Автор неизвестен - Аспазия

В жаркий солнечный день молодая, стройная женщина в сопровождении невольницы торопливо шла через Агору, в Афинах.

Появление этой женщины производило странное впечатление: по всей дороге каждый из встречающихся ей мужчин, пройдя мимо нее и взглянув в лицо, останавливался и долго провожал ее взглядом.

Причина этого, очевидно, заключалась не в том обстоятельстве, что свободная афинянка знатного происхождения редко появлялась пешком на улице, а скорее в том, что эта женщина была исключительно красива.

На лицах тех, которые при встрече глядели на нее, останавливались и следили за ней взглядом. Удивление выражалось следующим образом: некоторые довольно улыбались; глаза седых стариков сверкали; одни бросали на красавицу взгляд Фауна; другие же глядели на нее с почтением, как на богиню; некоторые осматривали ее с видом знатока; другие — почти глупо, полураскрыв рот от удивления; находились и такие, на лицах которых появлялась ехидная улыбка; некоторые бросали на красавицу злобный взгляд, как на преступницу. Мужчины, шедшие вдвоем или стоявшие группами, прерывали разговор, скучающие лица вдруг оживлялись, нахмуренные лбы разглаживались, каждому становилось веселее.

Появление этой женщины казалось солнечным лучом, падающим на розовый куст и отражающимся в сверкающих каплях росы.

В числе людей, внимание которых было привлечено красотой незнакомки, были двое мужчин, молча шедших рядом. Оба были спокойны, серьезны и благородны. Младший, стройный брюнет с вьющимися волосами и гордым выражением лица, его пожилой спутник был ростом еще выше, с большим открытым, задумчивым лицом. Казалось, что рядом с буйным Ахиллом идет величественный Агамемнон. Младший устремил изумленный взгляд на очаровательную женщину, тогда как пожилой оставался совершенно спокойным, словно уже не в первый раз видел красавицу. Он был видимо так погружен в свои мысли, что его спутник подавил вопрос, вертевшийся у него на языке. Вслед за этими людьми шел невольник. Они направлялись по пыльной дороге к Пирею. Младший поминутно устремлял полный ожидания взгляд на залив. Его зрение было остро, как зрение орла, и он увидел корабль, который не мог бы заметить никто другой, увидел, как тот появился на самом краю горизонта. За дальностью расстояния нельзя было еще разглядеть тип судна. По наружности молодого человека было видно, что он умеет управлять собой. Но когда он заметил далекий корабль, в его глазах сверкнула радость.

По правую сторону дороги, по которой шли два незнакомца, в некотором отдалении ярко сверкала на солнце белая стена, спускавшаяся от города к морскому берегу. Повернувшись налево, можно было увидеть такую же стену, над которой еще трудились рабочие. Эта стена также спускалась к морю и, как наверху, в городе, так и внизу, описывая большой круг, соединялась с другой, как бы сжимая в своих объятиях гавань вместе с ее постройками. На этой стене взгляд младшего задумчиво остановился. Наконец, он обратился к своему спутнику и сказал с улыбкой:

— Если бы каждое мое слово, с которым я обращался к афинянам, по поводу этой постройки превратилось в камень, то она давно уже была бы окончена, но, во всяком случае, конец не далек.

— Но, действительно ли были необходимы эти стены? — спросил старший, бросая равнодушный взгляд на постройку.

— Конечно, — возразил младший, — старые стены оставляли открытой большую часть гавани, только теперь ситуация исправлена. Из пепла персидской войны город возродился в блеске могущества, достаточно сильный, чтобы заставить молчать завистливые языки и бояться варваров всего света!

Человек, говоривший это своему спутнику, был сын Ксантиппа, Алкмеонид Перикл, которого называли Олимпийцем. Его спутник был известный скульптор Фидий. Статуя Паллады — Афины, помещавшаяся на самой возвышенной точке города и далеко видимая, как с суши, так и с моря, была произведением его рук.

На дороге царило большое оживление, раздавались громкие крики погонщиков мулов, сплошными рядами двигавшихся из гавани к городу и обратно и тяжело нагруженных товарами.

Оливковые кусты доходили до самой дороги, и прохладный ветерок, дувший с залива, шелестел их листьями. Фидий снял с головы шляпу с небольшими полями, открыв высокий, голый череп, на котором выступили крупные капли пота. Что касается Олимпийца, то он шел быстрыми шагами, почти не спуская глаз с ясно выделяющейся на горизонте и приближающейся к гавани триремы.

В это время они подошли к гавани. Олимпиец с явным удовольствием оглядывался вокруг. Его дело было почти окончено, прямо перед ним расстилалась большая рыночная площадь, окруженная зданиями с колоннами, получившая свое название от имени строителя Гипподама-милезийца, с левой стороны величественно возвышались колонны театра, по склону укрепленного холма поднимался ряд домов, а на вершине ярко сияло мраморное святилище Артемиды. Внизу, в долине, тянулся до самого моря ряд построек: там роскошный дом, здесь громадные товарные склады, где помещались товары в ожидании продажи или погрузки на суда, тут большая товарная биржа, где капитаны кораблей и торговцы выставляли на показ свои товары и устраивали сделки.

После счастливых войн, давших афинянину обладание над морями, он научился торговать, никто лучше его не знал, когда и какими товарами нужно запасаться, когда вывозить дерево из Фракии или папирус из Египта, какие ковры брать в Милете, когда запасаться тонкими кожаными изделиями в Сикионе. Он узнал, куда нужно вывозить его оливковое масло, его мед, его металлические изделия, его глиняную посуду, и где они лучше оплачиваются. И труд его всегда и везде прекрасно вознаграждался.

Судно, замеченное Олимпийцем, еще по дороге в Пирей, наконец вошло в гавань. Это был афинский государственный корабль, «Амфитрида». Тогда, в массах народа, собравшегося на площади и на верхних каменных террасах раздался громкий гул голосов:

— «Амфитрида»!

— «Амфитрида» с сокровищем Делоса!

— «Амфитрида» с кассой союза!

— Итак, Перикл перевез его сюда, что скажут на это союзники!

— Что могут они сказать, мы стоим во главе их, мы их защищаем, мы посылаем в их гавани наши триремы, мы ведем их войны, они же должны давать деньги, то, что мы зарабатываем — наша собственность.

Когда судно приблизилось, донеслись звуки флейты. «Амфитрида», как и все государственные афинские корабли, управлялась звуками флейты. На скамьях гребцов раздавалось пение, сливавшееся с плеском волн. На носу корабля ярко сверкало позолоченное изображение морской богини, имя которой носил корабль.

Пение, звуки флейты и плеск моря были заглушены громкими, радостными криками народа, в ответ донеслись веселые крики моряков. Звуки флейты замолкли, весла перестали двигаться, корабль остановился. Раздался скрип канатов, звон цепей, стук о палубу. Якорь был брошен, паруса спущены, с берега на корабль перекинут трап.

Несколько афинских вельмож стояли на самом краю береговой дамбы. К ним подошел Олимпиец Перикл и сказал несколько слов. Звук его голоса привлекал своей необычностью. Даже те, кто не знал его, узнали теперь — не все афиняне хорошо знали его в лицо, но зато все отлично знали его голос.

Несколько человек поднялись по лестнице на палубу корабля. Через некоторое время из трюма была вынесена пара больших бочек и перенесена на берег, где уже ожидали мулы.

Трирарх вышел на берег и заговорил с Периклом.

«Амфитрида» привезла золото, деньги всего афинского союза. Она приплыла с Делоса, со звезды морей, в могущественные Афины по требованию Перикла, чтобы превратиться из общих денег союза в дань, взимаемую с городов и островов. Всякое сокровище окружено таинственной прелестью, оно возбуждает надежды и в то же время внушает опасение. Золото, даже превращенное в монету, изменяется от рук, которые к нему прикасаются. Одному оно приносит благословение, другому — проклятие. Также и это сокровище Делоса, на которое устремлены теперь с таким ожиданием взгляды афинян, кто знает, что принесет оно — благословение или проклятие, на что будет употреблено. Кто знает, какие ветры вырвутся из этого мешка Эола?

«На эти деньги можно превратить Афины в первый город Эллады», думали некоторые из сановников, окружавших Перикла.

«На эти деньги можно усилить морские владения Афин, покорить Сицилию и Египет, Персию и Спарту», — думал трирарх.

«Сколько празднеств и зрелищ можно было бы устроить на эти деньги», думал народ, наполнявший каменные террасы гавани.

«На эти деньги можно было бы построить чудный храм и воздвигнуть прекрасную статую», — думал Фидий.

Что же думал Перикл Олимпиец? В его голове, только в одной его, соединялись _в_с_е _э_т_и _м_ы_с_л_и_…