Много чего там было написано. Про прикормленных Гартунгом французских полицейских чинов. Про пикантнейшую ситуацию, сложившуюся давным-давно: когда неизвестно уже, кому эти господа из полиции служат ревностнее, родной Франции или русской жандармерии. Имена, занимаемые посты, подробно описанные случаи их тайной практики, детали секретного сотрудничества, Российские ордена и медали, денежные вознаграждения, золотые часы с выложенным бриллиантами российским императорским орлом либо без такового…
Будь Барцев хоть самим дьяволом, он ни за что не смог бы раздобыть столь обширные и точные сведения самостоятельно, своими собственными усилиями. Обязан существовать крайне высокопоставленный изменник либо в Департаменте полиции, либо в Особом отделе, а то и в Охранном. Обязан занимать немаленький пост — речь шла о вещах, не всякому обер-офицеру доступных. Бог ты мой, снова мерзавец в рядах, причём чуть ли не на самом верху… Это никак не может оказаться Лопухин, бывший директор Департамента полиции — не один год прошёл со времен его измены, Барцев не стал бы выжидать так долго, получи он эти сведения от Лопухина наряду с разоблачением Азефа. Мерзавец, подонок, в кандалы…
Бестужев вновь испытывал двойственные чувства. С одной стороны, смело можно предположить, что отныне сам он избавлен от всех и всяческих неприятностей со стороны как Гартунга, так и его здешних высокопоставленных конфидентов — всем им теперь не до Бестужева, не до Штепанека, наверняка охвачены другими тревогами, озабочены более шкурными вопросами. С другой… Невероятной силы удар по тому особому положению, какое заняла российская жандармерия в Париже, по многолетней налаженной работе. Гартунга, конечно, никто не вздумает арестовать, его надёжно хранит дипломатический статус, и он преспокойно покинет в ближайшее же время страну… Никаких сомнений, очень скоро в российском консульстве на рю Гренель появится новый дипломат, с безукоризненными манерами, скромный и обходительный, чурающийся особой публичности — и именно он примет дела… но всё равно, заранее можно предсказать, что не будет уже прежних достижений, никогда более не смогут коллеги Бестужева в Париже работать так вольготно…
Он решительно поднялся — шумный скандал менял кое-что в его собственной судьбе, но ничегошеньки не изменил в служебных обязанностях, в намеченном плане действий…
Возле кафе он оказался в рассчитанное время — и выждал, пока появится Бахметов, убедился, что слежки за профессором нет, и тогда только вошёл.
Бахметов, оторвавшись от газеты, глянул на Бестужева, такое впечатление, с искренней радостью:
— Ну наконец-то! Я за эти дни едва не умер от скуки…
— Хотите сказать, что скучали в Париже? — слабо усмехнулся Бестужев.
— Ну, скучать-то я не скучал, здесь это невозможно, вы правы, однако безделье угнетает. Дома множество дел, незаконченные исследования, всё прочее… — Его глаза озорно блеснули. — Я уж и не чаял вас увидеть после этого…
Бестужев бросил взгляд на газету: ага, экстренный выпуск, судя по крикливым заголовкам, едва ли не целиком посвящённый всё тому же скандалу. Долгонько теперь не угомонится пресса, а там и подключатся господа, которых следует именовать изобретённым месье Жоржем Клемансо словечком «политиканы»…
— Какие новости? — вяло спросил Бестужев, показав глазами на газету.
Бахметов хмыкнул:
— Господа российские дипломаты только что официально заявили, что «российское посольство не было осведомлено об истинном лице господина Гартунга»…
— Конечно, — устало сказал Бестужев. — А как же им ещё поступать? Вижу по вашему лицу, что либеральная ваша ипостась прямо-таки цыганочку с выходом отплясывает…
— Не стану скрывать, — чопорно выпрямился Бахметов. — Согласитесь, это всё настолько мерзко…
— Эх, Никифор Иванович, Никифор Иванович… — протянул Бестужев. — Нет у меня ни желания, ни времени, иначе обязательно бы вам растолковал на множестве примеров, что творили господа либералы там и сям, когда им случалось свергнуть столь нелюбезные их сердцу «прогнившие монархии» и завладеть атрибутами оных в виде армии, тайной полиции и жандармерии. Ладно, не будем об этом… Надеюсь, либеральная ваша ипостась не отвратила вас от нашего дела?
— Не беспокойтесь, — сказал Бахметов с некоторой важностью. — Я человек ответственный… И как же обстоят дела?
— Вам следует немедленно возвращаться домой, — сказал Бестужев. — Поскольку научный консультант нашей акции более не требуется. Здесь вообще никто больше не нужен, один я остаюсь… Не сочтите за труд передать в Петербурге известным вам лицам этот конверт, я набросал небольшой отчёт… Он зашифрован, конечно, но у вас с этим не будет ни малейших проблем, вас ведь никто не брал под подозрение и не разыскивает. Я отправил письма, но вполне может статься, что вы их обгоните, если сядете на экстренный поезд…
— Простите, а могу я знать, что произошло? Чем кончилось? Как-никак я и так посвящён, собственно, во все секреты, касающиеся этого дела…
— Любопытство? — ощущая невероятную усталость и смертную тоску спросил Бестужев, уставясь в стол, покрытый весёленькой скатертью в сине-зелёно-красную клетку.
— А вы бы на моём месте не терзались любопытством?
— Ну что же… — сказал Бестужев. — В конце концов, вы и вправду посвящены практически во всё, а время у меня ещё есть… Французы напали на след американской амазонки. В Шербуре. Это оказался именно что след, успевший изрядно простыть… Она взяла три билета на роскошный трансатлантический пароход, вскоре отплывающий в Америку… билеты первого класса, разумеется — чтобы отгородиться неким незримым барьером от части возможных преследователей. Умно, умно…
— Три?
— Да, именно. Для себя и Штепанека наверняка… ну и, я так, прикидываю, прихватила с собой кого-то вроде телохранителя. Это только мои предположения, но весьма даже вероятные… По некоторым данным, все трое уже поднялись на борт парохода и остались там. Тоже неглупо, весьма, пароход этот английский, а следовательно, согласно международному праву является суверенным кусочком Британской империи, откуда нашу троицу можно извлечь лишь при серьёзнейших обстоятельствах… а впрочем, зная британскую спесь, с уверенностью можно предсказать, что любые попытки это сделать если не провалятся, то опоздают. Да и нет «серьёзнейших» обстоятельств, точнее, их попросту нельзя предъявлять открыто…
Очень тихо и серьёзно Бахметов спросил:
— Так что же, всё рухнуло?
— Да нет, — сказал Бестужев. — Пока ещё нет. Я через три часа выезжаю в Шербур. Как удалось выяснить, билетов ещё достаточно, казённых денег хватит, чтобы плыть первым классом… Я всё изложил в отчёте, но вы и на словах передайте: другого выхода попросту нет. Либо помахать им вслед платочком, либо попытаться как-то повернуть ситуацию, будучи на пароходе. У меня нет приказа так поступать… но у меня и нет приказа, запрещающего это делать. Никаких приказов и инструкций у меня нет, так вышло, вот я и действую самостоятельно…
— Однако! Изрядная авантюра…
— Ну почему? — пожал плечами Бестужев. — Всего-навсего попытка хоть что-то сделать, раз это возможно. Я не могу отступить, пока есть зыбкая возможность хоть что-то предпринять. Так и передайте там, в Петербурге. В случае неуспеха я всего-навсего потрачу зря некоторую сумму казённых денег… но вряд ли кого-то будут волновать такие мелочи. Пусть зыбкий, но всё же шанс… Давайте прощаться? Мне собираться пора. Нужно озаботиться кое-каким багажом и переменой одежды — как-никак первый класс роскошного парохода, если я явлюсь туда лишь с саквояжиком, это будет выглядеть странно и привлечёт ненужное внимание…
— Подождите! А как называется пароход?
— Я там всё написал, — сказал Бестужев чуть рассеянно. — А впрочем, какие тут секреты… Пароход называется «Титаник».
Красноярск
Июнь 2009 г.
Международное общество спальных вагонов.
Советник юстиции (нем.).
С поличным, на месте преступления (итал.)
Честное слово (фр.).
