— Они доказывают связь между монахом и доном Гонсалво, — сказал епископ. — Он хотел получить письма, которые были у монаха. Монах убит.
— Ваше преосвященство, это похоже на высказывание, что если мне нравится ваша лошадь и я заявил об этом, а вы впоследствии умерли, то это означает, что я — причина вашей смерти. Я должен возразить вам на основании логики. Мы не знаем, что было в тех письмах.
— Одно из них было решением по делу Уго де Лансия Талатарна, — сказал Беренгер.
— Оно нужно только Родриго де Лансия и его кузену, — сказал Исаак.
— Да, это верно. Другое было связано с судебным процессом, который ведет дон Гонсалво. Несмотря на то, что эта связь довольно незначительна, я все же нахожу ее весьма интересной.
— Если бы это было решение по судебному делу, ваше преосвященство, и дон Гонсалво ради него пошел на убийство монаха, то оно сейчас было бы у него. И он докучал бы канонику Барселоны, не так ли?
— Вы непреклонны, Исаак.
— А почему он должен желать смерти дону Жил-берту?
— Он хочет получить его земли, вы сами говорили мне об этом.
— Ваше преосвященство, разве он является наследником дона Жилберта, неужели смерть молодого человека дает ему права на его земли?
— Я думаю, что пришла пора прерваться и пообедать, — сказал епископ.
* * *
Они пересекли Льобрегат, когда теплое дневное солнце уже пригревало им спину, и направились по долине к Террассе. На сей раз они остановились у картезианцев, которые могли предложить им более щедрое гостеприимство, чем обедневшие августинцы на пути в Таррагону, но даже здесь небольшая монастырская гостиница была переполнена. На следующий день они уже ели суп в другой монашеской столовой, в монастыре в Гранольерес. И вдруг вдали показалась Жирона. Горы уступили место холмам и долинам, скалы и сосны сменили плодородные поля. Они давно миновали дорогу на Барселону. Как только путники достигли Хостальрика, до дома оставалось меньше дневного перехода.
Исаак ехал, погрузившись в размышления. Он больше не пытался разгадать загадку; он освободил свое сознание и позволил образам свободно разворачиваться перед его мысленным взором, не давая теориям, эмоциям и предубеждениям других людей затуманить их.
Неожиданно перед ними возник массивный придорожный камень, возвещающий, что они добрались до Хостальрика. Это был ярмарочный день, покупатели и продавцы заполнили город. В тавернах звенел смех, заключались сделки. В воздухе плыли аппетитные запахи, дети играли на улицах, и настроение путешественников поднялось.
Следующим утром Беренгер подошел к столу, за которым сидел и завтракал лекарь вместе со всей семьей.
— Сегодня утром я получил известие от вашего пациента, — сказал он. — Он со своими друзьями уезжает, поскольку должен сделать то, что может сделать только он сам. Он просит прощения и говорит, что никому не может передоверить свое дело.
— Итак, дон Жилберт уехал? — спросил Исаак. — Удивительно, что он пробыл с нами так долго. Он был полон решимости выполнить некую задачу и намеревался оставаться в живых столько, чтобы суметь выполнить намеченное.
— Очевидно, он выехал на рассвете, в монашеской рясе, и присоединился к еще двум монахам-францисканцам. Слуга из конюшни вышел вслед за ним на улицу и видел, как они перешли на галоп, — сказал Беренгер. — И теперь, обдумав ваши аргументы, господин Исаак, я тревожусь о том, что не смог помочь дону Жилберту.
— Но как вы собирались помочь ему? — спросил лекарь.
— Думаю, следует считать его тем самым племянником из рассказа вашего родственника, тем, кого преследовали церковные суды. В Таррагоне тому было достаточно свидетельств.
— Согласен с вашим преосвященством, — сказал Исаак. — Вряд ли могут существовать два молодых человека с подобными историями.
— Поскольку все его неприятности происходили в моей епархии, господин Исаак, ему можно помочь избежать дальнейших неприятностей. Но обнаружить теперь, что произошло и кто виновен в этом…
— Вы изменили мнение относительно дона Гонсалво, ваше преосвященство? Вы уже не считаете, что именно он стоит за всеми бедами этого молодого человека? Наверно, дон Жилберт согласился бы с вами.
— За некоторыми из них, господин Исаак. Но я не могу поверить, что человек, ведомый только глупостью и алчностью, способен на такие разрушения.
— Алчность уничтожала империи, ваше преосвященство.
— Это верно, господин Исаак. Если алчность объединяется с острым умом. Но использование ложных обвинений в церковных судах — слишком сомнительный путь к богатству для обычного алчного злодея. Боюсь, чтобы выяснить, кто преследует дона Жилберта, придется вернуться в усадьбу неподалеку от Вилафранки. А я пока хотел бы воздержаться от путешествий.
— Жилберт поехал в Жирону, ваше преосвященство?
Беренгер задумался.
— Да, именно так он сказал. В Жироне у него есть дело, которое он должен закончить.
— Вы заметили, ваше преосвященство, что монах Норберт был убит в тот день, когда мы покинули Жирону? И дон Жилберт был захвачен своими мучителями в тот же самый день? И оба неподалеку от города? Как много событий произошло рядом с Жироной, стоило вам уехать.
— Вы полагаете, что решение дела дона Жилберта находится в Жироне?
— Вполне может быть, ваше преосвященство. Похоже, что у его недруга тесные связи с Жироной, а также с югом страны. Если вы сможете найти такого человека…
— Но как я его найду? Приказать глашатаю объявить, что любой, кто родился южнее Барселоны или имеет там дела, должен сам об этом заявить? Каноники решат, что я сошел с ума.
— Без сомнения, ваше преосвященство. Но у меня есть предложение получше, — серьезно произнес Исаак.
— Готов выслушать его, — сказал епископ.
— Пошлите надежного гонца в Жирону, чтобы объявить о том, что мы прибудем в город завтра рано утром.
— Завтра?
— Да, ваше преосвященство. А затем пусть рассказывает о нашем путешествии любому, кто охоч до сплетен.
Галсеран де Монтетерно, стоя на ступеньках епископского дворца, тепло приветствуя племянника, прижал его к груди.
— Мой дорогой Фортунат, — сказал он. — Рад тебя видеть. Расскажи мне, как у тебя дела.
— Конечно, дядя. А вы все еще ждете возвращения епископа с Генерального совета?
— Только что прибыл гонец с сообщением, что он приезжает завтра. Заседания закончатся не раньше вторника, — сказал он, хмурясь. — Что-то случилось, раз он приезжает так рано.
— Что именно?
— Не могу сказать, но так в епархии в его отсутствие все идет своим чередом, что-то случилось за ее приделами. Ну что, пойдем в сад? Или вниз, к реке?
— Вниз к реке, если вам это будет приятно, дядя. Там нас ничто не отвлечет и никто не помешает.
Свита епископа, почуяв дым очага, прибавила ходу, в городе и окрестностях тем временем текла обычная жизнь. В дворцовых кухнях молодой стражник Энрике с аппетитом приступил к сытному раннему обеду, дабы восполнить скудный и поспешный завтрак.
— Это была ужасная поездка, — проговорил он с набитым ветчиной и хлебом ртом.
— А что случилось? — спросил один из помощников по кухне.
— Много чего. Вы уже слышали, что на нас дважды напали, но еще раньше мы нашли на дороге раненого, о котором приходилось заботиться день и ночь, а теперь он и сестра Агнет из монастыря Святого Даниила сидят в тюрьме Таррагоны под надежными замками. Обратно мы ехали без доброй половины наших спутников…
Все слуги, собравшиеся в кухне во время утренней передышки, внимали каждому его слову.
Наверху дон Арно, каноник Жироны, единственный каноник, до которого еще не дошли последние новости, сидел в кабинете со своим секретарем и мечтал о скорейшем возвращении епископа. Галсеран и его племянник, Фортунат, устав смотреть на реку, прогуливались по рынку, пробираясь мимо снующих покупателей, болтая и осматривая товары, предлагавшиеся на продажу. Фортунат подмигнул красивой женщине у корзин, полных орехов, взял пригоршню миндаля и пошел дальше. Она нахмурилась, посмотрела на каноника, но решила не жаловаться.
— Уже священники воруют, — пробормотала она, загородив собой свои товары.
— Но, дядя, — проговорил Фортунат, — благодаря вашей щедрой помощи и советам все сложилось как нельзя лучше. Еще пять мараведи[3], и у меня будет возможность содержать себя и возместить вам все, что вы на меня потратили.
— Возвращать мне деньги не обязательно, Фортунат. Ты это знаешь. Хватит и того, если ты не будешь больше зависеть от моего кошелька. Что бы ты там себе ни думал, он — не бездонная бочка. И я хотел бы, чтобы ты обуздал свою привычку к мелкому воровству. Торговцы полагают, что я потворствую этому, и их недовольство растет.
