фляге — настоящее преступление.
Разумеется, пить и есть во время представления было строжайше запрещено, но за соблюдением этого запрета никто не следил. Все важные персоны расселись впереди, старательно делая вид, что происходящее на сцене вызывает у них самый живой интерес. Что до меня, я даже не пытался уловить во всей этой галиматье хоть проблеск смысла. Актеры в масках, облаченные в женские наряды, казались мне до крайности нелепыми.
— Какая гадость, — проворчал я. — У итальянских мимов, по крайней мере, женские роли играют женщины.
