— Ну значит, я правильно догадался… Если вы не просите о помощи, у вас есть либо надежное убежище, либо надежный запасной паспорт…
— Вы хороший полицейский, Ксавье, — сказал Бестужев.
— Рад слышать. К сожалению, мой бригадир придерживается противоположного мнения… но я постараюсь это пережить. И дать ему случай изменить точку зрения.
Ну, и здесь мотивы на поверхности, подумал Бестужев с некоторым облегчением. Уязвленное самолюбие, желание уесть начальство, нешуточное честолюбие и мечта об ордене… Но, в отличие от Гартунга, сей молодой человек не склонен к подлостям, а следовательно, на него можно полагаться… А поскольку о здоровом цинизме забывать не след, можно выразиться и иначе: молодому инспектору крайне выгодно играть на стороне Бестужева, а не против него.
— Договорились, — сказал Бестужев. — Я буду сидеть тихо, как мышка, и ждать результатов. Все равно сам я ничего предпринять не в состоянии… На вас вся надежда.
…Выйдя из дома по улице Мари-Роз, Бестужев слежки за собой не обнаружил: строго говоря, только теперь можно быть уверенным, что Ксавье де Шамфор до последнего момента играл честно. Он и поселил Бестужева в эту крохотную съемную квартирку — то ли конспиративную полицейскую, то ли просто имевшую некоторое отношение к полиции. Здесь Бестужев и просидел безвылазно более чем двое суток — которые, он был уверен, придется вспоминать как худшее время в жизни. Потому что нет вещи тягостнее, чем долгое ожидание, да вдобавок события могут развернуться совершенно непредсказуемо, по нескольким вариантам, среди которых хватает и скверных…
В кармане лежало только что полученное письмо от полковника Васильева. Старый волк политического сыска писал шифром именно то, чего Бестужев, в принципе, и ожидал: нужно не торопиться, не пороть горячку, по возвращении в Петербург крайне деликатно обсудить ситуацию с ответственными, серьезными людьми, поскольку дело крайне деликатное… И все такое прочее. Полковник был совершенно прав, именно так и следовало поступить — вот только на душе присутствовал нехороший осадок. Ну, хорошо еще, что свои знают, в каком положении он очутился, а значит, есть шанс, что при скверном обороте дела…
Несильный, но чувствительный толчок чем-то твердым в поясницу оказался настолько неожиданным, что Бестужев едва не упал — он шагал, расслабившись, погруженный в свои мысли и никак не ожидал подобного.
Резко обернулся, в первый миг потянувшись даже к револьверу в кармане брюк, но тут же убрал руку. Все оказалось гораздо проще и неопаснее: невысокий господин в котелке одной рукой вел по тротуару велосипед, а в другой держал развернутую газету и определенно пытался читать ее на ходу, отчего и случился с ним небольшой конфуз…
— Простите, сударь… — произнес виновник инцидента на французском. — Я, право, виноват…
Он выглядел удрученным — но в то же самое время чертовски нетерпеливо косил глазом в газету, словно там было напечатано нечто важное, касающееся его лично: ну, скажем, неожиданное наследство от дяди-миллионщика… Судя по лицу, вычитанные господином в котелке новости именно что радостные для него…
— Пустяки, — отозвался Бестужев. — Не стоит извинений…
Он произнес это тоже на мелодичном наречии Вольера, Руссо и анархиста Гравашоля, хотел было идти дальше…
Два события произошли одновременно. Он узнал этого, в котелке, и ошибиться никак не мог: рыжеватая бородка, сократовский лоб, характерный прищур, острый и умный… Вот так встреча, кто бы мог предполагать… Ульянов, он же Ленин, он же Тулин, Карпов и обладатель еще десятка партийных псевдонимов… все точно, по агентурным сведениям, он снимает квартирку на Мари-Роз, буквально через три дома от нынешнего пристанища Бестужева.
Но это, в общем, не имело значения: здесь этот субъект был в полнейшей недосягаемости для Департамента… Другое оказалось не в пример более важным, Бестужев, невольно глянув на газету в руках господина Ульянова, прочитал огромные буквы заголовка…
БЕГЛЫЙ КАТОРЖНИК ВО ГЛАВЕ РУССКОЙ ТАЙНОЙ ПОЛИЦИИ!!!
Обогнав Ульянова, вновь углубившегося на ходу в чтение, Бестужев едва ли не бегом припустил в ту сторону, где слышались вопли гарсона-газетчика. И вскоре стал обладателем трех разных газет. Заголовки один другого крикливей, бульварная пресса этим живет и дышит… Вот же черт побери!
Как и пропавший из виду Ульянов, он попытался читать на ходу — но толкнул почтенного осанистого господина, а буквально через миг в него самого врезался усатый франт, пробурчавший что-то неприязненное. Опомнившись, Бестужев высмотрел пустую скамеечку под раскидистым каштаном, прямо-таки рухнул на нее и впился взглядом в аккуратные строчки.
Барцев нанес обещанный удар — неожиданный, жестокий, честно говоря, жутковатый. Газеты, пусть и в разных выражениях, подробно излагали одну и ту же сенсационную, как выражаются в Европе, новость — сведения о том, что респектабельный российский дипломат Гартунг, кавалер превеликого множества орденов, лощеный светский лев, известный всему Парижу, оказывается, долгие годы возглавлял разветвленную сеть русской тайной полиции в Париже. И это бы полбеды, но столь же подробно сообщалось… да что там, доказывалось, что настоящая его фамилия Ландезен, под каковой он и был осужден много лет назад судом Французской республики на пять лет каторги за участие в делишках мастерской, где террористы мастерили бомбы, причем все эти годы считался бесследно скрывшимся от правосудия в неизвестном направлении.
Много чего там было написано. Про прикормленных Гартунгом французских полицейских чинов. Про пикантнейшую ситуацию, сложившуюся давным-давно: когда неизвестно уже, кому эти господа из полиции служат ревностнее, родной Франции или русской жандармерии. Имена, занимаемые посты, подробно описанные случаи их тайной практики, детали секретного сотрудничества Российские ордена и медали, денежные вознаграждения, золотые часы с выложенным бриллиантами российским императорским орлом либо без такового…
Будь Барцев хоть самим дьяволом, он ни за что не смог бы раздобыть столь обширные и точные сведения самостоятельно, своими собственными усилиями. Обязан существовать крайне высокопоставленный изменник либо в Департаменте полиции, либо в Особом отделе, а то и в Охранном. Обязан занимать немаленький пост — речь шла о вещах, не всякому обер-офицеру доступных. Бог ты мой, снова мерзавец в рядах, причем чуть ли не на самом верху… Это никак не может оказаться Лопухин, бывший директор Департамента полиции — не один год прошел со времен его измены, Барцев не стал бы выжидать так долго, получи он эти сведения от Лопухина наряду с разоблачением Азефа. Мерзавец, подонок, в кандалы…
Бестужев вновь испытывал двойственные чувства. С одной стороны, смело можно предположить, что отныне сам он избавлен от всех и всяческих неприятностей со стороны как Гартунга, так и его здешних высокопоставленных конфидентов — всем им теперь не до Бестужева, не до Штепанека, наверняка охвачены другими тревогами, озабочены более шкурными вопросами. С другой… Невероятной силы удар по тому особому положению, какое заняла российская жандармерия в Париже, по многолетней налаженной работе. Гартунга, конечно, никто не вздумает арестовать, его надежно хранит дипломатический статус, и он преспокойно покинет в ближайшее же время страну… Никаких сомнений, очень скоро в российском консульстве на рю Гренель появится новый дипломат, с безукоризненными манерами, скромный и обходительный, чурающийся особой публичности — и именно он примет дела… но все равно, заранее можно предсказать, что не будет уже прежних достижений, никогда более не смогут коллеги Бестужева в Париже работать так вольготно…
Он решительно поднялся — шумный скандал менял кое-что в его собственной судьбе, но ничегошеньки не изменил в служебных обязанностях, в намеченном плане действий…
Возле кафе он оказался в рассчитанное время — и выждал, пока появится Бахметов, убедился, что слежки за профессором нет, и тогда только вошел.
