В первый год заключения эти деньги жестоко дразнили Клода, так как ему удавалось лишь иногда расходовать фунт-другой на еду получше и отдельную камеру. Но постепенно, когда миновало несколько лет, он полностью смирился со своим жребием и даже написал трактат «Об английских тюрьмах», очень хорошо принятый, поскольку память о его преступлении почти стерлась, а его раскаяние было явным и наглядным.
Затем, на десятом году заключения, Клод принялся жертвовать свои деньги на благотворительные начинания, которые выбирал со всем тщанием. К тому времени, когда через девятнадцать лет он был освобожден за примерное поведение, он успел раздать весь капитал, кроме сорока тысяч фунтов. Строились предположения, что он пытался откупиться от своих воспоминаний, и вполне могло быть так, однако сирот и обездоленных женщин, получивших эти деньги, не интересовали побуждения дарителя, и даже если он был повинен в том, что использовал свое золото, чтобы облегчить совесть, это не меняло факта, что он делал колоссально много добра.
Ему было сорок, когда он вновь стал свободным человеком. Он поселился в маленькой, но удобной квартирке в тихой части Лондона, а зимой уезжал в теплые страны. В сорок пять лет он написал еще один трактат под названием «Об изменении человеческой воли», и не будет преувеличением сказать, что труд этот в свое время обрел статус классического второго порядка и его все еще иногда снимали с полок даже после преждевременной смерти Клода в пятьдесят три года от алкоголя.
Ленокс видел его всего один раз на лондонской улице. Случилось это в теплый солнечный июньский день вблизи входа в Гайд-парк. Клод, казалось, не мог произнести ни слова, а когда Ленокс сказал: «Рад видеть, что вы употребили свое состояние на благо города», Клод только кивнул, а затем почти убежал, сутулясь, держа под мышкой пачку книг.
Ленокс вернулся домой в новых сапогах и прошел в библиотеку. Там он старательно привел в порядок свой письменный стол и забрал несколько последних книг, которые забыл попросить Грэхема упаковать с остальными. Затем обвел комнату внимательным взглядом и закрыл дверь.
Грэхем ждал в прихожей. После того как Ленокс поглядел там и сям, все ли в порядке, и даже поднялся к себе в спальню, они отправились на Паддингтонский вокзал и успели к вечернему поезду в Маркетхаус.
Грэхем отправил их багаж еще накануне, но захватил утренние газеты и читал их, пока Ленокс вновь пытался штудировать «De Rerum Natura».[4] В школе он этот стихотворный трактат не терпел, так как был вынужден задалбливать его наизусть, но теперь решил, что следует сделать новую попытку.
И усердно прочел значительную часть томика, отложив его, только когда вечерние сумерки начали окутывать ландшафт, а поезд въехал в Сассекс — ту часть страны, которую он признавал лучшей. Полчаса он смотрел в окно под неслышный перебор своих негромких мыслей.
Они уже приближались к Маркетхаусу, когда Грэхем спросил его:
— Вы сегодня заглядывали в «Дэйли телеграф»?
— Пролистал утром.
— Финансовые страницы?
— Ну-у… нет.
Грэхем поднял брови самую чуточку.
— Завтра, — сказал Ленокс, махнув рукой.
— Там есть статья, сэр, в которую стоит заглянуть.
— У меня нет настроения, право.
Однако Грэхем не отступал в своей мягкой манере:
— Я не совсем разобрался, сэр. Может быть, вам удастся?
Ленокс неохотно взял газету и пробежал глазами по заголовкам, затем раскрыл, прочел колонку объявлений о пропажах, а затем сообщения о последних преступлениях в Лондоне. Наконец, держа свое обещание, он открыл финансовый раздел. Прочитал длинные статьи и даже проглядел короткие, чтобы ничего ему не говорящие фамилии и названия компаний, упомянутые в новостях, были бы убраны про запас на чердак его сознания.
Но статья, действительно приковавшая его внимание, была именно той, на которую указал Грэхем, — краткий столбец внизу последней страницы. Его он перечитывал снова и снова, наморщив лоб, поднеся страницу к самым глазам, так как свет уже почти угас.
Он сосредоточивался на заметке, даже когда они с Грэхемом сошли с поезда и сели в ожидавшую карету. И в карете он упорно штудировал этот уголок газеты, пока, наконец, на полпути к Ленокс-хаусу, который находился в добрых двадцати минутах езды от станции, не бросил всю газету на пол и не прижал ладони к лицу.
— Сэр? — сказал Грэхем.
— Черт побери, какой же я дурак, Грэхем, — сказал Ленокс. — Вы были совершенно правы. Дайте мне хорошего пинка в брюки, если я опять пропущу ваши слова мимо ушей.
— Но ваше мнение, сэр?
Ленокс прочел заметку вслух не столько для Грэхема, сколько для себя.
По сведениям «Дэйли телеграф» деньги нации две недели находились в хороших руках: мистера Джорджа Барнарда. Большинство читателей скажет, что так было уже порядочно времени, на что «Телеграф» отвечает, что мы утверждаем это в буквальном смысле. После нескольких нападений на Монетный двор, которые, как теперь полагает полиция, предпринимались членами шайки Молотка, быстро действующие члены правительства, включая лорда Рассела и мистера Гладстона, посоветовались и решили, что деньги, которые вскоре должны быть пущены в обращение, лучше укрыть в комнате-сейфе в доме мистера Барнарда. Там они пребывали в безопасности до дня, когда были пущены под наблюдением в обращение. Однако 19 100 фунтов исчезли, хотя мистер Барнард отнес это к налетам на Монетный двор, указав, что правительству повезло, что оно не потеряло больше, и что сохранение остальных денег было обеспечено быстротой их действий. Пропавшую сумму составляли монеты, сложенные в один ящик. «Спектейтор» указывает, что 19 100 фунтов хотя и солидная сумма для большинства людей, в делах правительства она незначительна, если учесть, что общая сумма столь успешно спрятанного золота составляла примерно 2 000 000 фунтов.
— Странно, я согласен, — сказал Грэхем. — Как вы это толкуете, сэр?
Прошло менее недели после того, как Клод Барнард признал себя виновным, и все это время что-то грызло Ленокса. Он не сомневался в своей убежденности в виновности молодого человека и был уверен в смерти Юстеса Брамуэлла, но где-то в глубине сознания он ощущал темные пятна в оценке этого дела, и размышлял о них без конца, пусть и тихо, точно поток, точащий камень.
— В деле Смит-Сомса была еще одна интрига, Грэхем, — сказал он, — тихо пульсировавшая под орудованиями кузенов. И не заметить ее! — Он стукнул кулаком по сиденью. — А теперь отпечатки следов стерлись.
— Могу я спросить, что вы подразумеваете, сэр?
Ленокс, однако, уже вновь погрузился в свои мысли.
— Как долго? — пробормотал он, а затем, секунду спустя, покачал головой и сказал: — Вполне возможно…
Снова он заговорил несколько минут спустя, в начале длинной подъездной дороги к дому, которая петляла несколько миль среди густого леса.
— Знаете, Грэхем, я угодил в капкан уверенности, будто я умен.
Грэхем ничего не сказал, но его брови опять чуть поднялись.
— Мне следовало уделить больше внимания Барнарду.
— Да, сэр?
— Да, безусловно. Немедленное напускание тумана, будто это было самоубийство, а затем замена молодого сообразительного Дженкинса на тупоголового Итедера, и наконец, наш странный завтрак с глазу на глаз и его настойчивые требования, чтобы я держался в стороне от случившегося. А я, болван, пропустил их мимо ушей, счел обычной его недоброжелательностью.
— Но что за ними стояло, сэр? — спросил Грэхем.
Ленокс вздохнул.
— Деньги украл он, Грэхем. Доказательств у меня не хватает, но я нутром чувствую, что это так. Он украл девятнадцать тысяч, и кто знает, сколько еще. Вы, конечно, помните людей, которые напали на меня. Полагаю, вы были правы с самого начала. Когда один пробурчал фамилию Барнарда, то не потому, что Барнард — известная политическая фигура.
— Согласен, сэр. Как я уже говорил, они не выглядели любителями читать светскую хронику.
— Вот именно. Вы попали в точку с самого начала — их подослал он. Кроме того, я уверен, что нападения на Монетный двор подстроил он. Молоток, вытатуированный над глазом одного… Разумеется, теперь я понимаю, что он из «Молотка», шайки, которая командует в Грачевнике. Неудивительно, что эти парни привели вас туда. Мне следовало сообразить это гораздо раньше. Неимоверная тупость! Возглавляет шайку субъект по фамилии Молотокинг, и он стоит за большинством организованных краж в восточной части Лондона. Некоторые из самых влиятельных членов шайки обзаводятся такой татуировкой в знак преданности. В тех кругах это почитается за большую честь.
Зачем было нападать на меня? Ни в коем случае нельзя было допустить моего участия в расследовании. Но зачем было нападать на Монетный двор? Он же находится под бдительнейшей охраной. Барнард мог время от времени гарантировать ненадежных охранников, ведь он управляет Двором, но риск был слишком велик. И вот Барнард сам предлагает спрятать золото в его бронированной комнате. Ньютон Дафф во время нашей встречи упомянул, как первоначально Барнард возражал против охраны в его доме. Дескать, он сам способен сберечь золото. Может ли что-нибудь быть прозрачнее? Повторяю еще раз: доказательств у меня нет, но уверен я абсолютно.
