— С узелком. Узелок из старой шали. И села к нему, и уехала…
— А вам ничего не сказала? — спросил Маликульмульк.
— Ничего… Мы думали, вернется, а не вернулась.
— Дедушка чуть не до утра у окна сидел, — добавил младший внук. — И есть дома нечего, мы все съели…
— Петр Михайлович, она никакой записки не оставила? — на этот вопрос Маликульмульк ответа не получил.
Старик опять отвернулся к стене.
Маликульмульк стоял посреди нищенски убранной комнатушки — пень пнем. Что-то нужно было предпринять. А он разучился предпринимать. После того как князь взял его под свое покровительство, способность принимать решения словно бы заснула в нем. Погоня за игроцкой компанией не стала пробуждением — это скорее было какое-то бессознательное движение организма на поиски необходимых для себя условий существования. Червяк под землей — и тот ведь, тварь совершенно безмозглая, ползет туда, где чует свой червячий провиант…
А вот теперь нужно было действовать, и действовать решительно.
— Как тебя звать? — спросил Маликульмульк старшего из внучат.
— Сашей.
— Беги, Саша, лови извозчика. Живо, живо! Петр Михайлыч, поднимайтесь. Поедем отсюда в Цитадель.
Ответа не было.
— Петр Михайлыч! Саша, ступай скорее… Его сиятельство велели доставить вас в Цитадель, там все для вас готово. Вы должны приступить к отправлению своей должности…
— Оставьте, сударь, меня в покое. Я никого не желаю видеть. Уходите.
Все было понятно — гордость, видать, у этого семейства в крови. Сами горды, и невестка такова же. Если бы речь шла только о старике, полагающем, будто бегство Анны Дмитриевны опозорило семью, — Маликульмульк пожал бы плечами и ушел. Уж как-нибудь расхлебали бы кашу, заваренную вокруг надзирательского места. Но двое мальчишек — старший как раз в том возрасте, когда сам Маликульмульк потерял отца и должен был идти служить… Им-то в этом городе куда деваться? Кому они тут нужны?
— Если вы не встанете, я на руках вынесу вас отсюда и отвезу в Цитадель, — пригрозил Маликульмульк.
— Уходите, говорю вам.
— Хорошо…
Маликульмульк оглядел комнатку — убожество невозможное, хотя мебель наверняка с прежней квартиры. Угол закрыт занавеской, там, видимо, постель Анны Дмитриевны. На полу, как два бочонка, скатанные тюфяки с одеялами — постели мальчиков, не иначе. Образа в углу без окладов, оклады давно проданы.
— А тебя как звать? — спросил он младшего.
— Митей.
— Бери, Митя, постели, перетаскивай вниз. Поедешь жить в Цитадель. Там хорошо — солдаты маршируют, кавалерия, часовые на постах, пушки на валах и на бастионах.
— Я знаю…
— Давай, собирайся!
— А дедушка?
— Дедушку я уговорю. Жить будете в хороших комнатах, в каменном доме. Дедушке должность дали. Учиться с Сашей будете. Я вас в Рижский замок отведу, князю с княгиней представлю.
— Нельзя нам в замок, — строго ответил Митя.
— Отчего же?
— Мы — голодранцы.
— Ясно…
Безмолвно помянув черта, одарившего высокомерием нищее семейство, Маликульмульк отцепил ветхую занавеску, оторвал от нее полосу ткани и увязал поочередно оба тюфяка.
— Тащи вниз, говорят тебе. Дедушка получит жалование — купит вам с Сашей кафтанцы. И вот что! Соседок позови! Пусть помогут собраться!
Маликульмульк надеялся, что явится Дуняшка, и от нее можно будет все узнать про Анну Дмитриевну, ведь она-то после Маврушки и была посредницей в переговорах между графиней де Гаше и госпожой Дивовой. Но пришла лишь ее тетка, женщина хрупкого сложения и на вид болезненная. А откуда быть здоровью, если целыми днями сидишь скорчась над шитьем?
Старый бригадир делал вид, будто его вся эта суета не касается. Если бы Господь сейчас забрал к себе его усталую душу, он был бы безмерно благодарен. Маликульмульк понимал это — да ведь нельзя же раньше смерти помирать. В конце концов он встал над постелью и просто силком усадил Петра Михайловича.
— Вставайте, черт бы вас побрал! — сказал он, встряхнув старика за плечи. — Сами же просили хоть какую должность! Вещи собраны, едем же наконец!
Маликульмульк сильно беспокоился, что вот уехал посреди трудового дня, бросив службу, и не было бы опять нагоняя от князя. Ему приходилось спешить, а в таких случаях не до излишней любезности.
Кончилось все это нелепо. Ему удалось выпроводить старика на лестницу, и поспешность заставила его идти по ветхим ступенькам следом. Общий их вес произвел давно ожидаемое действие — лестница затрещала, накренилась, длинный козырек потерял опоры, все поползло. Маликульмульк успел выпихнуть бригадира, и тот, сломав балясины перил, распластался на жухлой траве. Сам же Маликульмульк сумел лишь закрыть голову руками и согнуться — его накрыло козырьком, ступени ушли из-под ног, и он застрял в деревянных обломках, боясь пошевелиться.
И тем не менее произнес вслух:
— Слава Богу!
Это бедствие означало, что пути назад, в каморку под крышей, у бригадира Дивова больше нет.
Прибежали соседи с баграми, которые имелись в каждом доме на случай пожара, растащили доски, протянули Маликульмульку грязные руки, и выдернули его из обломков лестницы. По-немецки, по-латышски, по-польски, по-русски спросили, цел ли, не пострадал ли. Он благодарил, как умел. Затем соседи помогли погрузить узлы на извозчика (о перевозке мебели и речи быть не могло), усадили Маликульмулька и бригадира с внуками, и дрожки покатили в сторону эспланады.
Когда княжеское семейство уселось за обеденный стол, вошел Маликульмульк с такой довольной физиономией, какой уже давно не радовал благодетелей. В последний раз он так сиял после тайной и опасной премьеры «Подщипы».
— Бригадир Дивов вселился в свои апартаменты. Мебели там немного, да как-нибудь обрастет хозяйством, — доложил он. — У нас в канцелярии стоят старые стулья и стол, я велю к нему перенести. Ваше сиятельство, Варвара Васильевна, прикажите Марье Демьяновне выдать постельного белья, сколько можно. И парнишек надо одеть по-человечески — я знаю, у вас всякая ветхая детская сорочка сберегается.
— Ты, Иван Андреич, прямо как добрая фея из французской сказки, — сказала княгиня. — После обеда велю девкам все собрать, что требуется. А что, невестке Дивова тоже нечего надеть?
— Боюсь, что так, ваше сиятельство. И коли я к закускам опоздал, то велите хоть щей налить побольше! Без щей я не работник.
Перевоплощением в Косолапого Жанно Маликульмульк отвлек внимание княжеской четы от госпожи Дивовой. И съел две полные тарелки, и хлеба на сюртук и на рубашку накрошил исправно — проделал все, что господам по вкусу.
Казалось бы, все в порядке. Бригадир, вынужденный жить на золотые проволочки из галуна, пристроен. Внуков, Бог даст, удастся вернуть в привычную для них обстановку — с книгами, учителями, хорошей пищей. Анна Дмитриевна…
Вот тут было некоторое сомнение.
Маликульмульк бесспорно был философом, однако в странствиях на всякие рыла нагляделся. Добрая половина из тех, с кем он садился за карточный стол, либо вообще документов не имела, либо имела какие-то подозрительные, с фальшивыми именами. Графиня де Гаше получила подорожную на свое имя, куда была вписана девица Мариэтта Бонсан и никто более. Как же графиня собирается везти с собой госпожу Дивову? Под именем Мариэтты? Зачем же такие тайны? Дивова — взрослая женщина, вдова, никто ее силком удерживать в доме свекра не может. Даже если бригадир станет ее искать — ему прямо скажут, что власти над ней он не имеет ни малейшей! Ни черта не понять…
Дворецкий графини Савва Никитич где-то с кем-то договорился, и князю привезли лещей из озера Астигерв, которые в Риге почитались деликатесом. Повар Трофим, чтобы их правильно изготовить, бегал советоваться в «Петербург». Когда их подали, Маликульмульк, давно уже слыхавший про эту рыбу и очень желавший познакомиться с ней поближе, приступился к деликатесу в полнейшей рассеянности: его мысли были заняты графиней де Гаше.
С одной стороны, встречаться с ней не следовало — оба чувствовали бы себя очень неловко после беседы в чужом экипаже. Подорожную она получила — чего же еще? Зачем травить душу бедной женщине, которая бог знает чего навертела вокруг случайного сходства? Да и себя бы неплохо поберечь… «потому что я люблю вас…»
Но узнать, где Анна Дивова, все же нужно. И если она действительно сгоряча собирается уехать из Лифляндии под чужим именем — предостеречь!
Тут вспомнилось, что Анна Дмитриевна говорила о муже. Она не верила, что Михайла Дивов покинул сей свет, и собиралась его ждать, если не на Родниковой, то хоть там, где бы он легко ее отыскал, вернувшись в Ригу. Это что же выходит — она получила доказательства его смерти? От графини? И не вцепилась графине когтями в рожу за то, что та допустила самоубийство? Да и как бы графиня объяснила ей, что раньше ее не известила о прискорбном событии, чтобы хоть отпели покойника в церкви, как полагается? Как бы она призналась, что тело Дивова лежит на дне пруда?
