Единственным, кто не вступил в перебранку, оказался Конрад Неер. Палач из Кауфбойерна молча сидел за дальним концом стола и наблюдал за перепалкой. Куизль так до сих пор и не выяснил, что это был за человек. При этом велика была вероятность, что он в скором времени станет его зятем.
– Прекратите, черт бы вас побрал! – прокричал Дайблер, перекрывая шум. – Прекратить, я сказал!
Но это не возымело никакого действия. Тогда он схватил свою кружку и с размаху швырнул ее о стену. Жестяной звон хоть на какое-то время утихомирил палачей.
Дайблер сделал глубокий вдох.
– Я созвал этот Совет не для того, чтобы вы поубивали друг друга, – произнес он. – Хотя должен признаться, при таких обстоятельствах вряд ли из этого выйдет что-то путное. – Он опустил голову. – Поэтому я вынужден согласиться с нашим родичем из Нюрнберга. Наверное, будет лучше распустить Совет.
– Ну, что я и говорил! – Видман победно улыбнулся и встал. – Я сейчас же велю слугам собирать…
– Каждый, кто решит сейчас уехать, подвергает себя опасности.
– Чего?
Видман повернул голову в сторону Конрада Неера. Это были первые слова, произнесенные палачом из Кауфбойерна.
– Что ты хочешь сказать этим? – в некоторой растерянности спросил Видман.
– Ганс оказался один за городскими стенами, и кто-то с ним расправился, – объяснил Неер. – Вы уверены, что такая участь не постигнет кого-то еще? Неважно, кто за этим стоит, какой-нибудь полоумный или толпа разгневанных горожан. Поодиночке мы слабы. Люди решат еще, будто мы что-то скрываем и пытаемся сбежать. Поэтому нам лучше держаться вместе, пока все не прояснится.
– А если оно никогда не прояснится? – спросил Тойбер. – Что тогда?
– Тогда я предлагаю пробыть в Мюнхене еще два дня, – ответил Неер. – Два дня, ни больше ни меньше. За это время Якоб попытается выяснить, что на самом деле случилось с Гансом. Мне кажется, мы в долгу перед нашим родичем.
За столом вновь поднялся взволнованный ропот. Куизль не смог сдержать улыбки. Неер говорил вполне серьезно, но в действительности, вероятно, преследовал совсем другую цель: ему хотелось подольше поухаживать за Барбарой. Если сейчас распустить Совет, то и семейство Куизлей отправится домой. А его младшая дочь, похоже, так и не решила, кто станет ее будущим мужем. После всех этих перебранок Якоб уже и сам сомневался, следует ли Барбаре выходить замуж за палача.
«Мы все без исключения изгои, – подумал он. – Одиночество всех нас превратило в озлобленных зверей».
Куизль переводил взгляд с одного на другого, и ему вдруг пришло в голову, что горожане, возможно, и правы. Может, в их рядах действительно был убийца? Якоб долгое время подозревал мастера Ганса – в том числе и потому, что тот появился в Мюнхене раньше других. С другой стороны, что мешало поступить так кому-то другому? И на протяжении долгих лет наведываться в Мюнхен?
И кто сказал, что в других уголках Баварии не происходило подобных убийств?
Палачи часто бывали в пути. Не каждый город мог позволить себе собственного палача, и при необходимости его приглашали со стороны. И по возможности предпочтение отдавали не всяким там живодерам, а кому-нибудь из Совета Двенадцати.
Куизль вздрогнул.
Приезжий палач… идеальный убийца…
Может, мастер Ганс догадался об этом – и потому расстался с жизнью?
Теперь Якоб совсем иначе посмотрел на споривших вокруг него палачей, и ему вдруг стало не по себе.
Озлобленные звери…
– Проголосуем! – воскликнул Дайблер, прервав мысли Якоба, и стукнул ладонью по столу. – Кто за то, чтобы принять предложение Неера и остаться здесь еще на два дня? В надежде, что все скоро прояснится? Я, как того требует наш закон, от голосования воздержусь.
После некоторых колебаний шестеро палачей подняли руки. Иоганн Видман, Каспар Хёрманн и их родичи из Ингольштадта и Ансбаха остались в меньшинстве.
– Шестеро против четверых, – заключил Дайблер. – Что ж, по крайней мере, с этим разобрались. Значит, остаемся здесь до воскресенья… – Он вздохнул и сцепил руки в замок. – А теперь отдадим должное нашему погибшему родичу, помолимся за него. Господи, внемли голосу моему, услышь молитвы мои… – начал он, и остальные неуверенно присоединились.
Опустив головы, палачи бормотали покаянный псалом в память о мастере Гансе.
Но от Якоба не укрылось, как недоверчиво они поглядывают друг на друга.
* * *
Петер сидел на скамейке в Мюнхенском саду, закрыв глаза и подставив лицо солнцу. Лоб у него блестел от пота, дыхание было прерывистое. Все утро они с Максом носились по парку, играли в прятки и салки. Теперь оба выбились из сил и грелись под полуденным солнцем. Снег под его лучами растаял так же быстро, как и выпал.
Когда они сидели вот так рядом, Петер даже забывал, что он – сын простого лекаря, а Макс – настоящий кронпринц. Но стоило ему открыть глаза, и он снова видел окружающую его роскошь, этот сказочный сад, совсем не похожий на привычные места, луга по берегам Леха, темные дубовые рощи и поля недалеко от Кожевенной улицы Шонгау.
Дворцовый сад с севера граничил с резиденцией и представлял собой искусно устроенный парк. Здесь росли высокие деревья и причудливо подстриженные кустарники. В бассейнах еще плавали обломки льда. Повсюду стояли мраморные статуи вроде тех, что Петер видел в резиденции. Посреди сада, где сходились посыпанные белым гравием дорожки, была каменная беседка.
Петер жалел, что не захватил с собой рисовальные принадлежности. Как бы ему хотелось запечатлеть этот вид, чтобы потом показать отцу! Правда, он не знал, как отнесся бы к этому Макс. Принц уже ясно дал понять, что он далеко не в восторге от занятий по латыни и музыке. Может, у него был и собственный учитель рисования? И существуют ли такие вообще?
Иногда по саду прохаживались придворные. Стоило им увидеть кронпринца, и они склоняли головы. Мимо как раз проходил напудренный щеголь в парике, поклонившийся едва ли не до самой земли. Когда он скрылся из виду, Макс захихикал.
– Иногда они так кланяются, что пачкают парики в грязи, – сказал он весело. – Или те слетают и можно увидеть их лысину.
– А если кто-нибудь не поклонится? – спросил Петер.
– Тогда палач отрубит ему голову, – ответил Макс так беззаботно, словно говорил о погоде. – Я все-таки сын баварского курфюрста.
Петер поежился. Хорошо хоть Макс ничего не знает про его деда…
– Мама постоянно устраивает здесь балы, – продолжал болтать кронпринц. – Все надевают маски и играют в салочки, совсем как дети. А на Вюрмзее у нас есть большой корабль, бучинторо, настоящий плавучий замок. Интереснее всего там легкие пушки, а вообще-то скука кромешная.
Петеру с трудом верилось, что в плавучем замке может быть скучно. Но он ведь и принцем никогда не был…
– Завтра вечером мама устраивает большой бал в Нимфенбурге, в нашем новом летнем дворце, – сообщил Макс, балансируя на спинке скамьи под робкими взглядами придворных. – Сейчас там только голые стены и внутри жуть как холодно. Но матери там нравится. Тебе непременно нужно прийти, а то я опять помру со скуки. Обещаешь?
– Если… если родители меня отпустят, – ответил Петер.
Макс отмахнулся.
– Я же кронпринц. Просто прикажу тебе прийти, и дело с концом.
Петер посмотрел на высокую стену, отделяющую сад от Швабингской улицы.
– Простым людям сюда нельзя, верно? – спросил он.
– Разумеется! – Макс рассмеялся и спрыгнул со скамьи. – Мне чуть ли не умолять пришлось, чтобы тебя впустили… – Тут улыбка его померкла. – Правда, только до полудня, потом тебе придется уйти. После обеда у меня урок скрипки у Керля. Как же мне это надоело!
– А если ты возьмешь и не придешь? Ты же принц, тебе все можно.
– Ха, держи карман шире! – Макс издал какой-то непонятный звук. – У меня забот, наверное, больше, чем у крестьянского простака. С утра до вечера проходят какие-то скучные приемы, одно только одевание занимает час. А потом эти бесконечные занятия! Латынь, теология, арифметика, география, скрипка, арфа, флейта… – Он застонал. – Хуже всего – это латынь и уроки скрипки у Керля. Раньше хоть Артур был… На занятиях он без конца лаял, скулил и выводил Керля из себя. Но Артур потерялся. Черт его знает, увижу ли я его снова…
