— Ладно, — сказал он. — Я не вижу в этом вреда.
— Я вижу! — возразил Вудворд, но Бидвелл прошел мимо него и отворил ворота тюрьмы. Иерусалим слегка поклонился, с благодарностью отвечая на жест Бидвелла, и вошел внутрь, стуча сапогами по половицам.
Вудворд тут же бросился за ним, желая не допустить никакого вреда, который мог бы причинить проповедник. За ним вошел Бидвелл, а также Джонстон, в то время как Пейн, явно утратив интерес к этому делу, даже не спешился. Мрачный интерьер тюрьмы был освещен только молочным светом из люка на крыше, который сегодня утром собственноручно открыл Вудворд.
Мэтью и Рэйчел слышали всю суматоху, речь Пейна и голоса стоящих у двери людей, так что знали, чего ожидать. Исход Иерусалим прежде всего остановился у камеры Мэтью и посмотрел проницательно сквозь решетку.
— Кто есть юноша сей?
— Мой клерк, — ответил Вудворд севшим голосом.
— Он здесь, дабы следить за ворожеей?
— Я здесь, — ответил Мэтью, — поскольку приговорен к трем дням тюрьмы за поступок, о котором сожалею.
— Как? — поджал губы Иерусалим. — Слуга судьи, ты стал злодеем? Всенепременно это также козни ворожеи, дабы препятствовать суду.
Мэтью не успел ответить, как голова Иерусалима повернулась в сторону другой камеры, и взгляд его упал на Рэйчел, которая сидела на скамье, закрыв голову капюшоном, но оставив лицо открытым.
Наступило долгое молчание.
— О да, — произнес наконец Иерусалим. — Я вижу, сколь глубоко в ней озеро греха.
Рэйчел не сказала ни слова, но ответила взглядом на его взгляд.
— Зрите же, как злобно взирает она, — объявил Иерусалим. — Как жарок огнь, жаждущий обратить мое сердце в пепел. Ты радовалась бы, отправив меня лететь в Ад на крыльях вороновых, женщина? Или довольна была бы пронзить мне очи гвоздями и язык разделить надвое? — Она не ответила, но опустила глаза. — Вот! Зрите! Зло, обитающее в ней, дрожит передо мной, и она не может более взирать мне в лицо!
— Вы наполовину правы, — сказала Рэйчел.
— А это колкость? Остроумная ведьма! — Иерусалим прошел мимо решетки Мэтью и остановился перед решетками другой камеры. — Как имя твое?
— Остроумная ведьма, — ответила она. — Вы уже дали мне имя.
— Ее зовут Рэйчел Ховарт, — подсказал из-за спины проповедника Бидвелл. — Не имеет смысла упоминать, что она весьма упорствует.
— Как все они. — Иерусалим просунул длинный тощий палец и обхватил прут решетки. — Как я уже вам говорил, у меня большой опыт с ворожеями. Мне ведомо то зло, что пожирает их сердца и делает черной душу. О да, ведомо. — Он кивнул, внимательно посмотрел на Рэйчел. — Это та, что совершила два смертоубийства? Так это было?
— Да. Первым делом она убила нашего англиканского священника, потом — собственного мужа, — ответил Бидвелл.
— Нет, в этом ты заблуждаешься. Сия ворожея стала невестою Сатаны, когда пролила кровь преподобного. И она же заколдовала посевы полевые и умы граждан?
— Да.
— Предположение, — не мог не сказать Мэтью. — Пока еще не доказанное.
Иерусалим бросил на него пронзительный взгляд:
— Что глаголешь ты?
— Улики еще не собраны окончательно, — сказал Мэтью. — А потому все обвинения против мадам Ховарт считаются недоказанными.
— Мадам Ховарт, так ты зовешь ее? — Иерусалим тонко и холодно улыбнулся. — Ты именуешь ворожею с почтением?
Вудворд сумел выговорить:
— Мой клерк — человек свободного ума.
— Твой клерк — человек пораженного болезнью ума, болезнью, наведенной силой этой ворожеи, сэр. Весьма опасно оставлять его здесь, в столь тесной близости. Не отыскать ли другое место, где заключить его?
— Нет, — ответил Бидвелл. — Другого места у нас нет.
— Коль так, то следует перевести ворожею в другое место. В суровом одиночестве.
— Я вынужден заявить протест против такого действия, — быстро сказал Мэтью. — Поскольку суд происходит здесь, право мадам Ховарт — присутствовать на нем во время допроса свидетелей.
Проповедник замолчал, уставившись на Мэтью. Потом он заговорил:
— Джентльмены, страшусь, что мы суть очевидцы развращения сей юной души. Ни один незапятнанный христианин и помыслить не мог бы о каких-то «правах» ведьмы. — Он дал этой фразе отзвучать как следует. — Сие есть злобное желание ведьмы утащить с собою в Ад как можно больше невинных душ. В Старом Свете целые селения сжигали дотла и вешали всех до единого их обитателей, ибо были они совращены ведьмой.
— Может быть, — ответил Мэтью, — но здесь Новый Свет.
— Старый Свет или Новый, но вечна битва меж Богом и Сатаной. И нет в ней середины. Либо ты солдат христианского воинства на одной стороне… либо орудие Диавола на другой. На чьей ты стороне, отрок?
Отличная ловушка, понял Мэтью. И еще он впервые понял извращенную логику, которую обращают против Рэйчел.
— Если я скажу, что я на стороне истины, — спросил он, — делает меня это солдатом или орудием?
Иерусалим тихо засмеялся:
— А вот, джентльмены, зрите вы начало падения Адама: уподобление змее, сперва в мыслях, затем в словах и наконец — в деяниях. Отрок, будь бдителен! Казнь есть награда столь скользким поступкам!
— С вашего позволения! — прохрипел Вудворд. — Мой клерк не под судом!
— Твой клерк — уже не твой воистину, — заявил Иерусалим. Он снова повернулся к Рэйчел. — О ворожея! — произнес он, и в голосе его зазвучал давешний гром. — Почто обрушила ты чары на нежную душу сего отрока?
— Не обрушивала я чары ни на какую душу, — ответила она. — Ни нежную, ни грубую.
— Что ж, время покажет. О ты, криводушная блудница, полная лжи и ков! Но каждый закат отбирает еще день из оставшихся у тебя, чтобы сеять грех! — Он оглянулся на Бидвелла. — Столь закоренелая ворожея не должна погибнуть легкой смертью в петле.
— Ее сожгут, — объяснил Бидвелл. — Магистрат уже вынес решение.
— А-а, сожгут. — С таким почтением произнес Иерусалим это слово, будто говорил о самой сути жизни. — Что ж, это подойдет. Но даже пепел требует ритуала санктимонии. — Он снова холодно улыбнулся Рэйчел. — О враг мой, — сказал он, — лицо твое меняется меж градами и весями, но сам ты тот же. — И снова Бидвеллу: — Я зрел достаточно. Сестра моя и племянник ожидают меня. Свободны ль мы поставить шатер на незанятой земле?
— Да, — ответил Бидвелл после едва заметного колебания. — Я скажу где.
— Я против! — заявил Джонстон. — Неужто я ничем не могу разубедить вас, Роберт?
— Я думаю, Иерусалим нам нужен не меньше, чем магистрат.
— Вы станете думать по-другому, когда он снова устроит бунт! Будьте здоровы!
Явно разозленный и раздосадованный Джонстон пошел прочь от тюрьмы, хромая и опираясь на трость.
— Алан успокоится, — сказал Бидвелл проповеднику. — Он наш школьный учитель, но он вполне разумный человек.
— Я уповаю, что твой учитель не собьется с пути, как тот злосчастный клерк. Что ж, сэр, я к твоим услугам.
— Тогда ладно. Пойдемте со мной. Но у нас не будет более… гм… беспорядков, надеюсь?
— Беспорядки — не мое дело, сэр. Я здесь ради дела освобождения.
Бидвелл жестом пригласил Иерусалима следовать за ним прочь от тюрьмы, и они пошли. Чуть отойдя от двери, Бидвелл обернулся к Вудворду:
— Магистрат? Я предлагаю вам пойти с нами, если вы желаете ехать в моем экипаже.
Вудворд кивнул. Бросив грустный взгляд на Мэтью, он слабым голосом сказал:
— Я должен дать себе отдохнуть и потому не смогу прийти до утра. Как ты?
— Все хорошо, сэр. Вы должны, я думаю, попросить у доктора Шилдса еще лекарства.
— Я так и сделаю. — Он мрачно посмотрел на Рэйчел: — Не думайте, что раз мой голос слаб и тело немощно, я не продолжу этот суд в меру своих возможностей. Следующий свидетель будет допрошен, как планировалось. — Он сделал два шага к двери и снова остановился. — Мэтью? — позвал он мучительным шепотом. — Постарайся, чтобы твои чувства не стали так же слабы, как мое здоровье.
С этими словами он повернулся и пошел за Бидвеллом.
Мэтью сел на скамью. Прибытие Исхода Иерусалима добавило в здешнюю смесь весьма взрывчатый элемент. Но сейчас Мэтью больше волновало ухудшающееся здоровье магистрата. Было ясно, что Вудворду следует отдохнуть под наблюдением врача. И уж во всяком случае, не торчать в этой гнилой тюрьме, но гордость и чувство долга требовали от него провести суд без дальнейших задержек. Мэтью никогда не видел магистрата, столь хрупкого голосом и духом, и это его пугало.
— Магистрат, — вдруг сказала Рэйчел, — очень болен. Так мне показалось.
— Боюсь, что да, — ответил Мэтью.
— Вы давно у него служите?
— Пять лет. Я был ребенком, когда мы встретились. Он дал мне возможность стать человеком.
