Воронова в собственной коммунальной квартире. Конечно, Иван не узнал Романа в лицо, но из разговоров, доносящихся из комнаты соседки Маргариты, к которой и приходил Воронов, он вскоре понял, что это и есть тот самый кинорежиссер, которому так жаждал отомстить Миша…
Тогда Ковалеву показалось, что судьба словно нарочно столкнула его с Вороновым и что теперь он уже просто обязан его покарать. Однако Иван твердо понимал, что он ни при каком раскладе не сумеет покалечить даже самого ненавистного ему человека.
Ковалев сотни раз представлял себе, как он свяжет Воронова и отрежет ему нос (почему-то Ивану грезилось отнять именно этот орган у режиссера), и всегда содрогался при этой картине, всего лишь нарисованной в его воображении…
Но что-то необходимо было предпринять, каким-либо образом следовало воздать Воронову по заслугам… Желаемое — но невозможное — отрезание у Воронова носа вдруг оказалось связано в сознании Ковалева с одноименной повестью Гоголя. Дело в том, что единственная книга, которая имелась у Ковалева дома, — это был томик из старого, еще дореволюционного, собрания гоголевских сочинений, содержащий знаменитые «Петербургские повести». За неимением других книг Ковалев часто перечитывал этот цикл и всякий раз замирал, доходя до повести «Нос».
Эта повесть в свое время всерьез поразила Ивана, причем в сугубо отрицательном смысле. Ковалев находил, что это самое ужасное, отталкивающее и нестерпимое литературное произведение из всех существующих. К томику Гоголя Иван обращался неоднократно, однако «Нос» после первого и единственного прочтения всегда пролистывал…
И однажды Ковалева осенило! Поскольку гнусный Воронов — кинорежиссер, надо вынудить его снимать самую кошмарную картину из всех, какие только можно снять. Вот если бы заставить Воронова экранизировать «Нос»… Это и будет для него самое худшее наказание!
Придя к этому решению, Ковалев сразу повеселел. Он нашел способ отомстить Воронову за племянника, при этом не прибегая ни к какому членовредительству.
Не сразу Ковалев задумался о том, каким же образом он сумеет вынудить Воронова начать снимать фильм «Нос». И тут он вспомнил еще об одной угрозе Михаила — относительно предполагаемых жены и детей режиссера.
К тому времени Ковалев, регулярно подслушивающий разговоры соседки Маргариты с ее частым гостем, уже знал, что у Романа есть жена и дочь. И если к своей жене Элле Воронов, судя по всему, был равнодушен (иначе он бы не проводил столько времени с любовницей), то дочь Азию он горячо обожал и прямо-таки боготворил.
Ковалев пришел к выводу, что добьется от Воронова желаемого, только если временно лишит его дочери.
Выяснив, где учится Азия, Ковалев подкараулил девочку на ее пути в школу, усыпил хлороформом и привез на свой дачный участок. Воронову он отправил письмо с угрозами, которые никогда и не собирался выполнять.
Ковалев твердо был намерен держать Азию у себя в плену ровно полгода. Плен, впрочем, сразу стал добровольным, а Ковалева с каждым днем все сильнее мучила совесть из-за того, как он поступает с ребенком. А когда Азию забрали у Ивана бандиты, он чуть окончательно не сошел с ума от горя…
В последний день, проведенный с Азией, Ковалев понял, что просто не сможет дальше жить, если не понесет наказания за свой поступок.
Месть Воронову была осуществлена. Теперь Ковалев жаждал отомстить самому себе.
Он никогда бы не смог отрезать нос живому человеку. Однако в случае собственной персоны он думал, что сможет себя пересилить…
И действительно, Ковалеву это удалось. Перед тем как навсегда проститься с Азией, он спустился в подвал и провел сам над собой ужасающую операцию.
Свой отрезанный нос Ковалев решил через Азию передать Воронову.
«Может, режиссер и догадается, — решил Ковалев, — что именно ему угрожало и чего он, на свое счастье, избежал. И пусть я не лишил Воронова носа, но все-таки оставил его с «Носом», — с удовлетворением думал Ковалев, истекая кровью.
