Вот он, долгожданный день!
После стольких лет унижения Суворов наконец - фельдмаршал.
Военная карьера Суворова развивалась туго. Все приходилось брать с бою, не так, как другим, к примеру, Репнину. Репнин в 28 лет был уже генерал-майором.
Как он надменен, Николай Васильевич Репнин! Отвратительно повелителен и без малейшей приятности. Еще так недавно, месяц назад, он придирался к Суворову, норовил приказывать, а теперь придется самому сноситься с фельдмаршалом Суворовым рапортами.
Суворов потер от удовольствия руки и вполголоса запел:
– Тебе бога хвалим…
И так за пением не приметил, как в самом деле под окном зазвенели бубенцы. Рванулся к двери.
– Прошка! Приехали!
Не дожидаясь мешковатого Прошки, сам, как был неодетый, так и проскочил через камердинерскую в сени, на крыльцо. Распахнул дверь.
У самого крыльца, мотая головами, стояла тройка лошадей. Шелестели бубенчики, говорили люди.
– Да скоро ли ты? - не выдержал, окликнул племянника Суворов.
– Иду, дяденька!
Из саней вылезал в шубе, точно медведь, племянник, сын старшей сестры Александра Васильевича Анны, Алеша Горчаков.
А Прошка, подошедший к Суворову сзади со свечою в руке, бубнил на ухо:
– Ступайте в комнаты, простудитесь. Как маленькие! Без вас внесут, никуда жезл энтот не денется…
Алеша шел уже, путаясь в длинных полах шубы. В руках он нес большой узел.
Суворов обнял его.
– Я с холоду, дядюшка!
Вошли в комнату. Горчаков положил узел на стол и вышел в камердинерскую снять шубу. Дуя в озябшие руки, вошел к Суворову в спальню.
Суворов осторожно разворачивал узел.
Мундир фельдмаршальский, шитый золотом.
– Это императрицын подарок. Маменька и Наташа мерку давали. Не знаем впору ли будет?
– Впору, впору! - улыбался Суворов, а руки нетерпеливо шарили в узле.
– Это алмазный бант на шляпу, - сказал Горчаков, когда Суворов вынул сверточек поменьше.
– А это - фельдмаршальский жезл.
Пятнадцать тысяч рублей стоит, дядюшка!
– Он мне пятнадцати миллионов дороже: в нем моя свобода! Орлу развязали крылья!
Суворов схватил стул, легко перепрыгнул через него, крикнул:
– Репнина обошел!
Поворотился, легко перепрыгнул стул снова.
– Салтыкова Николая - обошел!
– Салтыкова Ивана - обошел!
– Прозоровского - обошел!
– Долгорукого - обошел!
– Каменского - обошел!
– Каховского - обошел!
– Эльмпта - обошел!
– Мусина-Пушкина - обошел! - прыгал он через стул туда и обратно.
Племянник смеялся, глядя на шалости развеселившегося Александра Васильевича.
– Помилуй бог, легок стал: хорошо прыгаю! - улыбался Суворов, окончив свой счет.
Он раскрыл дверь в камердинерскую:
– Прошка, закусить полковнику! И к племяннику:
– Ну, Алешенька, рассказывай!
Горчаков вынул из-за пазухи бумаги:
– Вот рескрипт императрицы и письмо.
Суворов бережно взял обе бумаги. Поднес к свече.
На одной стояло:
Ура, фельдмаршал!
Екатерина.
На другой:
Вы знаете, что как я не произвожу никого чрез очередь и никогда не делаю обиды старшим, но Вы, завоевав Польшу, сами себя сделали фельдмаршалом.
– Вот письмо Наташи.
Суворов развернул, увидал милые сердцу строчки:
графиня Наталья Суворова-Рымникская
Не стал читать, спросил:
– Здорова? Мама, Груша, Димитрий Иваныч?
– Все слава богу…
– А это чье? - спросил Суворов, принимая толстый пакет.
– Гаврилы Романовича.
– А, посмотрим:
Милостивый государь!
Преисполнен будучи истинной любви к Отечеству, почтения ко всему тому, что называется мужество или доблесть, уважения к громкой славе Россиян, обожания к великому духу нашей Государыни, беру смелость поздравить Ваше Сиятельство и сотрудников Ваших с толико знаменитыми и быстрыми победами.
Ежели б я был пиит, обильный такими дарованиями, которые могут что-либо прибавлять к громкости дел и имени героев, то бы я Вас избрал моим и начал бы петь таким образом:
Пошел - и где тристаты злобы?
Чему коснулся, все сразил.
Поля и грады стали гробы.
Шагнул - и царства покорил.
(Тристат - военачальник.)
– Очень мило. Помилуй бог! Спасибо! Ну что ж ты одну водку тащишь? А закуска, редька где? - встретил он Прошку, который нес штоф и чарки,
– Да ведь с дороги-то первей всего - водка, - сказал, облизывая губы, Прошка.
– Тебе - что с дороги, что в дорогу - она первей всего! Сказывай, Алешенька, что же в столице говорят?
– Все только и говорят о ваших победах, дядюшка. Когда Исленьев приехал с ключами Варшавы и хлебом-солью, на другой день во дворце был выход при большом съезде. Безбородко читал объявление о причинах войны, потом служили молебен благодарственный с коленопреклонением и пушечной пальбой. Императрица отведала варшавского хлеба-соли и собственноручно поднесла его Наташеньке. Похвалила: "Хлеб в Варшаве хорош, вкусен!"
– Не обидим Варшаву! - вставил сиявший от радости Суворов.
– Потом был парадный обед во дворце. В середине его императрица объявила о возведении вас в звание фельдмаршала. Пили ваше здоровье при двухстах одном пушечном выстреле.
– Помилуй бог, сколько пороху истратили! Ну, Алешенька, давай выпьем и мы.
Дядя и племянник выпили.
– Ешь, закусывай!
Горчаков ел и рассказывал:
– Императрица лестно говорила о вас. При всех несколько раз напомнила мне: "Заботьтесь о здоровье фельдмаршала".
– Потемкин в гробу переворотился! - смеялся Суворов. - А что все эти придворные трутни? Как же они перенесли назначение Суворова фельдмаршалом?
– Императрица никому об этом заранее не говорила. Даже начальник военного департамента Николай Салтыков не знал.
– А что же Николай Салтыков говорил: чем бы меня наградить должно?
– Довольно, говорит, с него и генерал-адъютанта.
– Это его Марфуша, жена, говорит, а не он. Своего ума Николай Иванович не имеет…
– Долгорукий и Иван Салтыков, те так были обижены, что просились уволить их со службы.
Суворов расхохотался:
– От них обоих как с козла молока; Долгорукий известно: в поле - с полком; с поля - с батальоном. А Ивашка - ну, тот богом обижен.
Его тридцать лет назад надобно было бы уволить. Но это все военные, это товарищи. В одних ножнах, как сказано, двум шпагам не бывать. А что же говорят статские, иностранная часть?
– Страсть как довольны. Говорят: Суворов заставил Европу бояться России. За границей наконец увидали, поняли нашу силу!
– Еще не один раз Европа почувствует силу русских! - уверенно сказал Суворов.
В камердинерской все уже проснулись - суворовский день начался. Прошка пребывал в своем неизменном ворчливом настроении.
– Через стулья прыгает. Фитьмаршал. Смехота!
– Нет, с тобой водку на радостях станет пить? - подрезал Наум. - Да кабы тебе такой жезл, что пятнадцать тысяч стоит, так ты через этот шкаф сиганул бы, а не то что. И потом - понимать надо: одно слово - фитьмаршал. Ему, брат, теперь все дозволено!
Александр Алексеевич Столыпин не без волнения подходил к усадьбе Тогневского у Лазенок, где жил фельдмаршал Суворов. Столыпин приехал в Варшаву из Петербурга к Суворову на службу.
Когда он уезжал из Петербурга, ему пришлось наслушаться разных рассказов о фельдмаршале: Суворов был притчей во языцех.
Одни хвалили его за доброту, за ум, превозносили его военные таланты. Другие, наоборот, говорили, что в военных делах Суворову просто везет, что угодить ему нелегко - человек он с большими странностями, - язвительно замечали, что "чин его по делам, но не по персоне".
И те и другие передавали многочисленные истории о фельдмаршале Суворове, которые ходили по Петербургу. Где в них правда, а где вымысел сказать невозможно.
Еще во время путешествия в Крым императрица, награждая генералов, будто бы спросила Суворова, нет ли и у него какой-либо просьбы.
– Матушка-царица, хозяин покою не дает; задолжал я ему.
– А много ль?
– Три с полтиной, матушка!
Рассказывали, как Суворов, встретив барабанщика, уступил ему дорогу:
– Барабанщик - важен, его слушается сам Румянцев. Ему повинуются наши ноги.
С улыбочкой шептали на ухо, будто бы у Суворова есть печать. На ней изображена скала, от которой отскакивают стрелы. А под скалой надпись: "Рази, рази, м. т.!" И, конечно, больше всего было разговоров о том, что фельдмаршал Суворов не терпит немогузнайства: солдат должен быть находчив, должен отвечать быстро и на всякий вопрос. Предупреждали Столыпина: Суворов требует, чтобы офицер читал книги, но не какую-либо "Пригожую повариху", а "Книгу Марсову" или Плутарха.
