— Когда это было, Настя? — спросила я.
— Третьего дня. Прости, я не успела ничего вам сказать. Мне очень жаль, — ее плечи затряслись, и она уткнулась носом мне в плечо. Я гладила ее по голове, пытаясь успокоить. Но в душе меня точила досада — эти шахматы Владимир привез в подарок отцу из своего последнего путешествия. Будет жаль, если ферзи пропадут.
— Полина, на меня как морок нашел. Я стояла возле стены и не могла пошевелиться. Меня же выгонят! Он расскажет обо мне гнусные вещи — что я воровка, что я обкрадываю своего благодетеля! Нельзя было этого допустить! И эта мысль придала мне силы. Я кинулась к нему, чтобы отобрать фигурки, толкнула его, он пошатнулся, а я выскочила за дверь. Оказалось, что я отобрала только черную королеву, а белая осталась у попечителя. Нужно было бежать к тебе. И тут я вспомнила, что и мячик мой остался в классе. С чем же идти к тебе? — она вопросительно посмотрела на меня. — И я вернулась обратно.
— Какие глупости! — всплеснула я руками. — Так рисковать из-за какого-то глупого мяча.
— И совсем не глупого! — возразила мне Настенька. — Хороша я была, если бы, пообещав подарок, вернулась к тебе с пустыми руками. Да и фигурки необходимо вернуть. Чем Лазарь Петрович будет играть в шахматы? Я же слышала, как королева отлетела и ударилась об пол. Надо было только немного подождать, пока Григорий Сергеевич выйдет из класса. Заберу и пойду, и так много времени потеряла, — иногда Настя умиляет меня своей рассудительностью. — И когда я вошла снова в класс, начала искать королеву — ее нигде не было. И вдруг я увидела попечителя. Он лежал почти у самой кафедры. Мне стало страшно, неужели я его так сильно толкнула? Я подошла поближе и потрясла его легонько. А из-под него как кровь хлынет — мне на передник и пелеринку… Я закричала. Потом Марабу пришла и увидела меня возле него. Вот и все.
Мы молчали. Анастасия, выговорившись, немного успокоилась, а я, наоборот, встревожилась. Ее рассказ так взволновал меня, что я не смогла усидеть на скамье и, встав, начала расхаживать вдоль коридора. Я мучительно размышляла, как вытащить девушку из беды, обрушившейся на нее? Она первая подозреваемая, и тут срочно надо будет просить помощи у отца.
Вот такие у нас дела, дорогая моя подруга. Я очень беспокоюсь за душевное здоровье нашей Насти — на нее обрушилось страшное горе.
Вскорости жди нового письма.
Твоя подруга Полина.
* * *
Штабс-капитан Николай Сомов — поручику Лейб-Гвардии Кирасирского Его Величества полка Алексею Соковнину, Москва.
Душа моя, вернувшись от полковника, я заснул, как убитый! Проспал утреннюю отправку почты. Поэтому письмо запечатываю в тот же конверт. Смотри, не перепутай, с чего начинать читать.
Пока я гулял по веранде и ежился на свежем морозце, в зале зашумели. Я не обратил на звуки особого внимания.
Вдруг мимо меня пробежали какие-то люди. Я увидел двух учителей, сторожа, истопника в измазанном углем фартуке. Поспешил и я.
Боже, Алеша, что я увидел! Смерть всегда неприглядна, но вот так, в классной комнате! Статский советник лежит с проломленным черепом, а вокруг топчутся зеваки. Отвратительное зрелище!
Я тут же навел порядок. Выставил всех за дверь, нисколько не чинясь. Полина утешала Настеньку — девушка была сама не своя.
В рекреации послышался шум, и из-за колонны показалась группа полицейских. Впереди шел небольшого роста человек с самым деловитым выражением лица. Лет пятидесяти, залысины, обвисшие усы. Рядом с ним мрачный тощий господин в очках и с медицинским саквояжем в руках. Замыкали шествие четверо городовых.
Усатый подошел к мадам фон Лутц и отрекомендовался:
— Агент сыскной полиции Ипполит Кондратьевич Кроликов. Проводите меня к месту… э-э… происшествия.
Мадам, не вставая, махнула рукой по направлению к классной комнате.
— Попрошу всех пока не покидать здание. С вами поговорим позже, — сурово сказал Кроликов и вошел в класс.
За ним вошел человек с саквояжем, двое городовых остались у двери, а вторая пара спустилась вниз, ко входу в институт.
Они пробыли там не более десяти минут. За это время я видел, что Полина с Настей места себе не находили. Особенно когда дежурная оторвалась от начальницы, медленным шагом приблизилась к ним и вернулась обратно, ничего не говоря. Но выражение лица у нее было самое многозначительное.
Подойдя к Полине, я встал рядом и погладил Настю по голове.
Дверь открылась, оттуда вышел агент и, обводя всех взглядом из-за насупленных бровей, проговорил:
— Ну-с, приступим. Кто нашел тело?
— Она, — пришедшая в себя Марабу вытянула длинный палец по направлению к нам, хотя наверняка сама учила институток, что показывать пальцем неприлично.
— Кто она? — переспросил Кроликов.
Полина с Настей присели в реверансе.
Марабу подскочила к нам, и я удивился, сколько прыти в этой желчной синявке:
— Анастасия Губина, сирота на попечении, отец умер в следственной тюрьме. Я вошла и увидела ее всю в крови, около тела его превосходительства, невинно убиенного!
Такой наглости Полина стерпеть не могла:
— Постыдились бы, Зинаида Богдановна! При чем тут покойный отец Анастасии? Говорите по делу, то, что видели, а не возводите напраслину на честную девушку!
— Простите, с кем имею честь? — спросил Кроликов, сверля глазами мою храбрую Полиньку.
— Аполлинария Лазаревна Авилова, вдова коллежского асессора Владимира Гавриловича Авилова, дочь опекуна мадемуазель Губиной.
Сыскной агент посмотрел на нее с некоторым уважением.
— Хорошо, — он кивнул, — я хочу побеседовать с мадемуазель Губиной. Пусть она пройдет в класс.
— Никуда она не пойдет! — твердо возразил я. — Мадемуазель Губина несовершеннолетняя и будет отвечать на ваши вопросы только в присутствии ее опекуна. Или в присутствии госпожи Авиловой.
— Кто вы? — спросил меня Кроликов, впрочем, ничуть не смутившись.
— Штабс-капитан артиллерийского полка N-ского гарнизона Николай Сомов.
— Кузен мадемуазель Губиной, — внесла лепту высунувшаяся некстати Марабу.
— Как начальница этого заведения, я должна знать, что совершила мадемуазель Губина, — заявила мадам фон Лутц.
— Но тайна следствия? — попытался было возразить Кроликов.
— Я буду жаловаться губернатору! — грозно отмела его возражения фон Лутц. — И Игорь Михайлович мне не откажет.
Следователь оказался в неловком положении. Наконец, он справился с собой и широким жестом пригласил нас в классную комнату. На пороге он обернулся:
— Господин штабс-капитан, — внезапно обратился он ко мне, — проследите, чтобы никто из присутствующих здесь не покинул коридор.
Я вышел, дверь закрыли, и что происходило в классной комнате, мне пока неизвестно. Полина скупа на объяснения.
Вот такие дела, брат.
Запечатываю и отсылаю — не заметил, как обедать пора. Поеду в трактир, оттуда к Рамзину. Может, что-то и прояснится.
До встречи, Алеша!
Твой Николай Сомов.
* * *
Анастасия Губина, N-ск — Ивану Губину, Москва, кадетский корпус.
Милый братец!
Прости меня за ту отчаянную записку, которую я отправила тебе, не помня себя от горя. Теперь я успокоилась и могу связно описать все произошедшее после того, как я обнаружила в классной комнате Григория Сергеевича, лежавшего в собственной крови.
Как я боялась заходить туда, где лежал этот несчастный! Тело попечителя прикрыли серой холстиной, полицейский врач копался в саквояже, а нас Кроликов усадил так, чтобы мы сидели спиной к месту преступления.
— Ну-с, начнем, медам. Расскажите, мадемуазель, как было дело?
Полина ободряюще посмотрела на меня и я сказала:
— Я зашла в класс, чтобы взять из ящика мячик, свой подарок Полине, то есть мадам Авиловой.
— Как вы смели, мадемуазель Губина? — прервала меня возмущенная начальница. — Вы нарушили дисциплину! Институткам запрещено входить в классные комнаты, когда нет занятий.
Но тут вмешался этот страшный полицейский с висячими усами:
— Прекратите, мадам фон Лутц, — твердо сказал Кроликов. — Вы здесь присутствуете как свидетельница того, что с мадемуазель поступают по закону. Когда мне необходимо будет вас допросить, я вам об этом скажу. А сейчас попрошу не вмешиваться в ход допроса.
К моему великому изумлению, начальница немедленно замолчала, а следователь посмотрел на меня прямо—таки ласково:
— Продолжайте, дитя мое.
Нет, он, оказывается, совсем не страшный. И я продолжила:
— Мячик я нашла не сразу. А потом его превосходительство подошел сзади и… — тут я с мольбой посмотрела на Полину. И снова разрыдалась. Сил нет такое рассказывать, да еще при мужчине.
Как долго я рыдала не помню. Полицейский врач подошел к нам, достал из саквояжа какие-то капли, налил из графина стакан воды и подал мне. Я не могла сделать глотка, чтобы не расплескать воду, губы стучали о край стекла.
