после удавят в камере. Или засудят – никакого снисхождения бывшему каторжнику! Кто прислушается к его разоблачениям? Решат: выгораживает себя, жулья харя. Еще и за клевету на достойных вельмож прибавят к сроку годок-другой. Порфирий, может, и поверит. Как с ним связаться? Письмо в Петербург не дойдет, перехватят по дороге. Разве что через Митю – да, да, он же почтмейстер! Но сейчас к нему, в долгоруковский дом, дорога заказана. Курляндка в прекрасных отношениях со старой княгиней, уже наврала, поди, разных небылиц. Скрутят на пороге и в подвал с ледником, околоточного дожидаться. Так что и в полицию лучше пока не соваться.
Дежурный у полицейского участка на Ордынке проводил Мармеладова недоверчивым взглядом. Солидный господин, вроде не пьяный, а при том сюртук рваный, кровь на щеке и ногу приволакивает… Собрался уже окликнуть, расспросить, но вдруг из переулка грянул вопль: «На помощь! Убивают!» Городовой дунул в свисток, скликая подмогу, и убежал, придерживая шапку из коломянки [119].
Сыщик зашагал к реке. На квартиру возвращаться нельзя. Ну-как засаду устроили? Или нагрянут под утро и возьмут в оборот. Отсидеться надо где-нибудь… Где точно не станут искать… В редакция «Ведомостей»! Это тут, буквально за углом. Сторож пустит переночевать, он Мармеладова хорошо знает. А к рассвету, глядишь, и мудрости прибавится.
XXXIV
Во втором этаже горел свет. Сторож? Нет, этот свечи жечь не станет, неграмотный и огарком обойдется. А тут иллюминация – не иначе заработался кто-то в общей комнате: читает, а скорее всего, пишет…
Мармеладов постучал в дверь, негромко, но решительно. Уже по раздавшимся шагам понял, что визиту его вряд ли обрадуются. Добро бы ступеньки застонали под грузной поступью одного из откормленных фельетонистов или скрипнули, прогибаясь от топота шустрого репортера. Но нет, лестница едва вздохнула, когда на нее ступила легкая ножка той, с кем встречаться не хотелось.
– Вы? – удивление и обида смешались в чудном контральто, а праведный гнев взболтал их, превращая в шипящую пену. – Вы смеете приходить ко мне, после того…
Девушка приоткрыла окошко на двери, через него по утрам выдавали пачки газет уличным разносчикам. Захлопнула в бешенстве, обрывая собственную фразу, сыщик едва успел удержать рукой.
– Лукерья Дмитриевна! Позовите сторожа.
– Кого? Эту пьянь? Он засиделся в кабаке и явился час назад в совершенно скотском состоянии. Я послала его проспаться в помойной яме. И вы убирайтесь туда же.
– Луша, мне грозит смертельная опасность. Пожалуйста, отворите!
Засов лязгнул и отполз в сторону. Нигилистка стояла в дверном проеме, сжимая в левой руке свечу, а в правой – то самое, остро заточенное шило, которым метранпаж выковыривает из железной страницы разбитые и стертые буковки. Испытующим взглядом она ощупала и даже слегка выпотрошила нежданного гостя.
– Входите, негодный человек.
Повернулась на каблуках. Пошла наверх, освещая дорогу. Молчание давило на плечи мельничным жерновом, но чувствовалось – эта подчеркнутая отстраненность и холодность вот-вот перетрутся в муку. И впрямь, обернувшись на площадке второго этажа, она спросила почти дружелюбно:
– Хотите чаю?
Фарфоровые блюдца из разных наборов, чашки с отколотыми краями и чуть заметными трещинками, многие с обломками вместо ручки. Сервиз в комнате репортеров напоминал потрепанный пехотный полк, вернувшийся из баталии. Лукерья выбрала из пестрой компании самые целые, налила теплой водицы – давеча был кипяток, но самовар давно простыл. Да и завар жиденький, «трижды просватанный», как называют его в трактирах. Откуда тут взяться хорошему? Газетчики все делают наспех, постоянно суетятся, куда-то опаздывают, и не замечают, какую бурду им подают. Мармеладов пил, стараясь не кривить лица. Хозяйка наблюдает, не ровен час – психанет.
– Я сегодня побывала в переделке, – голос успокоился, словно море после бури, но всем известно, у моря характер переменчивый. – Сперва чуть не померла со скуки, пока этот… Крошка Цахес в вицмундире задавал свои вопросы… «Где вы изволили быть такого-то числа, поздним вечером? А сякого-то?» Отвечаю: «Дома, спала!» Есть у нормальных людей по ночам такая привычка. А этот… Ухмыльнулся паскудно, будто рожу салом вымазал, и спрашивает: «Кто подтвердит ваши показания?» Намеки себе позволяет. Я не дрянь какая, а порядочная девушка! Еще и добавил: «Вы из французской стороны недавно прибыли, там обычаи фривольнее наших…» Вскоре я утомилась от сей комедии и дала отповедь плюгавому мозгляку.
Сыщик живо представил картину допроса в кабинете Хлопова и фыркнул в недопитый чай.
– Ничего смешного! – море взволновалось. – Дальше этот напыщенный каплун обвинил меня в убийствах. Меня! В убийствах!!! Расцарапала бы его хамскую морду, но гаденыш позвал городовых и два здоровущих мужика облапили меня, прижимая к неудобному стулу. Синяков наставили!
Меркульева одернула рукав платья, показывая отметины от грубых пальцев. Потом импульсивно взъерошила волосы и выругалась, совсем не по-женски. Равноправие…
– Держат, сатрапы проклятущие, и без стеснения обсуждают, прямо над головой моей: связать козу бодливую, или сама уймется. Козу!!! Вы представляете такое?..
Мармеладов не вступал с репликами, резонно рассудив, что юной правдоискательнице нужно выговориться. Та отпила пару глотков, отставила чай с крайне брезгливой миной. Но не из-за сомнительного вкуса желтоватого напитка, нет, ее передергивало от воспоминаний.
– Паршивец объявил: «Вам подозрительно многое известно о жестоких преступлениях. Такую подробную осведомленность в деталях имеет сам убийца или его сообщники. А вы, душечка, похвалялись перед четырьмя свидетелями, о готовности зарезать бессчетную толпу женщин, ради успешной карьеры в „Ведомостях“». Душечка… Чтоб у него язык отсох! Да и у вас заодно. Ну, положим, наши редакционные сплетники, готовы оболгать честную девушку. Но вы… Неужто и впрямь хоть на секунду поверили, будто я – кровавый душегуб?!
Голодная пантера в джунглях и та не сверкает глазами столь яростно, но Мармеладов выдержал этот взгляд.
– Не поверил, но задумался. Причем не на секунду, а гораздо серьезнее, когда убедился, что убийца – женщина. Ваша вспыльчивость и эти угрозы… Каюсь, именно я передал их следователю, создав тем самым множество неудобств для вас. Простите великодушно… Но с учетом новых улик, пришел к выводу: вы невиновны.
– Уверены? А моя вспыльчивость?!
– Она вас и
