Ознакомительная версия.
Дмитрий Данилович вытянул ноги на тут же подставленную дворецким скамеечку и расслабился. Слава богу, Сашеньке уже ничего не угрожает. По мнению Лешича, ее спасла коса, закрученная кольцами на затылке.
Вот ведь какой карамболь[59] случился! Всего за час до того страшного мига, когда Дмитрий Данилович увидел окровавленную жену на руках Прыжова, готов был с ним стреляться. Сейчас же благодарил Всевышнего, что Тот каким-то чудом направил Лешича на Зверинскую.
Уложив Сашеньку на скамью, Прыжов тут же произвел осмотр и, к великому своему облегчению, кроме синяка на затылке, никаких повреждений не обнаружил. Кровь, которой залито было платье, натекла с убитых. Их после опознания (крестьянина удостоверил брат, у мастерового нашли визитки, парнишку узнали городовые: из местных, разносчиком служил в трактире напротив части) снесли в ледник полицейской части.
– Сотрясение! – озвучил Прыжов предварительный диагноз.
Князь, хоть и считал себя атеистом, перекрестился.
– Не в сознании почему? – спросил Крутилин.
– Удар был очень сильным. Вероятно, поленом шандарахнули! Гематома на полголовы.
Красивое какое слово – «гематома». Это если латынь не знать. В переводе же все ужасно: «кровяная опухоль».
– Сашенька выживет? – спросил князь главное.
– Без сомнения, – твердо ответил Лешич.
– А в сознание ее можно привести? – У Крутилина свои заботы: три трупа!
– Попробую. Лед, нашатырь! – скомандовал Прыжов доктору полицейской части.
От резкого аммиачного запаха Сашенька пришла в чувство, чем тут же воспользовался Иван Дмитриевич:
– Кто на вас напал?
– Не знаю… Сзади…
«Даже голос у любимой изменился. У любимой!» – повторил про себя князь с горечью. Черт с ней, с любовью. Главное, что жива!
– Где напали? – продолжил Иван Дмитриевич.
– Введенская, дом Прибабкиной. В сарае!
– Глебка там проживал, – вставил Челышков и напомнил Крутилину: – Ну, парнишка убитый.
Иван Дмитриевич кивнул и поспешил со следующим вопросом. Кто знает, надолго ли княгиня очухалась?
– Что потом случилось?
– Очнулась я… тоже в сарае, но в другом… на Малой Невке… около моста Каменноостровского… в телеге…
Сашенька говорила отрывисто, короткими фразами. У князя сжалось сердце – как же ей плохо!
– Акинфа Сморчкова знаете? – новый вопрос Крутилина.
Сашенька не отвечала. Прыжов поспешил на помощь:
– Иван Дмитриевич! Княгиня слаба, хватит вопросов!
Но Сашенька нашла силы выдавить из себя:
– А кто это?
– Святой Пантелеймон, молю: даруй ей выздоровление… – прошептал Дмитрий Данилович.
– Крестьянин, владелец телеги, – объяснил пострадавшей Иван Дмитриевич.
– Его не знаю.
– А Раздуваева-Сенькова? Этого знаете? – Крутилин прочел фамилию с визитной карточки, обнаруженный у мастерового.
Поначалу сомневался: его ли? Зачем фабричному визитки? Денег ведь громадных стоят. Шутка ли: глянцевая, с золотыми буквами! Но визиток в карманах обнаружилось аж двадцать три. Не украл же он их, кому они нужны, с чужой фамилией-то?
– Его знаю. – Сашенька облизала потрескавшиеся губы. Диди с Лешичем наперегонки кинулись к графину. – На улице познакомились. За полчаса до пана… до нападения, – язык княгиню слушался плохо.
– С какой целью знакомились?
– А с какой целью мужчина знакомится с женщиной? – вновь ответила вопросом Сашенька.
Диди облегченно улыбнулся. Раз характер стала выказывать, значит, жить будет!
– А мы не встречались с вами ранее, княгиня? – прищурился Крутилин.
– Нет. Не помню…
Сашенька умоляюще посмотрела на Лешича. Тот вновь пришел на помощь:
– Иван Дмитриевич, княгиня слаба! Давайте оставим воспоминания на потом…
– Да, конечно, – вынужден был подчиниться медицине Крутилин. – Еще один, последний вопрос: ваше сиятельство, есть ли у вас враги? Может, кто-нибудь угрожал вам?
Ответить или нет? Мысли разбегались в гудящей голове, словно мыши от кота. Сомнений теперь не осталось – убийца со вчерашнего вечера охотился за ней. И Васютка погиб из-за нее – преступник шел по Сашенькину душу, но в темноте наткнулся на Мордасова и вынужден был выстрелить.
Но кто? Кто из троих?
– Да. Угрожали… Осетров. Приказчик Дондрыкиной Телепнев. А еще Прошка. Это приказчик Осетрова. Этот не угрожал, но подозрителен…
– Что ж, спасибо, очень помогли. Поправляйтесь, княгиня!
– Иван Дмитриевич! Иван Дмитриевич! – к Крутилину тут же подскочил Челышков. – Осетров напасть не мог. Как Марья Никитична отсюда вышла, ротмистр Лябзин с четырьмя городовыми за ним отправились. А ехать здесь пять минут. И сразу задержали!
Крутилин удивился:
– Марья Никитична? Кто это?
– Как кто? Барышня на скамье. Репортерша! Она в обед к ротмистру Лябзину заходила.
Крутилин поискал глазами пристава Петербургской части, тот кивком подтвердил.
– А потом на Введенскую отправилась, – продолжил Челышков. – Дорогу у меня спрашивала.
Крутилин вернулся к пострадавшей:
– Что сие значит, княгиня?
Сашенька предпочла простонать «ах!» и прикрыть глаза.
– Сознание потеряла. Все из-за вас! – выговорил Ивану Дмитриевичу Прыжов.
– Ну тогда, может быть, вы мне все объясните? – накинулся на него Крутилин. – Или ваш кум?
– Климент Сильвестрович ошибся! – с нажимом сказал Лешич.
– Она! Точно она! – подтвердил слова околоточного Лябзин. – И лицо, и одежда…
– Поподробнее, – Крутилин уселся за стол. – Рассказывай, зачем эта Марья Никитична – княгиня Тарусова – сюда приходила?
– Заявить об исчезновении купчихи Дондрыкиной! – выпалил Лябзин. – Околоточный Челышков сходил, проверил.
– И?
– Действительно, исчезла.
– Не исчезла! – словно продолжая старый спор, прервал Лябзина Климент Сильвестрович. – Говорю же, запойная она. Гуляет где-то…
– Пусть гуляет, – Крутилину было не до запойных купчих. – С княгиней разберемся позже. Пусть пока подлечится. Вот что скажите: кто-нибудь знает этот сарай на Большой Невке?
– На Малой, – поправил Лябзин. – Все знают.
Потом была карета «Скорой помощи», носилки, на которых санитары поднимали княгиню на третий этаж, испуганные дети, горячая ванная, неожиданно истребованная княгиней. После ванной Лешич дал Сашеньке микстурку, и та заснула. Рядом пристроился с урчаниями Обормот.
– Дмитрий, давай объяснимся! – Лешич в который раз повторил попытку начать разговор.
А Диди не собирался ставить точки над «i». Во всяком случае, сегодня. Пусть все решит Сашенька, когда поправится. Дмитрий Данилович ради ее счастья на все согласен!
– Давай завтра, – предложил князь. – И я устал, и ты. Надо отдохнуть, поспать.
– Думаешь, я смогу заснуть после всего, что ты сегодня днем мне наговорил?
Вот зануда!
– Послушай, главное, что Сашенька жива…
– И пока спит, предлагаю объясниться.
И ведь не отцепится!
– Хорошо, раз настаиваешь, изволь, – с раздражением пошел на поводу Дмитрий Данилович. – Я знал, я всегда знал про ваши с Сашенькой чувства. Знал, что они были, знал, что и после нашей свадьбы они никуда не исчезли. Во всяком случае, у тебя! Но вы оба, оба уверяли, что чувства эти дружеские, вы словно брат и сестра. Что мне оставалось? Оставалось одно – верить в эту чушь, закрыть глаза. Потому что сам виноват! Взрослым и опытным ворвался в жизнь прелестной девушки, очаровал, вскружил, заставил предать первую любовь. Конечно, я самоуверенно надеялся, что наши дети и моя любовь заставят потускнеть детские ваши чувства. Что рано или поздно ты женишься и оставишь Сашу в покое! Но ты оказался терпелив, как вода, тысячелетиями точащая камни, и настойчив, как смертельная болезнь.
Лешич слушал резонера отстраненно, с бокалом в руках, изредка затягиваясь сигарой, что только распаляло князя.
– Убаюкивало меня и то, что любимой героиней Сашеньки была Татьяна Ларина, не позволившая чувствам возобладать над долгом. Как же я ошибался! Кругом ошибался! Ловелас Пушкин никогда не понимал женщин и написал девятую главу в назидание собственной жене. Что не спасло ни его, ни меня! Первая любовь у Сашеньки не исчезла, она лишь на время погрузилась в спячку. И я вынужден теперь констатировать: ты победил. Поздравляю! Я – рогоносец. Рогоносец! Ты наконец счастлив? Нет! Тебе этого мало! Ты жаждешь мести, желаешь растоптать меня, хочешь, чтобы весь Петербург смеялся над князем Тарусовым. Будто это вернет тебе загубленные пятнадцать лет. Что мне остается? Лишь одно: вызвать тебя на дуэль! Не случись сегодня покушения на Сашеньку, я дрался бы с тобой. Но теперь поступлю, как та настоящая мать из Ветхого Завета[60]. Потому что люблю Александру! Слышишь? И не стану разрывать ей душу на половинки. Я просто уйду. Будьте вы счастливы!..
Князь налил себе до краев. Лешич накрыл его рюмку ладонью:
– Э-э, постой!
– Я сказал все, что хотел, точка.
Ознакомительная версия.
