Ознакомительная версия.
Вере я все рассказал как на духу. Она была единственным человеком, с кем я поделился. Тогда она спросила, где именно живет Коростылев, и обещала поговорить с ним сама, если он не оставит меня в покое. Но больше он встреч со мной не искал. Потом я узнал почему.
Вера нашла его. К тому времени она уже знала, где хранятся сокровища, я отдал ей все свои записи. Она так велела, и я послушался. Но достать их она не могла, нужен был свой человек в институте. И тут подвернулся Коростылев. Однажды она уже обвела его вокруг пальца и решила сделать это снова. Бывшему сотруднику уголовного розыска ничего не стоило устроиться на работу в закрытый НИИ. Вера уговорила его это сделать — Коростылев к старости стал удивительно жаден. В его жизни осталось две страсти, месть и стяжательство. Вера сыграла на обеих.
Она смогла его убедить, что, лишь найдя клад, он сможет выйти на настоящего убийцу Галины Петровны. Вера умела убеждать, мягко, ненавязчиво вкладывать в чужую голову нужные мысли. Так бывало со мной; возможно, так же произошло и с Коростылевым. К счастью, Вера убедила его, что я не убивал. И вот они пустились в погоню за сокровищами.
Все было просто. Коростылев устроился на работу в институт, они ждали подходящего случая. Он настал, когда в НИИ запустили новый корпус и особняк решили поставить на ремонт. Отделы переехали, помещения перестали запираться. Все произошло словно по заказу.
Они выбрали вечер. Не знаю, заранее ли Вера решила избавиться от своего компаньона или это был порыв, но со свойственной ей предусмотрительностью она обеспечила себе алиби. Пригласила меня. Напоила чаем, всыпав туда предварительно дозу снотворного, а сама в старом папином пальто и сапогах отправилась в институт. Муж был в командировке, дети ночевали у родственников. Там был детский праздник, и их оставили ночевать. Я мирно спал в кресле.
Самое удивительное, что, не найдя сокровищ, Вера совсем не была разочарована или огорчена. Убийство Коростылева вообще не произвело на нее впечатления, это событие словно тут же выпало из ее сознания. Она разбудила меня, абсолютно спокойная, ласковая, и отправила домой. Никто бы не догадался, что она только что хладнокровно убила человека.
Когда я два месяца спустя расспрашивал ее о том, что случилось, она с трудом вспомнила, что произошло с Коростылевым. Для нее он просто исчез в какой-то момент. Мне даже показалось, что Вера ужаснулась тому, что натворила, но быстро взяла себя в руки, и мне стало страшно. Я напомнил ей о Галине Петровне, снова о Коростылеве и вот тогда-то понял, что Вера больна. Я стал жалеть ее и уговаривал обратиться к врачу.
«Ты хочешь, чтобы меня расстреляли?» — просто спросила Вера. Я не хотел, и вопрос был закрыт навсегда. После этого я очень внимательно наблюдал за ней, иногда следил на расстоянии, но никаких отклонений от нормы не замечал.
Все устоялось, отошло в прошлое, затянулось дымкой забот. О кладе мы больше никогда не заговаривали.
А потом погибли ваши родители, Машенька. И вот тогда я понял, что, однажды вспомнив о том, что натворила, Вера больше не забывала об этом ни на минуту. Думаю, не было дня, когда бы ее не мучили угрызения совести. Как она справлялась, как могла носить все это в себе, не понимаю. Любой другой человек сошел бы с ума, но Вера как-то держалась.
Вскоре после похорон ее дочери и зятя мы вдвоем с ней пришли на кладбище, и она сказала, что люди не узнали о ее преступлении, но Господь ее покарал, потому что его не обманешь. Тогда я понял, где она черпает силы. В вере. Она никогда не говорила о своем крещении, но именно вера помогла ей справиться и выжить. Но до конца дней она винила себя в смерти ваших родителей.
Слезы текли из Машиных глаз. Ей не было стыдно за бабушку, она не злилась, она не перестала ее любить, и вообще история, рассказанная Дмитрием Борисовичем, удивительным образом сохранила в Машиной памяти бабушку такой, какой она знала и любила ее всю жизнь. Ей только стало еще сильнее ее жаль.
— Простите меня, деточка, — проговорил Дмитрий Борисович, протягивая руку, и Маша присела к нему на кровать. — Простите меня. Мне надо было давно избавиться от этих записей, сжечь их. А я, старый растяпа, поленился. И вот расплата.
Но у Маши не было никакой обиды на Дмитрия Борисовича, скорее благодарность. За искренность, за заботу о бабушке, за то, что он все еще жив и смог рассказать ей правду.
Они простились с Кирилиным и пообещали рассказать все о поисках клада. Алексей Петрович сказал, что поможет это устроить.
Изъятия клада пришлось ждать целую неделю. Во-первых, нужно было разыскать нынешних владельцев комплекса зданий бывшего НИИ и согласовать все с ними. Во-вторых, требовалось разрешение городских властей, поскольку особняк Трубецких внесен в реестр памятников регионального значения. Еще нужно было собрать комиссию, получить разрешения и оформить бумаги в ведомстве Алексея Петровича. Словом, бумажной волокиты, которую, к счастью, взял на себя Федин отец, хватало.
Но и этот этап был пройден, и великий день настал. Маша и Никита присутствовали при изъятии клада в качестве людей, его отыскавших, и претендовали на законные проценты от рыночной стоимости.
Механизм, открывавший тайник, был поврежден еще в 1975 году, но за дело взялся привезенный Алексеем Петровичем специалист, и вскоре где-то справа в глубине стены раздался скрежет. Все бросились туда. За слоем гипрока что-то шуршало и, кажется, пыталось открыться. Разрезали обшивку, содрали с десяток слоев старых обоев и наконец добрались до дубовой панели. Этими панелями, по замыслу архитектора, была обшита нижняя часть стен в кабинете. Одну из них сдвигала с места скрытая пружина.
Тайник открыли. Наружу извлекли большую шкатулку, завернутую в полуистлевшую ткань. Алексей Петрович принял ее из рук специалиста и поставил на стол посреди комнаты. Все присутствующие сгрудились вокруг. Шкатулка была по размерам чуть меньше микроволновой печи, скромно инкрустированная, с бронзовым вензелем Айвазовского на крышке. Ключа, разумеется, не было.
Маша, Никита, Федор и Алексей Петрович торжественно внесли в палату большую шкатулку. Глаза Дмитрия Борисовича загорелись, лежащие поверх одеяла тонкие худые ладони дрожали от волнения.
— Неужели нашли? — с восторженной улыбкой спросил он, не решаясь протянуть руки.
— Да, дед. И без тебя даже не стали открывать. — Никита поставил шкатулку на стул возле кровати.
Замок уже был открыт специалистом, так что Дмитрию Борисовичу оставалось только поднять крышку.
Все присутствующие одновременно выдохнули. Шкатулка оказалась полупустой. В ней лежала связка писем, длинные белые перчатки, старая театральная программка и розовая пуанта.
— Негусто, — заметил Федор, скептически глядя на содержимое.
— Два убийства, — тихо прошептал Алексей Петрович.
— А при чем здесь пуанта? — недоуменно глядя на балетную туфельку, спросил Никита.
— Наверное, потому, что именно Тальони ее придумала, — проговорила Маша, осторожно доставая туфельку. — А еще, кажется, была какая-то романтическая история…
— Невероятно! — протянул Митя дрожащие от волнения руки. — Неужели это та самая туфелька? Туфелька с ее ноги. Туфелька Марии Тальони!
Он благоговейно принял атласный башмачок и с трепетом провел по нему рукой.
— Нашел, я нашел сокровище Айвазовского, — прошептал Митя, со слезами глядя на пуанту. Потом прикрыл глаза, прижал туфельку к груди и тихо умер.
Никто из присутствующих ничего не понял. Они стояли над его кроватью, продолжая разговор.
Дмитрия Борисовича похоронили. Семья Никиты прочла его дневники и переписку, примирилась с его прошлым, простила Веру Григорьевну и приняла Машу.
Никита официально объявил ее своей невестой. Очевидно, сработали гены, другого объяснения он не находил. Но раз проснувшееся желание защищать ее никуда не делось, только крепло с каждым днем, и по зрелом размышлении Никита пришел к выводу, что это и есть любовь.
Ирина Кондратьевна из архива уволилась по собственному желанию. Писать на нее заявление в полицию ни Маша, ни Никита не стали.
Федор по-прежнему сидит в своем салоне, гоняет на байках, совершенно доволен жизнью и менять ее не собирается. С Никитой они подружились.
Маша работает в архиве. Однажды, когда они с Татьяной Константиновной остались наедине, та будто между прочим сказала:
— А знаете, Машенька, моя девичья фамилия — Коростылева.
Маше показалось, что она еще раз проскользнула через петлю времени.
— Да, удивительно складывается жизнь. Видно, я пошла в бабушку, стала архивариусом, — улыбнулась Татьяна Константиновна. — И так неожиданно вдруг раскрылись все тайны моей семьи. Спасибо, Маша, что были так откровенны.
— Вы не сердитесь на меня? — робко спросила она. Все-таки это ее бабушка убила родных Татьяны Константиновны.
Ознакомительная версия.
