Мимо проходил тот самый лекарь, что делал операцию. Ахлестышев спросил у него:
– Скажите, а куда идут солдаты с ружьями?
– Это выздоравливающие, – пояснил француз. – Шестьсот человек при шестнадцати офицерах – целый батальон! Сдаваться в плен они не хотят, понимая, что их ограбят и убьют. Поэтому собираются в кор-де-ложе. Будут отбиваться, сколько хватит сил. А лежачие и мы, доктора, обречены на расправу. Можно мне находиться около вас? Вдруг вы сумеете объяснить, что я лекарь, а не злодей…
– Да, доктор, конечно. Когда наши ворвутся, вставайте нам за спину.
– Спасибо!
Напряжение вокруг нарастало. Все, кто мог идти, торопился перебраться в кор-де-лож. Некоторые ползли на локтях, оставляя на загаженном полу кровавый след. Кто-то рыдал, кто-то молился… Большинство же с окаменевшими лицами молча смотрели на дверь в конце коридора. Ахлестышев с Сашей, невольно сжав кулаки, стали впереди своих раненых. У окна затаился лекарь. За зловещей дверью нарастал шум: большая и недобро настроенная толпа приближалась к “квадрату”.
– Зеть![84] – Батырь дёрнул Петра за рукав. В пяти саженях от них, хрипя от боли, лежал Жак Анжильбер. Грудь и живот его были перевязаны тряпками, на которых расползлись большие пятна крови. Сержант-майор хотел уползти в соседний корпус, но сил не хватило.
– Давай положим его между нашими!
– Раны в живот и в грудь… – хмуро указал Ахлестышев. – Он уже не жилец. Лучше этого спасём.
И он стал осторожно подтягивать к себе молодого пехотинца с перебинтованным плечом, лежащего через трёх человек от окна. Раненый смотрел Петру в лицо и беззвучно молился.
– Почему этого? – рассердился налётчик. – Ну его к чертям! Тут таких вон сколько! Давай выходим Большого Жака!
– Ты не помнишь его? Это он носил Марфе с ребёночком еду в развалины.
– А, тот самый… – подобрел налётчик. – Порядочный человек! Надо спасать.
– Как бы нас тут самих не затоптали, – проворчал каторжник, уложив раненого под самое окно. – Русский если видит, что можно громить безнаказанно, очень делается недружелюбен… Ты готов?
– Готов.
Шум с улицы достиг предела. Дверь под сильным напором слетела с петель, и в коридор с дикими криками ворвалась толпа. Словно бурный поток, она стала растекаться по палатам. Пьяная озверелая чернь сразу же бросилась убивать раненых. Мёртвые тела немедленно обыскивались и обирались. У растерзанных людей выворачивались карманы, хищные руки лезли в сапоги – нет ли там золота… Бородачи с дикими лицами крушили всё подряд. Тут были уголовные, отсидевшиеся дезертиры, беглые колодники и мужики из самых дрянных. В толпе виднелись и синие чекмени казаков – втайне от командиров, они тоже пришли пограбить! Во главе убийц шествовал Лешак. Налитые кровью глаза “ивана” горели безумным огнём. Он махал свинцовым шаром на ремне, будто крестьянин цепом: шёл и дробил головы несчастным раненым. Эту жуткую вакханалию невозможно было остановить. Для усмирения такой орды требовались войска.
Ахлестышев застыл в страшном напряжении: вот-вот Лешак заметит своего старого недруга! Но “иван” остановился перед Большим Жаком и ухмыльнулся.
– Здоровый дядя… Ну-ка, а мы его сапогом!
И он поставил французу ногу на грудь. Бывший силач застонал и попытался схватить убийцу. Тот сладостно зажмурился, как перед получением удовольствия – и одним ударом раскроил Большому Жаку череп. Лекарь, стоящий позади Ахлестышева, вскрикнул и схватил своего заступника за плечо. “Иван” повернулся на крик – и увидал Петра.
– А…, – сказал он, заново раскручивая свою страшную гирю. – Твоё благородие… Вот и свиделись. Пора тебе за дядей, за бригадиром Повалишиным. Ух, как он кричал, когда я ему кишки выпростал! Щас и тебя налажу. Башку вот сплющу для курьёзу.
Но Ахлестышеву уже стало всё равно – не хватило сил терпеть такое… Вне себя от ярости он крикнул:
– Сволочь! Ты долго ещё будешь людей убивать?!
И, выхватив пистолет, выстрелил не целясь. У Лешака над переносицей образовалась большая дыра и он, взмахнув руками, повалился на спину. Громилы опешили, а Петра было уже не остановить. Выхватив палаш, он бросился на толпу. Чернь, смело убивавшая безоружных, смешалась и побежала. Ахлестышев в мгновение ока располосовал двух ближайших негодяев, и погнал остальных. Рядом шёл Саша-Батырь, круша всё вокруг огромным поленом. От его страшных ударов громилы летели по углам, будто городошные чурки.
– Твари! – кричал рассвирепевший каторжник. – Подонки! Где вы были, когда мы резались с французами? А теперь явились раненых добивать!? Теперь осмелели!? Не дам!! Убью сволочь!!
Потеряв вожака и весь авангард, толпа отхлынула к двери. Кое-кто поспешил улизнуть. Однако большинство не собиралось просто так отказываться от добычи. Чернь оправилась и начала перестраивать боевые порядки. Из её глубины послышались нестройные голоса:
– Ишь ты, хранцуза жалеет! А он нас жалел?
– Да их всего-то двое! Мни их, ребята!
– Заступники, мать его ети! Вот щас соберёмся да навалимся миром, тогда поглядим, чья возьмёт!
Видя, что громилы вот-вот перейдут в атаку, Ахлестышев с Сашей вернулись к своим раненым. Осмелевшие убийцы приблизились, готовые напасть. Вперёд вышел рослый парень с наружностью душегуба.
– Чево это они галманов защищают, а, товарищи? – обратился он к толпе. – Не просто же так. Видать, там золото!
Волшебное слово преобразило толпу – лица у всех снова озверели. Новый вожак крикнул:
– А ну…
Тут от окна раздался выстрел, и оратор упал, обливаясь кровью. Пётр оглянулся. На подоконнике сидел Отчаянов и торопливо заряжал дымящееся ружьё.
– Вот молодец Сила Еремеевич!
Чернь снова замешкалась. Вдруг из бокового коридора вышел осанистый мужчина с аннинской звездой на фраке и закричал властным голосом:
– Шильники! Прохвосты! Марш все отсюда! Я, генерал Тутолмин, приказываю вам немедленно очистить Воспитательный дом! В Москве снова русская власть! Кто не подчинится, пойдёт в тюрьму как разбойник!
Толпа было задумалась, но из задних рядов вылезли такие рожи, что не приведи Господь…
– Ты, енерал, иди, куды шёл. А мы уж вон с теми поквитаемся!
Тутолмина оттёрли к стене, и чернь опять стала выстраиваться для атаки. Ахлестышев поймал на себе взгляды французов. Те смотрели на него одновременно и с надеждой, и с неверием… Многие из них уже были убиты и ограблены. Но те, что лежали ближе к окну, находились как бы под охраной партизан. Жизни раненых зависели теперь только от их мужества… Как бросить беспомощных людей? Толпа убьёт в момент!
Ахлестышев отошёл к своим, ободрил притихшего лекаря, взял у раненых пару пистолетов и вернулся на позицию. Следом приковылял егерь, положил ствол ружья ему на плечо и прицелился в толпу. Батырь поднял над головой своё грозное полено. Три смельчака встали поперёк коридора и приготовились к вражеской атаке.
– Ну, кто первый к сатане на довольствие? – спросил Пётр. Он уже решил для себя, что скорее умрёт, чем будет наблюдать расправу над несчастными калеками. Хватит того, что они с Сашей не защитили Большого Жака… А ведь он помогал им спасти Ельчанинова!
– Мне вон тот рыжий нравится, – громко сказал Отчаянов. – С него и начну!
Рыжий оборванец немедленно укрылся в задних рядах. Чернь стояла в замешательстве, не решаясь напасть. Первых, понятно, эти трое положат – никому не хотелось оказаться в их числе. Топтание на месте продолжилось ещё некоторое время. Вдруг откуда ни возьмись, появились гусары! Два десятка солдат под командой офицера врезались в толпу – и та побежала… С гусарами пришёл и Ельчанинов. Он был уже в мундире и с двумя крестами на груди. Штабс-капитан посмотрел на побоище и горько покачал головой. Не меньше полусотни раненых были перебиты. Если бы не “отчаянные”, толпа растерзала бы всех…
– Да, великий народ и в безднах падения не знает меры…
– Вовремя вы, Егор Ипполитович! – радостно сказал Ахлестышев. – А что за гусары с вами?
– Генерал Бенкендорф прислал. Его отряд вошёл в Москву и теперь воюет уже не с французами, а с уголовными. В городе бесчинства. Сейчас на улицах страшнее, чем было в первые дни нашествия. Будьте осторожны!
– Да уж! Не хватало вынести всё и погибнуть теперь от своих…
Внезапно на улице разгорелась с новой силой ожесточённая стрельба. “Отчаянные” приникли к окну. Оказалось, что спешенные казаки атакуют кор-де-лож, а засевшие в нём французы отбиваются. Трижды казаки ходили на штурм и трижды отступали, неся потери.
Ельчанинов рассердился.
– Какой дурак там командует? Москва уже наша, а тут ещё не навоевались! Надо немедленно прекратить эту резню.
– Они боятся, – сказал Ахлестышев.
– Боятся? Но чего? Корпус Мортье уже за Дорогомиловом. Им нужно лишь сдаться.
