Ознакомительная версия.
Не зря обучал обер-полицмейстер своих архаровцев приемам ломанья. Этот выход на полусогнутых, словно бы подгибающихся ногах, это вихляние тела, припадание, игра плечами, эта издевательская проходка перед противником была необходимой особенностью поединка бойцов перед тем, как сойтись двум стенкам. И только мастер мог знать, когда безвольно болтающиеся, словно веревочные, руки наберут вдруг силу и скорость для хорошей размашки или мощного тычка.
Федька выскочил из-за крыльца и двинулся на противника, шутовски приплясывая. Но этого ему было мало - он вспомнил вдруг старинные Демкины проказы.
– А чума по улочкам, чума по переулочкам! Во пиру ль чума была, сладку бражку пила! А у нас на Дону полюбил черт чуму! Прислонив ее к тыну, запихал кляп в дыру! - выкрикивал он тонким глумливым голосом. - А и вот она я, раскрасавица чума!
Он представлял собой весьма неудобную мишень - он и сам не знал, каких прыжков и ужимок ожидать от себя в следующее мгновение. Пистолет же хорош в ближнем бою, а на расстоянии в двадцать шагов из него можно попасть в подвижную цель только при особом мастерстве и при большом везении.
Очевидно, противник понял, что в этой схватке проиграл.
Он отступил к плетню, довольно высокому плетню, отгородившему двор от соседского огорода. По ту и другую сторону росли кусты своенравной малины - не садовой, мелкой, но для детей - вполне пригодной. Перелезть через такой плетень несложно, но он не лез - а птицей вспорхнул в воздух и пропал в малиннике.
– Господи Иисусе… - прошептал Федька. - Вот бес!…
Но было не до преследования - в горнице лежал Абросимов с ножом в груди, и прежде всего следовало спасать его, а потом уж гонять бесов.
– Поди сюда, баба, - сказал Федька. - Беги к Никитским воротам, бери извозчика! Ну, что ты стала в пень?
Но баба от пережитых страстей совершенно одурела. Только повторяла «ага, ага», а сама с места не двигалась.
Тогда Федька обвел взглядом двор и увидел старика, у которого так нахально отнял костыль. Старик сидел в высокой траве. Его тоже никак нельзя было послать за извозчиком, да и обращаться к нему совершенно не хотелось. Федька обозвал себя дураком - пошел на такое дело и без оружия, и без товарища.
Его осенило - не может же быть, чтобы на выстрелы не сбежалось пол-Москвы. Непременно в переулке уже толкутся зеваки. Опять вспомнилась чумная пора. Казалось бы, всякому дураку было ясно, что нельзя собираться вместе, поветрие перекидывается от человека к человеку. А грянул бунт - и всю науку москвичи разом забыли, принялись слоняться по городу ватагами, как будто они бессмертны, утратив всякое соображение и перемешавшись неимоверно. То-то потом, когда вылавливали невольных соучастников убийства митрополита Амвросия, среди них было множество людей всякого звания - и мещане, и купцы, и дворяне, и духовные лица даже в ту толпу затесались.
Федька подбежал к калитке, распахнул ее - точно! Коли при загадочном шуме со двора на улице не остановятся зеваки и не начнут судить да рядить, позабыв про дела,- так это не Москва.
– Эй, братцы, нет среди вас десятских? - спросил Федька.
– Зять мой - десятский, - тут же ответила нарядная пожилая тетка, по виду - из зажиточных мещан. Одни серьги чего стоили - длинные, тяжелые, оттянувшие уши чуть ли не до плеч.
– Позови его скорее, тут злоумышленники в доме, а вы, люди добрые, не стойте, расходитесь, - приказал Федька, прекрасно зная действие подобных распоряжений - никто и не подумал уходить. Этого он и желал - при такой толпе любопытных свидетелей треклятый старик Елизаров никуда не скроется.
Послали за теткиным зятем, а Федька побежал обратно в дом - к Абросимову.
Тот был еще жив, не шевелился, услышал Федькин голос - открыл глаза.
– Ты молчи, Христа ради, - сказал Федька. - Сейчас я пошлю за нашим экипажем, домой тебя отвезем, доктора Воробьева к тебе доставим, из-под земли выкопаем. Он поможет! Он и в армии служил, всякие раны видал. Ничего, Бог милостив - ты молись потихоньку…
И тут Федька замолчал. Он увидел то, чего сразу не приметил.
Когда темноволосый и щуплый мужчина выскочил ему навстречу из калитки с полицейским мундиром в руках, Федька подумал, что мундир этот - Абросимова, но товарищ лежал на полу полностью одетый. Да еще детина, так похожий на Клавароша и легко скачущий через плетни, тоже был одет как архаровец. Что ж это такое - два мазурика, переодевшись полицейскими, на Москве шалят?
Федька слыхал, что вроде бы Устину померещился ночью, когда выслеживали де Берни, Клаварош, но о розыске Клашки Иванова он не подозревал - про то знали только сам Клашка да Архаров.
К счастью, зять оказался неподалеку. У него хватило ума привести откуда-то верховую лошадь. Отправив всадника в полицейскую контору за подмогой, Федька вернулся в дом, окончательно выбил дверь и нашел в комнатушке разряженный пистолет, брошенный на узкую кровать. На подоконнике было разложено мужское имущество - ершик для чистки ствола, кусочки свинца, устройство для литья пуль (Тимофей называл эту каменную форму калыпом, Ушаков - льялом), табакерка, фунтики с табаком, тут же - большой кожаный кисет, в нем оказался порох. Холодного оружия не нашлось. Федька зарядил пистолет, опять вернулся к Абросимову и сел рядом с ним на пол.
Ему приходилось видеть смерть вблизи и даже ждать, пока зачумленный помрет, чтобы вытащить тело крюком из дома и погрузить на фуру. И он преспокойно ждал, даже что-то насвистывал, переговаривался с Тимофеем или с Демкой - ремесло у них тогда было такое: подбирать покойничков за смертью, они с ней словно бы в одной артели трудились, так что ее присутствие уже не смущало.
Очевидно, то состояние души, безразлично-безалаберное, уже забылось. Федька смотрел на Абросимова со страхом и изнывал от своего бессилия. Он знал, что нож, попавший в плоть, шевелить нельзя, но ему все казалось, что стоит вынуть клинок - и Абросимову непременно полегчает.
– Федя, я помираю, - внятно сказал Абросимов. - Попа приведи…
– Да где ж я тебе тут возьму попа?! - в отчаянии воскликнул Федька. - И не помираешь ты вовсе, врешь только… вот доктора Воробьева сейчас привезут!… Потерпи, Христа ради!
– Нет, - отвечал Абросимов. - Все… Причаститься надо… исповедаться…
– Да какие у тебя грехи? Ты же всю жизнь служил! С пятнадцати, поди?
– С пятнадцати…
– Ну так и нет у тебя грехов! Некогда тебе было грешить!
Дверь скрипнула, Федька резко повернулся, наставив на нее пистолет. Но это оказалась давешняя онемевшая баба.
– Пошла вон! - рявкнул Федька.
Дверь захлопнулась.
– Попа приведи, - повторил просьбу Абросимов. Он был смертельно бледен и уже, кажется, не видел Федьку.
– Господи, хоть бы Устина с собой взял, дурак я, дурак неотесанный… - пробормотал Федька. Устин в прежней, дополицейской жизни не был рукоположен в сан, теперь и подавно его это не ожидало, но он бы нашел правильные слова, он бы нужную молитву прочитал!
Федька в храм Божий не ходил, а забредал. Было у него богомольное настроение - мог и службу отстоять. Не было - ставил свечки за упокой души нечаянно убитого им в драке приятеля. Были деньги - заказывал панихиду, не было - не заказывал… Что же касается молитв - знал с детства «Отче наш», «Богородице», «Трисвятое», те краткие молитвы, которым легко обучить ребенка. До сей поры ему их вполне хватало.
Смотреть в лицо Абросимову он больше не мог. Уставился в пол.
Во дворе зашумели, дверь опять распахнулась. Вошли Тимофей и Захар Иванов.
– Мы верхами, - сказал Тимофей. - За нами шавозка плетется. Пертовый маз велел его домой везти, сам за Воробьевым послал. Что тут у вас вышло? Мы только и поняли, что его ножом пырнули и стрельба была.
Иванов опустился на колени рядом с Федькой.
– Сдается, Воробьев уж ни к чему, - сказал он.
– Пошел к монаху на хрен, - отвечал Федька. - Живой он. И крови, глянь, почти не вытекло. Братцы, вы им займитесь, Христа ради, а мне лошадь дайте! Я к пертовому мазу поскачу, дело срочное! А вы, когда придет шавозка, прихватите с собой того гиряка обезножевшего, Елизарова. Он в этом деле, сдается, главный. И сразу его в нижний подвал!
– Возьми Острейку, она резвее, - посоветовал Тимофей.
Федька выскочил на крыльцо, выбежал на улицу.
Теткин зять, здешний десятский, молодой толстый парень, румяный, золотоволосый и кудрявый, держал в поводу трех лошадей. Двух Федька знал - гнедого мерина Похана и рыжую кобылку Острейку. Эти служили в полиции, годились и под седло, и в упряжь. Он забрал кобылку, сел в седло и до Никитских ворот добрался галопом, дальше уж было сложнее - по улице, заполненной каретами и телегами, не больно разгонишься. А Федькина душа жаждала бешеной скачки. Только скорость и ветер в лицо могли освободить его от тяжести на душе и вернуть обычную свободу, в повседневной жизни за суетой не замечаемую.
Он жил легко и радостно, и даже любовь к недосягаемой Вареньке была в его понимании счастливой - ведь дал же Господь и встречи, и разговоры, и пожатие ее руки, и взгляд пламенный - когда она ночью прибежала к нему, раненому, в особняк на Пречистенке. Сейчас же Федьке было плохо - он не сумел помочь товарищу, и совершенно вылетело из его буйной головы, что он своим самостоятельным расследованием, возможно, даже спас Абросимова: если бы Федька не ворвался во двор и не попал в дом Елизарова, старый полицейский помирал бы там сейчас неведомо для всех, а потом его тело, раздев, скинули бы в речку Пресню, как оно в тех краях обыкновенно делалось.
Ознакомительная версия.
