Миша: Благодарю вас, Михаил Васильевич, за принятый на себя труд. Желаю вам полного успеха. Генерал-адъютант Михаил.
Алексеев: Завтра при утреннем докладе еще раз доложу его императорскому величеству желательность теперь же принять некоторые меры, так как вполне сознаю, что в таких положениях упущенное время бывает невознаграждено. Желаю здоровья вашему императорскому высочеству и успеха в той помощи, которую вы желаете оказать государю императору в переживаемые нами решительные минуты, от которых зависит судьба и дальнейшего хода войны и жизни государства. Генерал Алексеев».
Изменник Алексеев больше чем кто-либо еще – больше, чем Родзянко, Милюков, Гучков, Керенский и другие масоны, сделал для уничтожения самодержавия и в конечном итоге – России. Самый и удачный его ход: он совершил рутинную и внешне совсем не революционную меру – опросил командующих фронтами, предложил, чтобы они высказали телеграфно свое мнение генштабу относительно моего отречения и передачи Престола Российского. Бывший начальник моего генерального штаба изложил дело так, будто все уже давно слаженои решение мною принято, и от них требуется лишь формальный ответ. И я нисколько не сомневаюсь, что он надеялся скрыть свою главную роль в свержении своего императора. А вот это уже не получится! Потому что именно Воейков, оставаясь мне преданным, снял копию телеграммы, которую Алексеев разослал по фронтам. Привожу здесь и этот документ огромной обличительной силы, из которого совершенно недвусмысленно видно, кто на самом деле был главным исполнителем злодейских замыслов.
Вот что он хотел утаить от потомства – то, что не смог утаить от Божьего суда, а именно Божий перст я вижу в том, что его телеграмма стала мне известна.
«Его величество находится в Пскове, где изъявил свое согласие объявить манифест (тогда я еще никакого согласия не изъявлял, а только осмысливал возможность и невозможность отречения и пытался взвесить положительные и отрицательные последствия сего акта!), идя навстречу народному желанию учредить ответственное перед палатами министерство (и этого «уполномочил» таинственный «народ»!), поручив председателю государственной Думы образовать кабинет.
По сообщении этого решения главнокомандующим северным фронтом председателю государственной Думы, последний в разговоре по аппарату, в три с половиной часа 2 сего марта ответил, что появление такого манифеста было бы своевременно 27 февраля. В настоящее же время этот акт является запоздалым, потому что наступила одна из страшнейших революций (все – ложь! в его мозгах наступила эта «одна из страшнейших!»), сдерживать народные массы трудно, войска деморализованы (кем? до сих пор – загадка!); председателю Государственной Думы, хотя пока и верят, но он опасается, что теперь династический вопрос поставлен ребром и войну можно продолжать лишь при исполнении предъявленных требований относительно отречения от престола в пользу сына при регентстве Михаила Александровича.
Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения, и каждая минута дальнейших колебаний повысит только притязания, основанные на том, что существование армии и работа железных дорог находятся фактически в руках петроградского Временного правительства (которое еще не существовало!). Необходимо спасти действующую армию от развала, продолжить до конца борьбу с внешним врагом, спасти независимость России и спасти судьбу династии. Это нужно поставить на первом плане, хотя и ценой дорогих уступок. Если вы разделяете этот взгляд, но не благоволите ли телеграфировать весьма спешно свою верноподданническую просьбу Его Величеству через главкосева, известив меня (подлец уже начал одновременно заметать следы: не свой обратный адрес указал, а штаб командующего Северным фронтом!).
Повторяю, что потеря каждой минуты может стать роковой для существования России и что между высшими начальниками действующей армии нужно установить единство мыслей и целей и спасти армии от колебаний и возможных случаев измены (кому? Родзянке?!). Армия должна всеми силами бороться с внешним врагом, а решение относительно внутренних дел должно избавить ее от искушения принять участие в перевороте (вот и признался!), который более безболезненно совершится при решении сверху. Алексеев. 2 марта 1917 года».
Сей генерал от партии измены опять-таки же самовольно, не испросив моего на то согласия или разрешения (а ведь я оставался еще Главковерхом!) разослал в качестве примера изменнического поведения телеграмму Николаши. Вот она-то у меня тоже сохранилась!
И это тоже сильнейший обличительный документ. И если когда-нибудь состоится суд – пусть не земной, не людской, а Высший Суд, то Николаша ответит за свою измену по самому высокому счету. Он давно, с того дня, как я был коронован, мечтал столкнуть меня с престола, чтобы занять его самому. И был готов на любую подлость. Так что привожу его телеграмму, чтобы ее использовал в дальнейшем тот Прокурор, которому достанется расследовать его изменническую деятельность.
«Его Императорскому Величеству Государю Императору Николаю Александровичу. Генерал-адъютант Алексеев сообщает мне создавшуюся небывало роковую обстановку и просит меня поддержать его мнение, что победоносный конец войны, столь необходимый для блага и будущности России и спасения Династии, вызывает принятие сверхмеры.
Я, как верноподданный, считаю по долгу присяги и по духу присяги необходимым коленопреклоненно молить Ваше Императорское Величество спасти Россию и Вашего Наследника, зная чувство святой любви Вашей к России и к Нему.
Осенив себя крестным знамением – передайте Ему Ваше наследие. Другого выхода нет.
Как никогда в жизни, с особо горячей молитвой молю Бога подкрепить и направить Вас. Генерал-адъютант Николай».
И что удивительного в том, что столь ханжеское и лживое послание, которое оказалось в распоряжении всех командующих фронтами, вызвало не менее лживые и даже гротескные подражания. Когда Алексеев принес мне ворох телеграмм от командующих, мне первой попалась телеграмма Сахарова с румынского фронта. Я не выдержал и, прочтя ее, расхохотался. Озадаченный начальник штаба измены Алексеев в изумлении глядел на меня. Он, конечно, решил, что я сошел с ума. Но именно в те часы и дни именно я (и это я теперь, по прошествии времени, очень хорошо сознаю) оставался самым здравомыслящим человеком, наверное, во всей армии и в России.
Неизвестный мой читатель! Ты, изучающий сейчас мои свидетельства, которые я оставляю для тебя и для других честных людей, которые желают знать правду о тех трагических событиях в истории нашей Любимой Родины, по справедливости оценишь опус, поступивший от генерала Сахарова. Так вело себя все высшее офицерство. Притворно плакало, но совершенно непритворно спешило наперегонки чистить сапоги новым начальникам, от которых ждало больше личных благ, чем от старого. Я глубоко сомневаюсь, что советская или какая-либо иная власть во главе с будущим русским патриотом (а он непременно когда-нибудь явится в России, в которой, как у алтаря, не может быть пустоты!) вознаградит подобных мосек чем-нибудь более существенным, кроме намыленной веревки. Судите сами.
«Телеграмма. Псков, главкосев; копия наштаверх.
Генерал-адъютант Алексеев передал мне преступный и возмутительный ответ председателя Государственной думы изменника Родзянки на Высокомилостивое решение Государя Императора даровать стране ответственное министерство и пригласил главнокомандующих доложить Его Величеству через Вас о решении данного вопроса в зависимости от создавшегося положения.
Горячая любовь моя к Его Величеству не допускает душе моей мириться с возможностью осуществления гнусного предложения, переданного Вам председателем государственной Думы изменником Родзянко. Я уверен, что не русский народ, никогда не касавшийся царя своего, задумал это злодейство, а разбойничья кучка людей, именуемая государственной Думой во главе с изменником Родзянкой, предательски воспользовалась удобной минутой для проведения своих преступных целей. Я уверен, что армии фронта непоколебимо стали бы за своего Державного Вождя, если бы не были призваны к защите Родины от врага внешнего и если бы не были в руках тех же государственных преступников, захвативших в свои руки источники жизни армии.
Таковы движения сердца и души. Переходя же к логике разума и учтя создавшуюся безысходность положения, я, непоколебимо верноподданный Его Величества, рыдая, вынужден сказать, что, пожалуй, наиболее безболезненным выходом для страны и для сохранения возможности биться с внешним врагом является решение пойти навстречу уже высказанным условиям, дабы промедление не дало пищу к предъявлению дальнейших еще гнуснейших притязаний. Генерал Сахаров. Яссы, 2 марта 1917 года».
