Увы, это был далеко не единственный неблаговидный прецедент. Многие обрадовались возможности расправиться со своими врагами и тотчас принялись приводить свои замыслы в исполнение. К счастью, Цицерон, за исключением случая поспешной казни высокопоставленных заговорщиков, проявлял хладнокровие в отношении подобных обвинений и отклонял их с присущим ему сокрушительным сарказмом. Человек по имени Тарквиний, направлявшийся к Катилине и пойманный по дороге, заявил, что Красс передал ему депешу, ободряющую заговорщиков, и велел доставить ее их лидеру. Цицерон отказался поддержать выдвинутое обвинение, хотя и был рад тому, что на репутацию Красса легла тень. Позднее Красс заявит, что Тарквиния заставил дать обвинительные показания сам Цицерон, но я в это никогда не верил.
Катулл и Пизон, ярые враги Цезаря, пытались подкупить аллоброгов и других свидетелей, чтобы приписать Гаю Юлию участие в заговорщической деятельности. Выразительная речь Цезаря против смертного приговора обвиняемым преступникам сыграла им на руку. Но Цицерон и на этот раз отказался признать изустные обвинения, не имеющие доказательств.
Был ли Цезарь вовлечен в заговор? Безусловно, на это он был вполне способен, но я не думаю, что доказательством тому могла служить его речь в защиту заговорщиков. На протяжении своей карьеры Цезарь с радостью уничтожал толпы варваров, но никогда не торопился предавать смерти граждан Рима. Подобная снисходительность стала притчей во языцех, и враги, поначалу заподозрившие его в мягкосердечности, нередко подвергали его осмеянию за это качество. Спустя несколько лет он будет убит в результате очередного заговора, и многие из его участников окажутся теми самыми людьми, которых Цезарь в свое время пощадил, хотя имел все основания предать их смерти. Лично я никогда не считал Цезаря особенно милосердным: очевидно, поступая так, он демонстрировал презрение к врагам и уверенность в своей силе. Он всегда был тщеславным человеком.
Множество обладавших империем магистратов были направлены на борьбу с врагом за пределами Рима. Сложность обстановки заключалась еще и в том, что был конец года и многие должностные лица складывали свои полномочия, а иные еще не успели заступить в должность. Например, Квинт, избранный на будущий год претор, брат Цицерона, был послан в Бруттий, чтобы подавить мятеж сторонников Катилины. Ко времени прибытия к нему должны были перейти все должностные полномочия. Гай Антоний Гибрида, по-прежнему обладающий империей консула, узнал о возникшей со стороны Катилины угрозе, когда находился в окрестностях Пицена. Претор Метелл Целер должен был выступить с армией на север. Поскольку Антоний собирался захватить Македонию, а Цицерон отказался от проконсульского командования, то Целеру досталась Цизальпинская Галлия. Предстоящая кампания являлась только частью его похода в эту провинцию. Претор Помпей Руф был послан в Капую, чтобы следить за тем, как расправляются с сообщниками Катилины в гладиаторских школах. После восстания Спартака нас не покидал страх, что гладиаторы вновь восстанут, а в те дни большинство школ, где их обучали, было сосредоточено в Капуе. Именно в Кампанье возник гладиаторский культ. Впрочем, в обычной жизни, когда гладиаторы не выступали на арене и не находились на службе у политиков в качестве уличных бойцов, они были самыми добросердечными людьми. Тем не менее они внушали страх.
Избранный претор Бибул был направлен к пелигнам,[3] чтобы сокрушить местных сторонников Катилины. Большой военной силы для этого не потребовалось: это племя было немногочисленно, однако эти горцы всячески бравировали своей независимостью.
Многое из вышесказанного мне стало известно гораздо позже. Будучи всего лишь квестором, я не являлся членом Сената и потому не имел возможности слышать все упомянутые речи и принимать участие в дебатах. Все мое время и силы уходили на патрулирование улиц, и если мне где-то и доводилось бывать, то только в общественных банях, частенько посещаемых сенаторами.
Тем не менее уже тогда мне было ясно, что я являюсь свидетелем предсмертной агонии старой Республики.
Я был принужден убивать, хотя не имел никакого желания это делать. Наступил новый год, и в должность вступили новые консулы. Цицерон к этому времени уже сам оказался в беде. Противники требовали привлечь его к суду, обвиняя в том, что он приговорил к смерти сообщников Катилины. Их главным доводом была незаконность его действий, а справедливы они были или нет, никого не интересовало.
Трибуны Непот и Бестия представили на рассмотрение Сената указ, отзывающий Помпея из Азии, чтобы направить его вместе с армией против бунтовщиков Катилины. Однако их попытка не увенчалась успехом, ибо Цицерон основательно подготовил почву. Было вполне очевидно, что любые магистраты, уполномоченные иметь дело с разрозненными бандами Катилины, справятся с этой задачей задолго до того, как на горизонте появится Помпей.
Я был призван на службу в армию Метелла Целера. Когда получил назначение, город уже обрел некоторое спокойствие. Граждане переоделись обратно в тоги, хотя на вершине Джаникулума по-прежнему развевался красный флаг, означающий состояние войны. Когда я собирал свои вещи, чтобы отправиться в армию, у меня почему-то было ощущение, что моя служба затянется надолго. Надел военную амуницию и велел рабам содержать в порядке дом до моего возвращения. Затем сел в седло и тронулся в путь по припорошенной мокрым снегом дороге, ведя на поводу вьючную лошадь, груженную моими пожитками.
Мне всегда было горько расставаться с Римом. Сердце сжималось от тоски всякий раз, когда приходилось уезжать из него не по собственной воле, и этот раз не был исключением. Провожать меня было некому, поэтому я выехал за ворота, как покидающий город одинокий странник.
Изрядно промерзнув после долгой дороги, я прибыл в лагерь Целера, который расположился возле Пицена. Как ни прекрасны мечты о славе, но, будучи в гражданской жизни квестором, в армии я стал всего лишь казначеем — должность, прямо скажем, не слишком героическая. Однако я с энтузиазмом занялся организацией снабжения. Работы хватало, поскольку армия была собрана наспех.
Удача стала покидать Катилину по мере того, как развивались события в Риме. Поначалу он располагал достаточно большими силами, включавшими людей Манлия и сторонников, последовавших за ним из Рима. На его стороне сражались ветераны, дезертиры, беглые рабы и прочие недовольные, количество которых оказалось довольно внушительным. Потом, когда до них дошла весть о казни заговорщиков в Риме, бойцы армии Катилины стали понемногу разбегаться. Таким образом казнь преступников, хотя и незаконная, послужила на благо Республики.
В конце кампании нам пришлось сражаться с двумя неполными легионами. Битва состоялась в верховьях реки Арно, в районе Пистойи. Отступая в Галлию, Катилина все больше углублялся в горы. Узнав от дезертиров, куда движется Катилина, Целер пошел в обход и расположился со своими легионами у него на пути. В то же время Антоний, силы которого были значительно больше, медленно продвигался на север, в результате чего Катилина оказался в ловушке.
В день решающей схватки я восседал на коне при полных доспехах, в которых чувствовал себя весьма неловко. Рядом со мной находился Целер. Впереди стояли два неполных легиона повстанцев — жалкая сила, дерзнувшая покорить мир, но в ее рядах сражались бывалые солдаты, и мы понимали, что битва будет не из легких. По команде Целера раздался звук трубы, и армии бросились навстречу друг другу.
Несмотря на то что исход боя был предрешен, повстанцы сражались с отчаянной отвагой. Горько было глядеть на римлян и прочих италийцев, которые проявляли невероятный героизм, зная наверняка, что сражение для них проиграно. Кавалерийских отрядов среди них не было. Спешившись, Катилина отправил своего коня в тыл, а сам присоединился к своим воинам — жест истинного полководца.
Летали копья, сверкали мечи, оружие грохотало по щитам и доспехам. Это был долгий, тяжелый и изнурительный бой, ибо наш противник не сдавался. В тот день не было взято в плен ни одного человека и ни один из поверженных врагов не молил о пощаде, хотя я был уверен, что Целер готов был даровать им жизнь. Со стороны можно было подумать, что они заразились безумием и отчаянием Катилины.
Я видел его в самый разгар боя. Наше войско несло тяжелые потери — сражение было жестоким. Мы с Целером заняли позицию неподалеку от центра, от Катилины нас отделяло несколько рядов всадников. Я видел, как он орудовал своим мечом, подавая своим людям пример отваги. По мере того как фланги и передние ряды его войска распадались на части, он стал прокладывать мечом путь вперед. В конце концов Катилина прорвался сквозь нашу линию обороны и стал продвигаться вглубь, очевидно намереваясь вывести из строя нашего командира. Это было достойное пера Гомера действо, принадлежавшее скорее к области легенд, чем к реальному миру.
