— Нет, нужна маленькая записная книжка и картонный рулон.
Я вытянул шею, чтобы заглянуть в рюкзак и сумку, но увидел только свои вещи и новую одежду. Свиток с документом Ватикана был слишком большим, чтобы я его не заметил.
— Больше я ничего не нашел, мсье Лафет.
Я горько усмехнулся:
— Меня бы удивило обратное…
— Ваш друг, наверное, боялся, как бы вы не переутомились, и он был прав.
— Подождите, будьте добры, дайте мне мой несессер с туалетными принадлежностями.
— Вам помочь? — спросил он, подавая несессер.
— Нет, спасибо, я справлюсь.
— Главное, не лезьте под душ.
Я подождал, пока он выйдет, порылся в несессере, ища маленький кожаный мешочек, и обнаружил его зажатым между тюбиком зубной пасты и куском мыла. Я невольно улыбнулся и вытряхнул из мешочка на ладонь маленькую вещичку. Моя улыбка застыла на губах, когда я увидел, что же держу в руке. Гиацинт подменил титановую пряжку, взятую в гробнице Александра, копией золотой античной монеты с изображением Аполлона, держащего на коленях голову своего возлюбленного Гиацинта, убитого Зефиром.[76] На одной стороне по-гречески было выгравировано: «Унесенный ветром… он тоже».
Пробыв в клинике еще два дня, я не дождался ни записки, ни телефонного звонка и безумно волновался, не зная, что сталось с Гансом и Аминой. И не решался позвонить отцу, боясь встревожить его. «Алло? Папа? Я получил пулю в бок, убил несколько человек во время перестрелки и потерял из виду Ганса, но в остальном все в порядке. Ах да, кстати, ты будешь смеяться: Этти жив».
На третий день утром, устав портить себе кровь, я оделся, взял свои вещи и подписал документы о выписке, к большому огорчению моего заботливого санитара, который тоже уже начинал действовать мне на нервы.
Самолет вылетал в полдень, но я не мог уехать, по крайней мере не попытавшись узнать, что же все-таки произошло. Я взял такси и поехал на раскоп. Пока мы ехали, я несколько раз набирал номер Ганса, но тщетно.
Расплатившись с водителем, я направился ко входу на городище. Но пройти туда оказалось невозможно. Армейские части окружили весь сектор. Камуфляжные сетки были натянуты на решетки вокруг раскопа, и какие-то вооруженные до зубов люди отгоняли любопытных, пытавшихся заглянуть внутрь.
— Что здесь происходит? — спросил я у охранника.
Он пожал плечами:
— Нашли бомбы, оставшиеся со времен войны, кажется. Они все оцепили.
Я хотел подойти поближе, чтобы взглянуть, но охранник преградил мне путь.
— Проход воспрещен, — сказал он. — Это опасно, в любую минуту может взорваться.
— Я археолог, друг руководителя раскопок профессора Варналис.
— Площадка закрыта, а профессор Варналис в Праге, до четверга. Уходите, — приказал он мне строго.
Настаивать было бесполезно, я отошел и ворча отправился искать такси. Бомбы времен войны… Как встревожились власти! Но почему тогда они хранили молчание о перестрелке в мирное время? А ведь там было трупов двадцать, не меньше. Пресса должна была написать об этом крупным шрифтом. Черт возьми! Гелиос не мог иметь связи в таких высоких сферах!
От этих вопросов у меня раскалывалась голова, а шов на боку немилосердно ныл. В автобусе я достал билет на самолет, чтобы проверить, в котором часу он прибывает в Париж, и снова спрятал его в сумку.
— Вы хорошо провели время в Спарте? — спросил меня сосед по креслу на весьма неважном английском.
Это был один из тех симпатичных старичков, одетых в элегантный костюм, с тростью в руке, каких еще можно видеть на туристических путеводителях и рекламных проспектах по всей Греции. Один из тех, о которых можно было бы сказать, что они принарядились и прихорошились специально для фотографии. Выходит, такие фольклорные персонажи еще существуют.
— Восхитительно, — ответил я по-гречески. — Незабываемо.
— О! Так вы говорите по-гречески?
— Я эллинист.
— А вы посетили наш археологический музей? Там есть очень интересные экспонаты из спартанской коллекции. Особенно большая ваза с охотниками. Знаете, со всего мира приезжают, чтобы сфотографировать ее.
— Она не из Спарты, а из Амикл.
— О нет, сударь, — с гордостью заявил он. — Она из акрополя Спарты. Посмотрите на табличку в следующий раз.
— Должно быть, произошла ошибка при инвентаризации. Такое случается.
Он усмехнулся:
— Вы упрямы! Почему вы не верите, что она из нашего города? Что, по-вашему, спартанцы были слишком бездарны, чтобы создать такое?
— Нет.
— Тогда почему? — настаивал он.
— Потому что это я ее нашел.
Он на минуту буквально онемел, а потом расхохотался. А я подумал, сколько же антидепрессантов проглотила Фано в день инвентаризации лаконийских сосудов.
— В таком случае браво, молодой человек! А что вы делаете у нас в это время года, когда полно туристов? — Он склонился ко мне. — Вы из группы консультантов исторического фильма?
— Простите? — не понял я.
— Они собираются снять фильм о Леониде и битве при Фермопилах.[77] Американцы, — уточнил он с усмешкой. — Они остановили свой выбор на теме «Леонид — герой». Пусть бы лучше он позволил хватать себя за пятки всем демонам потустороннего мир, этот глупец. «Великая битва» — так они ее называют… Невежды…
— Нет, я не в курсе дела.
— Жаль, вы могли бы им объяснить, как все было на самом деле.
— Вы производите впечатление человека, страстно увлеченного историей своей страны.
Он согласно кивнул, с жадностью ухватившись за возможность поговорить на эту тему.
— Тогда скажите мне, какого дьявола ваши предки хоть на минуту могли поверить, что они выиграют эту битву?
— Что они выиграют эту битву? Да восемьдесят девять из ста верили, что уже выиграли ее! По воле Бога и Святого Духа, конечно. Хотите, я вам скажу… Если мы еще существуем на карте Европы, то это только потому, что боги там, наверху, должно быть, сказали себе, что спартанцы были людьми слишком отчаянными, чтобы позволить им исчезнуть. Оставаться в этом мире, несмотря на тысячи бедняг, которых мы послали на смерть за многие века, — это чудо!
Я от души рассмеялся и тут же невольно поморщился от боли. Компания этого жизнерадостного эрудированного старичка позволила мне на несколько часов избавиться от черных мыслей.
Мы расстались около одного из кафе в Афинах. Мой вылет задерживался, и мне пришлось больше двух часов маяться в аэропорту, куря одну за другой сигареты, а в промежутках пытаясь дозвониться Гансу. Что же все-таки с ними случилось?
У меня начались боли в желудке, и я не знал, что является причиной: тревога, в которой я пребывал, мое ранение или это напоминает о себе язва.
«Пассажиров рейса пятьсот сорок восемь, следующего в Париж, просят пройти на посадку…»
Я вскочил с кресла и занял место в очереди. Одна половина моего существа просто умирала от желания вернуться во Францию, а другая готова была бежать на другой конец света, чтобы только не пришлось объяснять отцу и Людвигу, что случилось.
— Мсье?
Я вздрогнул. Оказывается, подошла моя очередь.
— Могу я посмотреть ваш посадочный талон, мсье?
Я протянул его.
— Извините, я задумался.
— Приятного полета, мсье Лафет.
Я поднялся в самолет, и стюард указал мне мое место.
— Пока идет посадка в туристический класс, могу я предложить вам что-нибудь, мсье? Сок? Бокал шампанского?
Я отказался, и он удалился с высокомерным видом, а я решил подремать до взлета. Мои нервы были на пределе, и это отнимало у меня последние силы.
— Пристегните ремень, — прозвучал у моего уха мужской голос. — Мы взлетаем.
— М-м? — промычал я, встрепенувшись. — Спасибо… — и взглянул на предупредительного пассажира, который занял кресло рядом со мной. — Гиацинт!
Он рассмеялся:
— Видели бы вы сейчас свое лицо!
— Мсье, будьте добры, пристегнитесь, — любезно сказала подошедшая стюардесса.
Я послушно пристегнул ремень, а когда она удалилась, с трудом удержался, чтобы не схватить своего соседа за шиворот.
— Где Ганс и Амина? — грозно спросил я.
— Успокойтесь, доктор Лафет, — ответил он и взглянул на часы. — Они в полном здравии и должны через час приземлиться в Париже.
— Почему Ганс не отвечал на телефонные звонки? Я пытался дозвониться до него два дня.
— Мобильная связь в резиденции Гелиоса отсутствует. Разве вы забыли об этом?
— Он мог бы сам позвонить мне! Я с ума сходил от беспокойства.
— Мы запретили ему звонить из соображений безопасности. Нельзя было рисковать, передавая информацию о месте, где они находились.
Самолет взлетел, и я подождал, когда мы отстегнем ремни и сядем удобно, чтобы продолжить разговор. Гиацинт взял бокал шампанского, который ему предложила стюардесса, а я попросил у нее холодного чаю.
