Однако верность мертвому начальнику, субъекту малоприятному и москвичами не любимому, пожалуй, вызывала уважение. В этом было что-то самурайское. Еще большее уважение у Эраста Петровича вызывали деловые качества главного жандармского начальника. Это был человек деятельный, добросовестный, неискательный перед высшими.
Приезд командующего корпусом жандармовНадо сказать, что и Владимир Федорович, неприязненно относясь к Фандорину, высоко ценил его профессионализм и проницательность. Оба умели отделять личное от интересов дела.
Не улыбнулся вошедшему и Эммануил Карлович, но по иной причине. Он вообще никогда не улыбался. Был уныл, постен, вечно сосал желудочные лепешечки, а цвет лица имел зеленоватый, в колер настольного казенного сукна. Сент-Эстеф происходил из рода эмигрантов, которые бежали в Россию от ужасов революции, да так и остались служить северной империи — бестолковой, расхлябанной, но оттого безмерно щедрой к людям толковым и нерасхлябанным. Эммануил Карлович был именно таков: аккуратен, исполнителен и честен. Три эти нечасто у нас встречающиеся (и еще реже сочетающиеся) качества обеспечили Сент-Эстефу блестящую карьеру, хотя Эраст Петрович предпочел бы видеть на ответственнейшем посту главного полицейского руководителя человека более энергичного.
Бакинские события имели огромную важность для государства, а сегодняшние новости придали здешней ситуации еще большую важность — и всё же Фандорин был поражен тем, что сразу два высших должностных лица, бросив все дела, примчались по его вызову на дальнюю окраину империи, особенно в разгар политического кризиса, грозящего перерасти в войну.
Тем более не следовало тратить время на пустые прелюдии. Эраст Петрович сразу же перешел к делу. Рассказал о многослойном заговоре, ставшем причиной забастовки; о своих подозрениях касательно готовящейся акции, которая окончательно парализует нефтяную индустрию; наконец, о лихорадочной, совершенно беспардонной активности австрийской резидентуры.
Если директор Департамента полиции слушал внимательно, то на брыластом лице Жуковского отражалось явственное нетерпение, а брови все больше хмурились.
— Послушайте, — наконец перебил Фандорина генерал. — Я приехал сюда не из-за стачки и не из-за нефти. Этим займется Эммануил Карлович после того, как я вернусь в Петербург.
— П-почему же вы приехали? — удивился Эраст Петрович.
— Потому что гора не пожелала прибыть к Магомету. Вас сколько раз вызывали в Петербург? Телефонными звонками, экстренными телеграммами. Но Фандорин не отвечает, Фандорина нет, Фандорин неуловим! — сердито заговорил Жуковский и уже не мог остановиться. — А время уходит, драгоценное время! Все меня теребят — три министра, глава правительства, начальник Генштаба, сам государь: где этот чертов Фандорин? В Баку, отвечаю. Не можем его оттуда извлечь. «Езжайте и разыщите, — было мне сказано. — А то пока он доберется до Петербурга, будет поздно». Экстренным составом, по специально очищенной дороге, мы домчались сюда за тридцать семь часов. И еще три с половиной часа проторчали в этой дыре, — командующий махнул рукой на гипсовые завитушки потолка, — прежде чем вы наконец соизволили явиться. Несёте всякую чушь, а время уходит!
— Это не чушь! — оскорбился Эраст Петрович. — Если мы вступим в войну с Австрией…
Тяжелая длань его превосходительства с оглушительным грохотом опустилась на стол.
— Вы дадите мне закончить, милостивый государь?! Я знаю, что вы непочтительны к должностям, но в болтливости до сих пор вы замечены не были!
Побледнев, Фандорин сложил руки на груди, обжег невежу ледяным взглядом.
«Рта больше не раскрою».
— То-то же… — Жуковский вытер платком потный лоб. — Проклятье, что за климат! Слушайте, не перебивайте. Вы сказали: «Если мы вступим в войну с Австрией». Не только мы и не только с Австрией. К нам примкнут Франция и Англия, к ним — Германия и Турция. Начнется всеевропейская драка, какой не бывало со времен Наполеона, только теперь с применением современных средств уничтожения. Погибнут миллионы, придут в запустение целые государства. Страшнее всего, что эти два локомотива уже несутся друг другу навстречу по одной и той же дороге, с каждым днем разгоняются всё быстрее, и никто, даже машинисты, не знают, как нажать на тормоз или свернуть на запасной путь. В Вене и Петербурге, в Париже и Берлине толпы требуют от правительства твердости, газеты льют масла в огонь, генералитет мечтает об орденах и продвижении по службе, промышленники уже подсчитывают будущую прибыль от военных заказов. Лишь венценосцы и трезвые политики желают сохранения мира, но страсти слишком раскалились. Какой монарх, какой политик осмелится выступить против патриотической истерики общества? Это означало бы навлечь на себя обвинения в слабости…
Мобилизация вот-вот начнется…Эраст Петрович забыл об обиде. Он и не представлял, что кризис зашел так далеко.
— Значит, война неизбежна? — тихо спросил Фандорин, воспользовавшись короткой паузой. — Тогда я не понимаю, ваше п-превосходительство, как вы могли в столь горячее время оставить столицу.
На сей раз Жуковский не рассердился.
— Современные средства связи дают мне возможность руководить подведомственными службами на расстоянии. Оперативный штаб, созданный ввиду чрезвычайных обстоятельств, сопровождает меня. — Он кивнул в сторону офицеров и чиновников. — Мы работаем днем и ночью. Готовимся к аресту подозрительных лиц, разворачиваем органы территориальной и армейской контрразведки, разрабатываем меры безопасности для оборонных предприятий. Но появилась надежда избежать вооруженного конфликта, и это сейчас самое главное. Вот почему я здесь.
— Надежда? Какая?
— Идея возникла в Вене, в придворных кругах. Императору Францу-Иосифу восемьдесят четыре года, он очень боится, что большая война окажется губительной для державы, однако положение его весьма затруднительно. Общественное мнение распалено еще сильнее, чем у нас. Австрийцы жаждут мести за убийство эрцгерцогской четы. По сведениям их разведки, к покушению причастны офицеры сербской тайной полиции. Вена не верит, что Белград захочет найти и арестовать организаторов. Вена представила Сербии ультиматум из десяти параграфов. Там очень жесткие требования: закрыть все антиавстрийские партии и организации, произвести чистку в армии и государственном аппарате, и прочее, и прочее. Белград согласен на всё, кроме одного: чтобы расследованием занимались австрийские должностные лица. Фактически это означало бы отказ от государственного суверенитета. Как может иностранная комиссия осуществлять полицейские функции на твоей территории? Если король Петр на это согласится, в стране произойдет революция. Его просто убьют, как одиннадцать лет назад убили короля Александра. Сербское правительство попросило убрать один лишь этот пункт. Но Вена не может. Внутрисербскому расследованию австрийский народ не поверит. Если Белград в течение нескольких дней не сообщит о согласии, ультиматум будет опубликован в газетах. И тогда никто на попятный пойти уже не сможет. Война окончательно станет неизбежной… Есть только один человек, который способен вывести переговоры из тупика и остановить катастрофу. Вы.
— П-простите?
Фандорин подумал, что ослышался.
— Франц-Иосиф дал понять, что готов на компромисс: если следствие возглавит человек, который, пусть не являясь австрийским подданным, пользуется полным доверием Вены. Император назвал ваше имя. Насколько я понял, вы оказывали Габсбургскому дому какие-то услуги?
Выжидательная пауза, которую сделал командующий, намекала, что от Эраста Петровича ждут объяснений. Но их не последовало. В самом деле, несколько лет назад Фандорин помог злосчастному семейству, с которым вечно случаются какие-то трагедии, разрешить одну болезненную проблему. Но дело было деликатное, сугубо конфиденциальное, огласке ни в коем случае не подлежащее. Очень возможно, что старый император вспомнил о Фандорине не только из-за его следовательских талантов, но и из-за умения держать язык за зубами.
Не дождавшись ответа, Жуковский продолжил:
— Вена предлагает назначить вас независимым руководителем расследования. У вас будут два помощника: австрийский и сербский, каждый со своей командой. Предложение Франца-Иосифа устраивает всех. Белград в восторге. Во-первых, вы русский. Во-вторых, там помнят, что во время войны 1876 года вы сражались добровольцем в сербской армии. Доволен и наш государь. Россия окажется в положении миротворца, войны не будет, а наше моральное влияние на Балканах усилится. Вы согласны взять на себя эту миссию? Точнее, так: чувствуете ли вы себя вправе от нее отказаться?
