Юрий Кларов - Пять экспонатов из музея уголовного розыска [с иллюстрациями]

— Не знаю я никаких гусиных лапок, гриш и мебельщиков! — заорал я.

«Снегирь» скорбно вздохнул. Похоже было, что я окончательно подорвал его веру в человечество.

— Опять придуриваемся? А кто этой ночью на улице Третьего Интернационала винный склад брал? Вы складик брали, вместе с Гришей Мебельщиком брали.

— Вы что, с ума сошли?!

— Во-первых, оскорблять представителя при исполнении обязанностей не положено. Об этом статья в кодексе имеется. А во-вторых, я-то с ума не сошёл, потому и говорю: отпираться нам никакого здравого смысла нет, потому как все опрошенные в единый голос говорят, что Мебельщику помогал антиллигентный гражданин в шляпе. У кого антиллигентная видимость? У нас. У кого на голове шляпа? У нас. У кого замест документов елецкая «липа»? Опять же у нас. Так что в уме мы или без, а в милицию пройтись нам придётся. Тут уж никакого разговора быть не может.

И действительно, мне пришлось идти в сопровождении «снегиря» через весь город в милицию, которая находилась на самой вершине холма.

Немилосердно жгло летнее волжское солнце. Все жители городка уже были в курсе происшествия, которое случилось на улице Третьего Интернационала, где помещался винный склад нэпмана Бородавкина, и с жаром обсуждали мою дальнейшую судьбу.

В милиции составили протокол о моём задержании и незамедлительно отправили меня в камеру, которая сокращённо именовалась КПЗ, то есть камера предварительного заключения.

В этой душной каморке я просидел почти двое суток, проклиная свою разнузданную фантазию, бдительность «снегиря», свою невезучесть и «хорошего парня» начальника местной милиции, который, на мою беду, отбыл в Нижний Новгород на совещание, посвящённое по злой иронии судьбы необоснованным и незаконным арестам.

Но всё, рано или поздно, кончается. Закончилось и совещание в губернском центре. Начальник милиции просто не знал, как загладить свою невольную вину. Угощая меня янтарным ледяным пивом с лоснящейся от жира воблой, он стеснительно спрашивал:

— Небось блохи донимали?

— Было такое дело.

— И койка жесткая…

— Что говорить!

— А всё перебои со снабжением, Василий Петрович, — объяснял он. — К уезду ведь как относятся? Наплевательски, понятно. Все заявки под сукно. Но ничего. Я сейчас выдрал у начхоза губернского розыска шесть фунтов персидской ромашки — лучшего средства от блох не бывает. От одного вида мрут. А в интернате для дефективных мне пообещали восемь матрасов на пружинах и двадцать фунтов масляной краски. Так что вы немножко раньше времени приехали. Сейчас мы с блохами покончим и благоустройством займёмся. Лучшую КПЗ в губернии оборудуем. Почище любой гостиницы. Сами люди к нам проситься будут. Ей-богу!

— Так что можно приезжать погостить?

Он слегка смутился, а потом рассмеялся.

— А что? Самым дорогим гостем будете. Мы вам по знакомству два матрасика на койку уложим.

— Соблазнительно, конечно, но я всё-таки, пожалуй, откажусь.

— Почему?

— Да не привык как-то в КПЗ ночевать.

— Ну, привычка дело наживное.

— Как для кого.

— Это верно. Поэтому, если КПЗ не прельщает, то милости прошу ко мне домой, хотя, честно говоря, в КПЗ будет поудобней, — сказал он и заговорил об ограблении винного склада. — Мы этого Гришку Мебельщика уже год ловим, — вздохнул он. — Исчезнет на два-три месяца и опять у нас в уезде объявится. Нет, чтоб куда подальше уехать. Всё здесь топчется. Родные пенаты, что ли, его сюда притягивают? Ведь он родом из Маклакова. И отец его оттуда, и дед. Вот, кстати, говорят, что яблоко от яблони недалеко падает. А ведь ерунда это. Отец Гришки был честнейшим человеком. Мастер, умелец, лучший краснодеревщик в Маклакове, а Маклаково краснодеревщиками богато, можете мне поверить. Дед Гришки — вообще легендарная личность. Такого столяра и в Петрограде днём с огнём не сыщешь. Талант! Рассказывают, беспаловская мозаика чуть ли не на вес золота ценилась…

— Простите, какая мозаика?

— Беспаловская. Та, которую дед Гришки Мебельщика делал, — Беспалов Иван Иванович.

— А отец этого… Мебельщика жив?

— Фёдор Иванович? Нет, в голод помер. И он, и жена, и дети… Вот только Гришка на мою голову остался.

Так был найден мной потомок Никодима Егоровича Беспалова. Увы, этот потомок не был краснодеревщиком. Он был просто вором, вором-рецидивистом…

Видимо, я изменился в лице, потому что мой собеседник отставил в сторону жбан с пивом и спросил, что со мной.

И тогда я рассказал ему историю о мебельных гарнитурах «Прекрасная маркиза», или «Золотые стрелы Амура».

Он был потрясён.

— Если Мебельщика нужно взять в интересах науки, то мы разобьёмся в лепешку, а возьмём его, — заверил меня начальник милиции. — Но только, поверьте слову бывшего студента, ни черта этот домушник не смыслит в мебели. И если он и знает какие-нибудь секреты мастерства, то только воровские.

— Но всё-таки у него должны были остаться какие-то рецепты от отца и деда.

— Какие там могли остаться рецепты! — в сердцах махнул рукой начальник милиции. — У него даже совести и то не осталось! Но, как бы то ни было, а обещаю: только арестуем — сразу же отобью вам телеграмму. Наука — дело святое. Я, кстати говоря, историей второй половины восемнадцатого века и первой половиной девятнадцатого увлекался… Значит, говорите, «Прекрасную маркизу» Шереметев и Потёмкин почти одновременно приобрели? Молодец Никодим Егорович! Хотя, конечно, с точки зрения закона немножко не того…

Телеграмму из Василь-Сурска я получил осенью. Для посторонних она звучала весьма загадочно: «Мебельщик нюхает персидскую ромашку, спит матрасе дефективных. Выезжайте. Коллега».

Второй телеграммы из Василь-Сурска я, разумеется, не дожидался…

В прошлую свою поездку в Василь-Сурск я, отсидев в КПЗ и побеседовав с начальником милиции, всё-таки не забыл посетить Маклаково. Недавний голод, охвативший Поволжье, сильно опустошил село. Многие дома стояли заколоченными. Из краснодеревщиков и мозаистов в живых осталось всего несколько человек, да и те почти забросили своё ремесло, хотя нэп к тому времени уже набирал силу, и в Маклаково приезжали скупщики мебели и других изделий с деревянной мозаикой.

Я походил тогда по избам, побеседовал с мастерами. Не могу сказать, что поездка оказалась напрасной. Кое-что я извлёк из неё и даже привёз в музей изящный овальный столик наборного дерева и несколько шкатулок. Но по сравнению с тем, какие надежды я возлагал на свою командировку, улов оказался более чем скромным.

Про историю с мебельным гарнитуром Буля здесь никто и ничего не слышал.

— Разве что Гришка Беспалов что порассказать вам может, — сказал мне старик мастер. — Но навряд. Не то у него в голове. Да и где этого обормота сыщешь? Только в тюрьме.

И вот «обормот Гришка», на моё счастье, в тюрьме…

Начальник уездной милиции встретил меня как родного, рассказал об аресте Беспалова, любезно поинтересовался музейными делами и проводил до дверей КПЗ.

Нет, студент-историк не был болтуном. Хотя я и не специалист в тюремном деле и видел за всю свою жизнь лишь одну камеру предварительного заключения, у меня до сих пор нет ни малейшего сомнения, что КПЗ Василь-Сурского уезда была лучшей в Нижегородской губернии, а возможно, и во всей молодой республике. Здесь всё радовало глаз своей чистотой, вкусом, опрятностью.

И на фоне всего этого потомок великого краснодеревщика выглядел, прямо скажем, весьма неважно. Похабно выглядел. Будто мусорный бачок в картинной галерее.

Потомок Никодима Егоровича не только не вписывался в интерьер образцовой КПЗ, гордости Василь-Сурска, а просто выпирал из него грязным и сальным пятном.

Мне даже стало обидно за начальника милиции. Старался человек, нервы трепал, доставал, выбивал, пробивал. А для кого?

Для таких вот субчиков, которые не могут оценить этого, а валяются себе на пружинистых матрасах, задрав кверху ноги в грязных носках и насвистывая какой-то пошленький мотив.

Увидев меня, Беспалов зевнул, сел на койке и начал сосредоточенно ковырять в носу.

— Ну, чего скажешь? — спросил наконец Беспалов, покончив со своим носом.

— Да вот, приехал с вами побеседовать.

Я вкратце изложил обстоятельства, которые привели меня к нему в КПЗ.

— Подоить, значит, хотишь?

— Я бы назвал это иначе. Но в конце концов дело не в формулировках. Только учтите, что вы должны быть заинтересованы не меньше меня.

— А интерес-то мой в чём? На свободу, что ль, меня выпустят или как?

— Я имею возможность неплохо оплатить все полученные от вас сведения.

— Чем оплатить?

— Деньгами, разумеется. Чем же ещё оплачивают?

— А что я с ними делать-то буду, с твоими бумажками? Капезуху обклеивать?

— Я не понимаю, чего вы хотите?