произнес Виталий Викторович уже без всякого намека на доброжелательность. — Следствию важно знать точно.
Снова мельком глянув на записку, Нина Печорская ответила:
— Мужа.
Прозвучало не очень убедительно. Майор Щелкунов невольно сжал губы.
— И подпись его? Вы подтверждаете? — ровным, сочувствующим тоном, пряча нарастающее раздражение, спросил Виталий Викторович. А ведь могла бы ответить и более убедительно. Ведь прожила с мужем бок о бок не один месяц. Ему никогда не нравилась неопределенность в словах свидетелей. Ну как можно, скажите на милость, иметь дело с очевидцем, слова которого расплывчаты и нетверды. Прикажете ему верить? Что-то не очень получается.
— Его, — устало произнесла Печорская, и ее опять качнуло. Женщина была очень слаба. Происшествие, случившееся в ее квартире, сильно на нее повлияло, забрав, по-видимому, все силы.
Без четверти двенадцать прибыл дежурный участковый, уже в годах, с орденом Красного Знамени на темно-синем мундире.
— Старший лейтенант Бабенко, — представился он.
— Помогите младшему лейтенанту, — приказал ему Щелкунов, указав на Зинаиду Кац и продолжая недоверчиво и, похоже, участливо посматривать на Нину Печорскую. — Мы ищем письма и бумаги, написанные рукою покойного. И чтобы они были подписаны его собственной рукой. Очень помогли бы личные письма, документы.
— Понял, товарищ майор, — ответил Бабенко и прошел к младшему лейтенанту: — Ваш начальник направил меня к вам.
— Хорошо, — ответила Зинаида и четко поставила участковому уполномоченному задачу: — Для начала нужно просмотреть шкаф, ящики в комодах, письменный стол. Я начну с комода, а вы осмотрите письменный стол.
Письма, написанные рукою Печорского, нашлись в том же комоде. А пачка документов в белой папке с тесемками была обнаружена Бабенко в ящике письменного стола. На некоторых документах стояла размашистая подпись Печорского.
— А теперь давайте сравним почерк с записки с теми письмами, что отыскались.
Для верности записку положили рядом с письмами. Вроде бы все буквы схожи, и вместе с тем записка и строки, написанные в письмах, каким-то неуловимым образом отличались.
— Каково твое мнение, Зина? — посмотрел на младшего лейтенанта Щелкунов.
— Мне кажется, что они не очень похожи. Вот посмотрите повнимательнее, товарищ майор, в предсмертной записке у строчек наклон немного другой и буквы ложатся как-то поровнее. А написание некоторых букв в записке и в письмах вообще разнятся! Видите, в предсмертной записке буква «И» прямее выглядит, чем в письмах и в документах, а буква «О» в записке более вытянутая. А еще Печорский перед смертью должен был находиться в сильном волнении, это как-то должно было сказаться на его почерке. А мы видим, что почерк у него в предсмертной записке ровный, как будто бы Печорский старательно выводил каждую букву. Никуда не спешил. В письмах он менее аккуратен.
— Замечание, конечно, верное, — вынужден был согласиться Щелкунов. — А ты не думаешь, Зинаида, о том, что Печорский взвешенно принимал решение о самоубийстве. Перегорело у него все внутри, вот потому он и не волновался. И торопиться ему уже было некуда. А что касается самого почерка, то мне видится, что в обоих случаях почерки очень похожи и могли быть выполнены одной рукой. Хотя я, конечно, не являюсь специалистом-почерковедом. Пусть участковый нас рассудит, — решил Виталий Викторович. — Старший лейтенант, подойдите сюда.
Участковый немедленно подошел.
— Давно служите в милиции?
— Лет пятнадцать. Поначалу, как с Гражданской пришел, мастером на заводе поставили, а уже потом, как коммуниста, в милицию направили.
— Значит, опыт большой.
— Всякого насмотрелся, чего уж там…
— Можете нас рассудить? Почерк в письмах похож на тот, что в записке?
Старший лейтенант довольно долго разглядывал бумаги, неодобрительно хмыкал, смотрел зачем-то бумаги на свет, после чего весьма глубокомысленно изрек, не поддержав ни сторону младшего лейтенанта, ни майора:
— Кое-какие отличия между почерком в предсмертной записке и почерком в письмах, следует признать, имеются. Но, с другой стороны, — добавил после небольшой паузы Бабенко, — ежели бы я собирался через пару минут удавиться, мой почерк, я думаю, тоже бы отличался от того, каким я пишу в обычных условиях… К тому же не стоит человеку, не очень-то сведущему в подобных вопросах, решать, тот это почерк или не тот, ибо ничего это не даст.
Сказано было емко и убедительно. Поэтому Щелкунов пришел к единственно правильному решению, заключив следующее:
— Хорошо. Отдадим записку с письмами и документами экспертам-почерковедам. А они уж там пусть разбираются. — Потом обратился к Нине, стоящей рядом: — Осмотрите вещи. Если у вас что-то пропало, скажите.
Нина огляделась и ответила не сразу:
— Да вроде ничего. Все на месте.
— Деньги в доме были? — поинтересовался Виталий Викторович.
— Да, — последовал ответ.
— Где они хранились?
— В письменном столе.
— Вы не можете посмотреть, — мягко обратился Щелкунов к Печорской, — находятся ли деньги на своем месте или нет?
Виталию Викторовичу отчего-то было жалко молодую беззащитную вдову. Как бывает жалко голодного щенка, тыкающегося холодным носом в ладони, или котенка, забившегося со страха перед чужим миром под лавку или скрипучее крыльцо. Хотя ранее в каких-либо прежних делах, которые ему доводилось вести, особой жалости к свидетелям происшествий или преступлений майор не испытывал.
Все теперь пойдет прахом, что Модест Печорский так кропотливо преумножал и выстраивал: магазины и ресторан.
Нина прошла к письменному столу и выдвинула верхний ящик. Денег в нем не оказалось.
— Их здесь нет, — удивленно произнесла она и посмотрела на майора милиции: — Вы полагаете, нас ограбили? — Она помолчала, собираясь с духом, чтобы произнести следующую фразу: — А моего мужа что — убили? Но кто это мог сделать? И за что?
— Мы здесь для того, чтобы разобраться во всех обстоятельствах произошедшего, — уклончиво и довольно сухо ответил Щелкунов.
— Да нет, не может такого быть, — взволнованно произнесла Печорская, обращаясь скорее сама к себе. После чего вскинула голову и посмотрела Виталию Викторовичу прямо в глаза: — Модест Вениаминович, конечно, сделал это сам. Это, вне всякого сомнения, самоубийство.
— Откуда у вас такая уверенность? У него были на то какие-то причины? Может, он болел?
Отвернувшись, вдова молчала.
— Сколько было денег? — выдержав паузу, спросил Виталий Викторович, немного удивленный поведением молодой вдовы. Другая бы на ее месте наверняка ухватилась бы за версию об убийстве мужа, которая оправдывала бы его и делала из него жертву преступления, а не явно смалодушничавшего человека, сдавшегося перед обстоятельствами. Если бы эта другая его любила и желала сохранить добрую память о нем. А Нина, похоже, больших чувств к ныне покойному супругу не испытывала.
— Точно я не могу сказать, — тихо ответила молодая женщина.
— Ну, можете сказать хотя бы примерно? — вновь спросил Щелкунов, надеясь получить точный ответ.
— Думаю, тысяч семь-восемь.
— Значит, в ящике письменного стола находилось тысяч семь-восемь,
