распространения этой сплетни не придумаешь.
Услышанное коробило, хотелось вырвать клевещущий язык у фотографа, но… Что-то подсказывало, что информацию эту Лёвик взял отнюдь не с потолка. Тогда откуда?
Господи, Валюха, неужто это правда?! Ни подтвердить, ни опровергнуть. Что хочешь, то и думай!
Когда Стас сел за стол и с горя налил себе чаю, журналист неожиданно взглянул ему прямо в глаза и поинтересовался:
– Скажи, только честно… Кассеты все равно нет… Еще что этот хвощ тебе трепал про Ленку. За что всё-таки они с Жанной убили ее? В чем она провинилась?
Стас оказался не готов к вопросу. С одной стороны, было ясно: передай он сейчас дословно весь треп фотографа – и бедняге не жить. Макс ему голову мог запросто оторвать. С другой – а чего его жалеть-то, Игнатенко этого? Он хладнокровно ударил ножом Валентину в грудь, так сказать, по-афгански. Считай, его, Стаса, на всю оставшуюся жизнь сделал несчастным. Взвел арбалет на него самого. Лишь по чистой случайности Корнейчук остался жив. Нет, жалости не было ни капли.
И самое главное – всё внутри Стаса сопротивлялось услышанному. Не хотелось верить, что хрупкая учительница, первая красавица класса позволяла себе такое: крутить любовь одновременно с Лёвиком и Антоном, оставаясь при этом законной супругой Макса. Такое не укладывалось в голове! Да и Валентина не могла так просто слить Жанне информацию, которая оказалась роковой правдой.
Несмотря ни на что, сыщик понимал, что самосуд допускать нельзя. Это попахивало чем-то первобытным. На дворе – последняя четверть двадцатого века, а у них – труп на трупе! Четыре покойника за ночь! Фильм ужасов!
– Только выслушай спокойно, – стараясь не отводить глаз, произнес сыщик после небольшой паузы. – Нам сейчас очень важно сдать его ментам живым… Чтобы он получил по заслугам. Разве нет?
– Ты что-то скрываешь. – Журналист покосился на Милу, которая по-прежнему сидела в кресле под пальмой, и продолжил вполголоса: – При чем здесь менты? У них жен не убивали, для них убийства обычная рутина. Тогда и меня надо им сдать, ведь я Жанку задушил. И ничуть не жалею. А он твою Валюху ножом… И ты его жалеешь? Быстро говори, или я его замочу без разговоров. То, что он сволочь, я принимаю без доказательств.
Горящий взгляд Макса не оставлял никаких сомнений в том, что он непременно выполнит обещанное. Сделав пару глотков обжигающего напитка, Стас передал в точности, о чем они на зимней дороге говорили с фотографом.
– Значит, эта… рыжая тварь, – медленно проговорил Макс, – специально пнула… Валентину под столом, чтобы потом… этот выродок… этой самой фразой отвлек ее во время укола?!
– Похоже, что так, – кивнул сыщик, тотчас пожалев об этом.
Журналист вдруг побледнел, даже как-то осунулся.
– А Ленку он убил из-за того, что она ему, видите ли, изменила.
– Точно.
– Если ты мне сейчас будешь мешать, – прошипел журналист, медленно поднимаясь и сжимая кулаки, – я и тебя убью. Не становись у меня на пути! Мне терять нечего!
Стас начал подниматься вместе с ним:
– Лену ты не воскресишь в любом случае. Как и я свою Валюху. А жизнь свою осложнишь. Одумайся!
– Наоборот, облегчу! – прошипел Макс, вылезая из-за стола. – Если этой мрази на земле не будет, я почувствую себя намного комфортнее. Почему она должна ходить рядом со мной, с тобой… По тем же дорогам. После того, что совершила?
– Вспомни «Место встречи изменить нельзя», – попытался из последних сил образумить бывшего одноклассника Стас. – Как там спорили Шарапов с Жегловым. Высоцкий, помнишь, хрипел: «Вор должен сидеть в тюрьме! И трудового человека не интересует, каким способом я его туда упрячу». На что Шарапов в исполнении Конкина возражал, что, если один раз закон подмять, другой и размахивать им направо и налево, это будет не закон, а кистень.
– Что-то я не улавливаю связи. Насколько помню, там Жеглов Кирпичу кошелек в карман пиджака подкинул. А здесь…
– Суть не меняется. Ты сейчас хочешь устроить самый натуральный самосуд, как в банде, где не люди, а волки, ты им уподобляешься. А мы живем в СССР вообще-то.
Выйдя из-за стола, Макс задержался, какое-то время стоял, видимо размышляя над услышанным. Потом медленно повернулся к Стасу:
– Неужели? Надо же! А я забыл… Как ты кстати вспомнил, где мы живем. Да СССР, как ты говоришь, самая настоящая стая волков. У нас в редакции двойная, даже тройная… не только мораль, но и реальность. На страницах бравурно рапортуем о преимуществах социалистического способа хозяйствования, а в курилках нас словно подменяют. Вернее, наоборот, в курилке мы настоящие, а за печатной машинкой нас подменяют. В курилке такое шпарим – аж горячо становится.
– Ты говорил про тройную реальность. – Не оценив по достоинству обличительный пафос журналиста, Стас сразу же взял быка за рога. – А озвучил только две, где третья?
– Третья – это то, что нам можно критиковать, что позволительно. Допустимо. Что разрешили.
– Интересно, и что же? – подала голос Мила.
– Известно что. Бюрократию, формализм, командную систему. Мещанские замашки, стяжательство, но на бытовом, на семейном уровне, так сказать. А за пределы этого – ни шагу! Шаг вправо, влево – и всё, ты предатель. Знаете, в чем сейчас заключается настоящий профессионализм журналиста?
– И в чем же? – спросил Стас, пытаясь любым способом отсрочить расправу над Лёвиком. – Нет, не знаем.
– Сказать на страницах правду, но так, чтобы ее поняли лишь читатели, а не главред. Мастерски пройти через все препоны далеко не каждому удается. Это, конечно, рискованное занятие.
– И как? Лично у тебя это получается? – Стас решил продолжать диалог во что бы то ни стало. А вдруг тем самым удастся убедить палача не убивать?!
– Честно говоря, не очень, но я пытаюсь. На самом деле никакой дружбы народов нет и в помине. Нас ненавидят в Прибалтике, в Средней Азии, на Кавказе… Куда ни плюнь.
– Ты еще скажи, – прохрипел Лёвик из прихожей, – на Украине, в Белоруссии. Вот смех-то!
– Зачем мы в Афган полезли? – пропустив сарказм травмированного бывшего одноклассника мимо ушей, горячо продолжил Макс. – Кто нас туда звал? Сколько уже грузов двести вернулось! Сколько еще вернется! Но об этом писать нельзя, что ты… Интернациональный долг!
Видимо, в словах журналиста прозвучал завуалированный призыв к действию, из-за чего Мила вдруг встрепенулась в кресле. Словно включаясь в реальность, она пояснила:
– Про арбалет Антон приказал держать язык за зубами. Запрещено законом всё-таки! Его папаша привез эту убойную хреновину из Испании. Загнивающие капиталисты, мол, с ума сходят, а мы
