Честно говоря, было у Эраста Петровича сомнение: не следовало ли применить удар помощнее? Сомнение перешло в мечтание. Эх, если б всё зло в России можно было парализовать так же легко, как этот пучеглазый одноклеточный организм. Стукнуть бы в точку «Махи» паре тысячам таких саврасовых, чтоб тихо полежали годик, больше не надо – и совсем иная получилась бы страна.
– Господа! – позвал Фандорин. – Кажется, с Никодимом… э-э-э… Ильичом приключился удар! Слишком возбудился, а сложение-то апоплексическое, – продолжил он, когда Платонов с Клочковом заглянули в кабинет и остолбенели. – Надобно отвезти его в больницу. Я по роду деятельности сталкивался с подобными случаями. Это так называемый ложный паралич, временный. Я проинструктирую доктора, как вести лечение. Я, знаете ли, и сам немного д-доктор…
Второй раунд беседы с местными защитниками порядка произошел после доставки больного в земскую лечебницу и сильно отличался от первого.
Исправник Платонов выглядел растерянным, однако на вопросы отвечал не в пример определенней и со всем, что ни говорил Фандорин, немедленно соглашался.
Желаете материалы дела? Да-да, конечно.
Угодно немедленно отбыть к месту преступления? Никаких препятствий.
Единственное затруднение возникло, когда Эраст Петрович спросил, готов ли исправник сопровождать его в монастырь, поскольку там понадобится присутствие уездной власти.
– Лучше пускай Сергей Тихонович, – жалобно молвил исправник, показав на молчаливого титулярного советника. – У меня в связи с внезапным нездоровьем Никодима Ильича теперь будет очень много забот, с которыми не знаю, как и разбираться. А следствие – это по прокурорской линии. Опять же вы, Сергей Тихонович, там недавно были.
– В связи с убийством? – спросил Эраст Петрович, с неудовольствием глядя на Клочкова. Квёлый прокурорский чиновник нравился Фандорину еще меньше, чем исправник.
– Да, – пробормотал тот. – Два раза… Первый раз – за неделю до убийства. По иному делу… Такое вышло совпадение. – И прибавил непонятное: – А может быть, и не совпадение…
Ладно, подумал Фандорин, с этим мямлей после разберемся.
– Материалы, стало быть, у вас?
– Так точно.
Оказалось, что дело – необнадеживающе тощее – было у прокурорского с собой, в портфельчике. А раньше помалкивал, не показывал.
Всего три страницы обнаружил Эраст Петрович в картонной папочке с сиротскими тесемками.
На обложке фиолетовыми чернилами криво написано «Дело об убийстве игуменьи Утолимоипечалинского монастыря Февронии, совершенном в ночь с 12 на 13 августа 1906 г.». И внизу, в скобках, гражданское имя, отчество, фамилия жертвы, видеть которые на казенном картоне Фандорину было мучительно.
– В дороге прочту, – сказал он, кашлянув. – Едем прямо сейчас. Туда ведь быстрее плыть? У меня б-буксир под парами.
Выяснилось, что вялый Клочков умеет беспокоиться.
– Сейчас?! На ночь глядя? – воскликнул он испуганно.
– Да. Немедленно.
От безапелляционности титулярный советник снова сник. Видно было, что темнолесские блюстители привыкли подчиняться чужой воле – все равно чьей. Прав паралитик Саврасов: здесь кто сила, тот и закон.
– Хорошо… Позвольте я только возьму свой дорожный саквояж… Это быстро. Я квартирую тут, близко.
– Ровно через тридцать минут у причала, – сказал Фандорин и жестко прибавил, раз уж они тут такие любители сурового обращения: – Извольте не опаздывать.
Сломанный человек
Чтобы дочитать до конца патологоанатомическое заключение, Фандорину пришлось несколько раз прерываться – начинала бить дрожь, а горло будто перехватывал стальной ошейник, так что не вдохнешь и не выдохнешь. Закрыв глаза, Эраст Петрович несколько раз мысленно повторял: это не она, это не она, это просто тело, чье-то тело… Потом прочитывал еще кусок – и всё повторялось.
Смерть игуменьи Утолимоипечалинского монастыря была медленной и мучительной. За многолетнюю криминальную практику Фандорину доводилось сталкиваться со всякими изуверствами, но с таким – никогда.
«…Труп покрыт множественными ранами одинакового типа, глубиной от 25 до 30 миллиметров и диаметром от 3 до 7 миллиметров, – бесстрастно констатировал отчет, судя по «миллиметрам», составленный западником и прогрессистом. – Травмы конического рисунка, как если бы в тело втыкали острый и тонкий иглообразный предмет, делая затем медленное воронкообразное движение».
Это не она, это не она, это не она…
За пределами красноватого круга, очерченного светом керосинового фонаря, мир был совершенно черен. По воде молотили колеса буксира, поскрипывал штурвал в руках капитана Трифона, беспокойно ерзал титулярный советник Клочков – всё не мог удобно устроиться у низкого бортика.
Паровой буксир
Темнолесский уезд был размером с небольшую европейскую страну. Предстояло пройти вверх по течению около ста пятидесяти верст, и плыли небыстро. Главное богатство этого глухого края представлял лес, который сплавляли длинными плотами – в темноте можно было наткнуться на оторвавшееся бревно.
«Повреждения прижизненные. Причина смерти предположительно кровопотеря, либо болевое потрясение, либо, вернее всего, сочетание обоих факторов».
Это не она, это просто чье-то тело…
Фандорина зазнобило. Он накинул английскую охотничью куртку с пелериной (самая лучшая одежда для расследований на пленэре). По-русски еще не закончилось лето, но местная природа, кажется, тяготела к григорианскому календарю, согласно которому уже настала осень: от воды тянуло могильным холодом. Или только казалось? Капитан был в одной рубахе, с засученными рукавами, и даже хилый Клочков снял галстук и расстегнул воротнички.
– Здесь не написано, сколько всего ран, – скрипучим голосом сказал Фандорин, наконец дочитав заключение. Почерк у врача был неровный, крупный, по виду – несомненно мужской, но подпись стояла женская: «Д-р Аннушкина». – Что за доктор Аннушкина? Почему порядка не знает?
– Потому что раньше никогда судебно-медицинских заключений не делала, – охотно откликнулся прокурорский. Ему, должно быть, наскучило сидеть и молчать. – Там другого врача нет, только эта Аннушкина, управляющая местной больницей. Ну а кроме того, сосчитать раны было бы затруднительно. Я несколько раз пытался. Доходил до трехсот и сбивался. Вся поверхность тела истыкана, от лица до ступней. Наверно, так выглядели трупы умерших от бубонной чумы. Жуткое зрелище.
Эраст Петрович стиснул зубы и зажмурился, но тут же снова открыл глаза, потому что явственно увидел картину, от которой в его сердце словно тоже вонзился «острый иглообразный предмет» – и остался внутри: свет лампы; двое чужих, равнодушных людей; обнаженное, изуродованное тело, которое он когда-то любил…
В груди ныло и кололо. Боль не уходила и, как знал Фандорин, теперь не уйдет. Существовал только один способ от нее избавиться или хотя бы ее ослабить.
Найти гадину, которая это сделала. И поступить с нею так, как она заслуживает…
– Когда Хозяин – в смысле, комендант Саврасов – услышал, что матушку всю искололи, велел искать иудейский след. Начитался где-то, что евреи в ритуальных целях выпускают иголками кровь из христианских праведников. Он ведь кроме прочих своих достоинств еще и лютый жидомор…
Сергей Тихонович Клочков усмехнулся. Надо сказать, что вдали от города, на свежем речном воздухе титулярный советник прямо преобразился. От вялости не осталось и следа, движения стали быстрыми, глаза заблестели. Оказалось, что он и иронизировать умеет. Просто совсем другой человек. Или это происшествие с грозным Хозяином так его ракрепостило?
– …«Иудейская версия», правда, не сложилась. По причине полного отсутствия иудеев в нашем богоспасаемом уезде. Один, правда, имелся, и предположительно в том самом месте, где произошло преступление. Незадолго перед тем из острога сбежал один террорист, покушавшийся на елисаветославского губернатора, некто Ольшевский. Как раз еврей. Но этот вариант Хозяин рассматривать строго-настрого запретил. Если игуменью убил беглый каторжник, то начальнику тюрьмы, откуда он удрал, не поздоровится.
