— Да, вот это действительно Дмитрий, — ностальгически улыбнулся Борменталь, перебирая снимки.
Прошкин тоже заглянув в альбом. Товарищ Деев был мужчиной эффектным и запоминающимся, хотя его вряд ли можно было описать как классического красавца. И все же было в нем нечто необыкновенно притягательное, даже излишняя худоба и отрешенный, совершенно потусторонний взгляд больших светлых глаз его совершенно не портили, а, напротив, придавали сходство то ли с первохристианским мучеником, то ли с вдохновителем средневековых еретиков, замершим в ожидании аутодафе. Делиться неуместными романтическими наблюдениями Прошкин не стал, только довольно формально заметил:
— Вполне здоровым выглядит. А говорили, что он с самого детства тяжело болел, даже не мог из-за состояния здоровья на воинскую службу поступить…
— Да ведь в те времена к воинской службе допускали только после строжайшего отбора по множеству параметров, среди которых здоровье было весьма существенным! — возмутился Мазур. — Только с возникновением большевизма карлы, горбатые, паралитики, косые и золотушные — всяк в седло полез и за саблю ухватился! Воинство сирых и убогих… Иметь две руки, две ноги, пару здоровых глаз, ровные зубы и при этом не маяться хотя бы язвой желудка или чахоткой — сущий моветон для комиссара РККА! — то ли в память о собственном прошлом, то ли из уважения к истории, знавшей комиссаров иных, чем большевистские, нотариус никогда не использовал прилагательного «красный» для характеристики бывших идейных противников. — Так что покойный Дмитрий Алексеевич с его жалким плевритом действительно здоровым на этом фоне выглядит. А если разобраться, — продолжал гуманный экс-штабс-ротмистр, постукивая костяшкой породистого пальца по толстенной истории болезни, — как Господь его в земной юдоли столькими страданиями облек и раньше не прибрал, можно только дивиться…
— Евгений Аверьянович, будьте добры, избавьте меня от повторения этого шизофренического бреда! — снова принялся возмущаться Борменталь. — Право слово, каждый сейчас читает колонку «В здоровом теле — здоровый дух» журнала «Физкультура и спорт» и мнит себя доктором. А в это время наши самые прогрессивные в мире врачи придумывают диагнозы, которые звучат похлеще неологизмов поэта Маяковского и совершенно не подтверждены ни клинической практикой, ни сколько-нибудь серьезным научным описанием!
— Давайте не будем обобщать, — предложил собеседникам Прошкин, которого совершенно не устраивало то русло, в которое незаметно перетекала беседа.
— Хорошо, — согласился доктор, надел очки и принялся перелистывать историю болезни, комментируя имеющиеся там записи: — Я не буду присутствующих обременять длинными научными пояснениями, но, знаете ли, есть такие болезни, которых у человека просто не может быть одновременно, — это одно. Второе — есть, увы, и другие болезни, средств справиться с которыми в арсенале современной медицины просто нет, и потому они неминуемо ведут к быстрому летальному исходу. Таковы печальные факты. Так вот, содержание эдакого, с позволения сказать, документа выходит за рамки аксиом, которые известны даже студенту-первокурснику! А тут — и малярии, и пневмонии, и саркомы, и склеродермия, и острая сердечная недостаточность, и лимфогранулематоз, и даже пресловутый рассеянный склероз! Если бы все это имело место в организме Дмитрия Алексеевича, да еще и одномоментно, он умер бы по крайней мере восемь раз! И поверьте, произошло бы это еще задолго до нынешней весны…
Тут нотариус Мазур задал вопрос, совершенно неожиданный и глубоко запавший в голову впечатлительного Прошкина; вместо того чтобы слушать наукообразные пояснения Борменталя, Николай Павлович усиленно размышлял на тему о том, каким образом нервному провинциальному нотариусу удалось за неполных двадцать часов заполучить в свое распоряжения два подлинных документа, которые не смогли найти ни сам Прошкин, ни его обладающий высокими связями начальник, ни даже любящий приемный сын и ловкий интриган Баев.
— Скажите, Георгий Владимирович, сугубо теоретически: существуй человек, действительно страдавший всеми перечисленными тут болезнями в описанной форме, его тело могло бы представлять научную ценность для медицины?
— Сугубо теоретически — вне всякого сомнения. Такое тело позволило бы медицине описать в научных терминах настоящее чудо, подтверждающее возможность бессмертия в физическом теле, не зависящее от биологических факторов, таких как болезни и старение организма. Но чудес, как известно, не бывает! Зато имеют место начетничество, тяга к дешевым сенсациям и самая банальная профессиональная некомпетентность! За годы существования медицины даны полные описания сотен тысяч заболеваний. В последние годы, безусловно, наблюдается значительный прогресс в области стратегий лечения, разработки новых медицинских препаратов. Но обнаружить и описать совершенно новую болезнь — чрезвычайная удача, в возможность которой я как практик не верю! — Борменталь открыл историю болезни и стал читать в подтверждение собственного тезиса: — «Температура больного сохранялась на уровне тридцати четырех градусов по шкале Цельсия в течение трех суток. По истечении третьих суток на непораженных ранее участках кожи визуализируются явления в форме связного текста на арабском языке. Запись и перевод текста прилагаются. Температура стала постепенно повышаться, общая реактивность организма повысилась»! — Борменталь победно сверкнул очками. — Это что — научное описание? Разве что описание шизофренического бреда автора. Настоящая ересь! Поверить в это — все равно что поверить в существовании вампиров, умирающих и воскресающих единственно по собственному желанию! Вот вы, Николай Павлович, как воинствующий атеист, верите в вурдалаков? — возвращаясь к обычной своей иронической манере, спросил Борменталь.
Если бы Прошкину пришлось отвечать на такой вопрос только самому себе, он просто сказал бы «да», но характер беседы требовал продемонстрировать идеологическую стойкость.
— Я лично, как коммунист, — нет, но сигналы от населения о подобных явлениях поступают систематически… — скромно сказал он.
Леша Субботский, убедившись в близости мировоззрения Прошкина к его собственному, радостно улыбнулся:
— Знаете, Георгий Владимирович, лично мне приходилось сталкиваться с описанием болезни, точнее, хвори, очень напоминающим то, что вы только что зачитали, в старинной летописи. Оно относится предположительно к четырнадцатому веку, и описанный странник… то есть больной тоже продолжительное время путешествовал по горным массивам Средней Азии — как и покойный Дмитрий Алексеевич… У странника на коже во время болезни проступили дивные письмена на неведомом наречии, затем кожа покрылась кровавыми струпьями, полностью слезла, сменитесь новой и чистой, а сам больной, к удивлению наблюдавших его монахов, исцелился…
— Я, Алексей Михайлович, читал «Бестиарий» Беды Достопочтенного — весьма познавательное и увлекательное чтение, но мало имеет отношения к современной биологии и медицинской науке! — парировал эрудированный доктор.
Пока его гости увлеченно дискутировали, Прошкин пододвинул к себе пухлую историю болезни, намериеваясь прочитать, о чем же повествовали арабские письмена, сами собой выступившие на коже Деева — в свете новых фактов называть Дмитрия Алексеевича покойным с былой уверенностью он уже не мог. Но и сам текст, и перевод отсутствовали: страничку с ними попросту вырезали из истории болезни острым лезвием или канцелярским ножом.
— Когда я волею судеб… Ну, в общем-то… Да, можно сказать, путешествовал по Туркестану, мне доводилось слышать в некоторых районах Гиссарских гор подобные легенды… Местные племена рассказывают, что в горах есть благословленные дэйвами пещеры, где сами дэйвы любуются горными красотами, приняв облик желтых змеек. Избранных путников, в знак особой милости, такая змея может ужалить, тогда сам счастливец с мучениями теряет кожу, подобно ползучему гаду, а с новым покровом обретает и радость бессмертной жизни в бренном теле. Более того, наидостойнейшим из таких избранников даруется еще одна редкая милость — унести свое обновленное тело в лучший мир, когда пребывание в земной юдоли утратит для посвященного смысл… Дервиши с древних времен прибывают в те места из дальних краев, многие часы проводят в переходах от одной пещеры к другой, постятся и молятся в надежде привлечь к себе благосклонность духов…
— Это не более чем фольклор! — отрезал Борменталь.
— А это? — Мазур вытащил из внутреннего кармана блокнот, перевитый стальной пружинкой и прочитал: — «Сознание по-прежнему отсутствует. Температура тела составляет тридцать четыре градуса по Цельсию. Основные биологические функции снижены до уровня, близкого к критическому, однако жизнедеятельность сохраняется. Рефлексы в норме. Реанимационные и лечебные мероприятия, указанные на странице пять, эффекта не дали. Рекомендовано с целью дальнейшего лечения…» — не суть важно, я не врач, — Мазур передал блокнот Прошкину. — Это записи, сделанные собственной рукой нашего честнейшего Георгия Владимировича, не далее как на прошлой неделе. И из них видно, что больной, обозначенный как У., с температурой «вурдалака» живет уже третью неделю! Может быть, клиническая картина больного У. типична для описанного в медицинской литературе состояния комы?
