– Возможно, Костиган говорит правду, – тихо заметил доктор Леннокс. – Я по-прежнему думаю, что у Фитцджеймса-младшего были какие-то отношения с Адой, и даже если он не причастен к ее смерти, то все же мог быть ее клиентом. Я не верю, что кто-то украл у него эти вещи. Кто? Если только не сама Ада…
– Кто-то из его друзей, вернее, псевдодрузей, – ответил после минутной паузы Юарт. – Возможно, кто-то из бывших членов его клуба. Ведь мы не знаем, какие между ними были отношения. Свою роль могла сыграть зависть. Финли был богаче других, перед ним открывались намного более серьезные возможности в жизни. Он готовил себя к тому, чтобы в один прекрасный день получить высокое назначение. Другим же это и не снилось…
В голосе полицейского вместо праведного гнева звучало почти озлобление, столь разительно противоречившее мирной атмосфере этого ясного летнего дня. Питт невольно подумал о легко покупаемых возможностях Фитцджеймса-младшего и о том, во что обошлась его коллеге учеба сына, о бесчисленных, пусть и небольших, жертвах, на которые пришлось пойти семье Юартов, чтобы скопить нужную сумму. Поэтому он почти не удивился раздражению инспектора безответственным поведением Финли.
– Мы никогда этого не узнаем, – заключил Юарт и, словно опомнившись, обуздал свои эмоции. Он снова говорил ровным голосом, как и положено профессионалу. – Мы никогда не узнаем всей правды. Как и во всяком расследовании, всегда остаются не полностью объясненные мотивы и поступки. Мы нашли убийцу, и это главное. – Он сунул руки в карманы и посмотрел на реку. На некоторых баржах уже зажглись огни. Они медленно плыли, почти не тревожа гладь реки.
– И все же эти улики являются частью преступления, – возразил Питт. – Кто-то подложил их; если не Костиган, то кто-то другой. Хороший адвокат защиты обязательно спросит, кто их подкинул, а это повод возбудить подозрение.
Леннокс пристально посмотрел на него. Одна сторона лица врача была освещена солнцем, другая оставалась в тени. Суперинтендант увидел на нем удивление, смешанное с тревогой.
Юарт, поджав губы, нахмурился, и глаза его потемнели.
– Им не оправдать Костигана, – медленно сказал он. – Сутенер виновен, это ясно как день. Ада обманула его, он узнал об этом, зашел, чтобы поговорить, а она оказалась неуступчивой и, может быть, стала прогонять его. Они поссорились, он рассвирепел. Расправился с ней по-садистки, подлец… Все они такие, кто наживается на проститутках!
Леннокс проворчал что-то неразборчивое. Он был печален и зол. Ссутулившись, медик словно окаменел. На освещенной солнцем половине его лица было явное отвращение, вторая же половина, скрытая тенью, была почти невидимой.
Суперинтендант догадывался о его чувствах. Как врач, этот человек обследовал тело убитой Ады и видел все, что с ней сделали. Должно быть, он представил себе ее живой и даже почувствовал ее боль и муки, когда ей ломали пальцы, ее ужас, когда она задыхалась от удушья. Глядя на лицо Леннокса, Питт забыл о собственном сострадании к Альберту.
Он вздохнул.
– Я думаю, если хотите знать, что Фитцджеймсу известно, кто его подставил, или он думает, что знает, поэтому он сам постарается отомстить, – заявил суперинтендант вполголоса.
Юарт пожал плечами.
– Если нам это не удалось, может, удастся ему? – сказал он с неожиданной горечью в голосе и вдруг рассмеялся. – Но если у него это получится и он попадется, я, во всяком случае, не стану возражать.
Небо на западе горело от последних лучей заката, окрашивая золотом воды реки и еще больше углубляя черноту отражающихся в ней силуэтов башен Тауэра и пролетов моста. Начался прилив, и вода быстро прибывала. Но воздух был по-прежнему теплым, на набережной было несколько гуляющих, слышался смех…
Юарт снова повел плечами.
– Мы не можем их остановить, сэр. – Словом «сэр» он как бы подчеркивал дистанцию между ним и Питтом, и еще – закрывал тему разговора. – Если им так много известно, то они наверняка найдут виновного, и я желаю им удачи. Мелко и грязно подставлять под веревку невиновного человека. – На его застывшее и усталое лицо легли темные тени. – Во всяком случае, если вы считаете, что сможете остановить Огастеса Фитцджеймса от свершения собственного суда над его личными врагами, то, простите меня, сэр, вы живете в другом, нереальном мире. Когда совершается преступление и мы узнаем о нем, наше дело – раскрыть его. Но если речь идет о личной вражде между джентльменами, то это не нашего ума дело.
Томас промолчал.
– Мы не можем взвалить на свои плечи все беды этого мира, – продолжал рассуждать инспектор, съежившись, словно от холода. – Мы бы превысили свои полномочия, если бы вообразили, что можем что-то сделать в данном случае или что мы должны это сделать.
– Он отказался от нашей помощи, – заметил суперинтендант. – Я предложил ему ее, но он решительно отверг мое предложение.
– Он не захотел, чтобы вы слишком далеко заглянули в жизнь его семьи, – сказал Леннокс и внезапно рассмеялся. – Возможно, эту несчастную и убил Костиган, но если Финли прочат в послы зарубежной державы, его поведение в этом деле все равно не выдерживает никакой критики. – Казалось, врач произносил эти слова сквозь стиснутые зубы, все время пряча лицо от света, хотя уже порядком стемнело.
– Что ж, если это так, – резко сказал Юарт, – лучше оставить все как есть. Старый Фитцджеймс не скажет вам спасибо за то, что вы станете копаться в жизни его сына, чтобы узнать, кто его ненавидит и почему. Ненароком можно наткнуться на нечто неприглядное в его поведении, и тогда вам самому не избежать мести Огастеса. Да и наказания закона – тоже. У вас нет оснований для расследования дела Финли. Убийцу нашли. Оставьте эту затею, сэр. Всем будет только лучше.
Медик вдруг охнул, словно ушиб ногу о камень, но на самом деле он не сделал ни единого движения, а стоял на месте, словно врос в землю.
Юарт был прав. У Питта не было юридических оснований продолжать расследование, и Огастес Фитцджеймс ясно дал ему понять, что не нуждается в помощи полиции. Томас при всем желании ничего не смог бы сделать.
– В таком случае встретимся послезавтра в суде, – смирившись, согласился суперинтендант. – Вам в ту сторону? – спросил он, указывая в сторону Королевской лестницы.
– Нет, я домой, – ответил Юарт. – Спасибо, сэр. Спокойной ночи.
– Я с вами, – ответил Леннокс, присоединяясь к Питту.
В дружеском молчании они прошли к лестнице, ведущей к воде и к подножью Тауэрского холма. Уже почти стемнело.
Показания полиции в суде давались в полном согласии с установленным порядком: кратко, точно, без особых эмоций и тем более недомолвок. Леннокс казался еще более бледным, губы его пересохли, а в голосе была напряженность, отчего тембр его казался резким. Юарт был более собран, однако с трудом скрывал торжество победы и облегчение, а также свое полное осуждение злобы, алчности и глупости всего случившегося.
Публики в зале суда было немного. Слушания не сулили чего-либо интересного. Имя Альберта Костигана было известно лишь в пределах Уайтчепел-роуд. Ада Маккинли многим рисковала в своей профессии, и хотя такой смерти ей никто не пожелал бы, ее гибель никого не удивила, и лишь единицы скорбели о ней. В первый день суда Питт видел в зале Розу Берк и Нэн Салливан, которой было к лицу черное платье. Агнес он в зале не нашел. Если она и была в суде, то просто не попалась ему на глаза. Не пришла и старая Мадж, однако она предупредила полицейского, что редко выходит из дома.
Фитцджеймсы тоже не сочли нужным присутствовать, но Томас и не ждал от них этого. Как только с Финли было снято подозрение, это дело перестало их интересовать. Тирлстоун и Хеллиуэлл же с самого начала держались в стороне от расследования.
Зато в суд пришел Яго Джонс. Необычное лицо делало его заметной фигурой в зале, несмотря на выцветший сюртук и полное отсутствие примет его сана – белого воротничка и креста приходского священника. Впалые щеки, острые от худобы скулы и усталые глаза этого человека говорили о многих бессонных ночах. Джонс внимательно слушал все показания. По тому, как он вслушивался в каждое слово, казалось, что приговор будет выносить он, а не жюри присяжных, и что он один в ответе за все случившееся.
У Питта внезапно мелькнула мысль, что именно Яго будет поручено попытаться спасти душу Берта Костигана перед тем, как тот пройдет свой короткий и последний путь. Станет ли он тем священником, который примет на себя груз исповеди грешника перед казнью и в утренний час проводит его до роковых ступеней, ведущих на виселицу? Суперинтендант никому не пожелал бы такого испытания.
О чем в таких случаях говорят священники? О любви к Всевышнему, о муках Христа, принятых им ради всех нас? Что могут значить эти слова для Альберта? Знал ли он когда-либо в своей жизни, что такое любовь, страстная, безграничная, бездонная, как небо, не знающая конца и, несомненно, милосердная? Знал ли он, что значит жертвовать собой ради ближнего? На таком ли, возможно совсем не знакомом Костигану, языке будет беседовать с ним Яго, говоря об идеалах, которые так же далеки и непонятны сутенеру, как свет звезд на небе?
