Был возобновлен договор с герцогом Магнусом, и уже 1 января 1573 г. русские войска штурмом взяли крепость Пайду, крупнейший (после Ревеля) опорный пункт шведов в Ливонии. Победа омрачилась для царя лишь тем, что в ожесточенном том сражении пал его ближайший опричник Малюта Скуратов. Как и в 1563 г. под Полоцком, Иван сам командовал войсками[448]. Он бросал на стены крепости свои лучшие отряды, причем некоторые из них состояли из наемников-ливонцев.
Историк подчеркивает: это была новая, оригинальная идея Грозного - набирать (вербовать) для русской армии наемников, знакомых с европейской системой боя. И вербовать именно в Ливонии, где по причине долгих непрерывных войн было много разорившихся людей и отвыкшей от работы молодежи, которая «охотно принималась за солдатское ремесло. Типичную фигуру того времени представляет, например, первый в Москве предводитель наемников, которому Грозный поручил вербовку, Юрген Фаренсбах (или Юрий Францбек, как его окрестили русские): ливонский дворянин, совсем еще молодой, но успевший побывать на службе чуть ли не во всех европейских странах, - в Швеции, Франции, Нидерландах, Австрии, - Фаренсбах попал в плен к русским и прямо из тюрьмы получил свое новое назначение; он набрал семитысячный отряд и впервые показал свое мастерство» при разгроме орды Девлет-Гирея[449]. Это было летом 1572 г., а уже зимой 1572-1573 гг. ливонец Фаренсбах, как видел читатель, вместе с царем Иваном штурмовал прибалтийские крепости.
Европейский хронист с явным недовольством писал по этому поводу: «Во веки веков прежде не слышно было, чтобы ливонцы и чужеземцы так верно служили Московиту, как в эти годы... Добрые старые ливонцы открещивались от Московита, но много молодых, также и старых ливонцев перешли на его сторону, несмотря на то что Московит без устали домогался их отечества и публично говорил, что не оставит Ливонии в покое до тех пор, пока не вырвет с корнем всю сорную траву, т.е. всех ливонских дворян и немцев. Несмотря на то что ливонцы по своей слепоте и неразумию всеми силами старались, чтобы Московит как можно скорее и легче уничтожил их»[450].
На самом деле речь шла не об уничтожении. Речь шла о налаживании сотрудничества. Московский царь привлекал в русскую армию обедневшее ливонское рыцарство подобно тому, как раньше, во время войн в Поволжье, принимал он под свою державную руку приходившие к нему многочисленные отряды казанских татар, мордвы, чувашей. Эти отряды сражались под русскими стягами и теперь, в Прибалтике. Внимательный читатель, должно быть, помнит, какой смертельный ужас наводила на противника, к примеру, татарская конница еще в начале Ливонской войны. Эта же сокрушительная сила рождавшегося разноликого, но единого российского воинства явственно проявилась и во время побед 1572-1577 годов.
А что же Речь Посполитая? Разумеется, она с тревогой взирала на успешные действия Грозного против шведов, понимая, что очень скоро может наступить и ее черед. Едва миновало полгода после первого официального обращения, как она вновь направила к царю посла с приглашением принять участие в выборах короля. Правда, на сей раз предложение это звучало более конкретно и осторожно. Так, в апреле 1573 г., найдя царя в Новгороде (Иван уехал туда, чтобы быть ближе к ливонскому фронту), посланник Михаил Гарабурда обратился к нему с вкрадчивыми словами о том, чтобы государь выдвинул на выборы уже не свою собственную кандидатуру, а кандидатуру своего младшего сына Федора. Ведь, напомним, «магнатам не нужен был сильный король». Федору же, в отличие от отца и старшего брата, свойственна была крайняя мягкость характера. Кроме того, «в случае избрания Федора Россия должна была отдать Речи Посполитой Смоленск, Полоцк с окрестными крепостями и «иные замки и волости». Наконец, вместе с Федором царю Ивану и наследнику царевичу Ивану Ивановичу надлежало подписать обязательство сохранять все шляхетские вольности и при надобности расширить их»[451]. Фактически, Польша, приглашая на свой трон русского царевича, намеревалась осуществить почти то же самое, что проделала она при объединении с Литвой: взяв в короли великого князя Литовского, она одновременно отторгла от Литвы в свою пользу крупнейшее Киевское воеводство и Волынь...
Допустить такое Грозный, конечно, не мог. Ответ его Гарабурде был резким. «Корона мне не новина, - сказал Иван, - а сын мой (Федор) молод, и государством ему править не мочно. Да и не девка он, чтоб за него приданое вам давать». Далее царь уже без обиняков заявил, что согласен только на наследственное владение польским престолом для себя и своих детей, что признает только полное, «на века», объединение с Россией Речи Посполитой, а не заключение всего лишь тесного политического союза между ними. Требовал также свободы для православной церкви в пределах Польши. Наконец, категорически отвергая любые земельные уступки со своей стороны, царь потребовал вернуть ему древнюю столицу Руси - Киев. Если же таковые условия Речь Посполитую не устраивают, заключал Грозный, то он, отказываясь от польской короны, согласен взять под свою власть одно Литовское княжество и присоединить его к России так же, как оно было присоединено к Польше в результате унии 1569 г. А коль и этот вариант станется нехорош для панов радных, тогда пусть лучше просят короля у «германского цесаря», пусть изберут его сына...[452] И это снова был тонкий дипломатический ход, обращенный уже даже не к полякам, но гораздо дальше. Называя в качестве кандидата на польскую корону австрийского эрцгерцога Эрнеста, русский царь тем самым как бы давал действенный ответ его отцу - германскому императору Максимилиану II, еще в прошлом, 1572 г., приславшему Ивану свою грамоту...
Внимательный читатель наверняка помнит: Священная Римская империя германской нации долгие века жаждала заполучить себе земли западной Польши. Заполучить путем их раздела с Россией... Первая попытка такого (правда, лишь частичного) раздела была предпринята 58 лет назад, в 1514- 1515 гг. императором Максимилианом I и отцом Ивана Грозного, русским государем Василием III, при деятельном участии будущего двоюродного деда Ивана - знаменитого шляхтича князя Михаила Глинского. Теперь, более полувека спустя, «германский цесарь», стремясь воспользоваться ослаблением Речи Посполитой ввиду бескоролевья, решил возродить давние планы (как сказали бы нынче) «раздела сфер влияния». В личном письме от 20 ноября 1572 г. Максимилиан II предлагал Ивану IV осуществить уже не частичный, а полный раздел всех польских земель пополам. Так, чтобы в результате оного все этнические польские земли (Великая Польша, Мазовия, Куявия, Силезия) отошли бы к империи, Москва же получила Ливонию и Литовское княжество со всеми его владениями - т. е. Белоруссией, Подляшьем, Украиной[453]. (Что и говорить, при цесарском дворе не хуже, чем в кремлевских палатах, хорошо помнили, какие громадные территории были некогда отторгнуты соседями от исторической Руси). Иными словами, у Ивана появилась удачная возможность без войн и без опереточных «выборов в короли» вернуть Московскому царству земли, утраченные прежними Рюриковичами. Соглашение было заключено[454]. Царь принял решение поддержать предложение императора.
Слухи об этом договоре вызвали настоящую панику в Речи Посполитой и заставили вельможную знать поторопиться с выборами короля[455]. В 1573 г. им стал французский принц Генрих Валуа. (Его «предвыборная программа», озвученная на сейме французским послом Жаном Монлюком, кстати, была весьма эффектна: кандидат на престол обещал создать для Польского государства флот, покончить с «нарвской» (русской) торговлей на Балтике, реорганизовать Краковскую академию, отправив за свой счет на учебу в Париж сотню молодых шляхтичей[456], и т.д., и т.п.) Но... сами же поляки очень быстро возненавидели своего нового избранника. Король оказался предельно ленив и глуп. Он не знал ни польского языка, ни международной (в те времена) латыни, а потому сидел на заседаниях сейма с немым безразличием, до крайности раздражая заносчивых ораторов. Все остальное время монарх, избегая общества поляков, проводил в узком кругу друзей-французов, за карточной игрой и в пьяных - до утра - оргиях, что тоже не могло вызвать особых симпатий. Впрочем, Генрих платил «подданным» такой же горячей взаимностью. Сию минуту после получения письма от матери - знаменитой королевы Екатерины Медичи - письма, в котором она сообщала сыну о смерти его брата, французского короля Карла IX, Генрих, не поставив в известность сейм и тем более не дожидаясь «позволения» сиятельных панов-рады, тайно бежал из своего королевства 18 июня 1574 г. Бежал, чтобы занять опустевший французский престол. Корона Польская была ему и впрямь безразлична...
Вот когда воочию подтвердилась скептическая формулировка Ивана о тщетности и ненадежности власти «многомятежного человеческого хотения»... Года не прошло после избрания на польский престол французского принца, как Речь Посполитая была поставлена перед необходимостью созыва нового избирательного сейма со всеми характерными для него вельможными склоками и публичным торгом, напрочь отвлекающими от решения реальных проблем государства. Как вполне справедливо отмечал еще в XIX столетии историк А.С. Трачевский, государственные вопросы там «запутывались в сетях мелких личных интриг, при которых самые отвратительные преступники выходили сухими из кругом облепившей их грязи. Они обращались благодаря наивной откровенности шляхетской демократии в колоссальный скандал, клеймивший страну позором перед лицом всей Европы»[457].
