одно – только рассуждения и ничего более. Фактов у тебя никаких. Да и, по чести, на что уж биться? Александра Васильевича и так осудят за отцеубийство и братоубийство. Куда больше? А на том свете уж другой судья им займется, которому наши суды, наши улики или соображения вовсе не требуются. Тут главное не мешать Выжлову основные обвинения грамотно составить. Надеюсь, хоть с этим господин следователь справится. Я слышал, он большие надежды на викторию в этом деле возлагает. Орденок там или перевод в Москву планирует получить. А это и к лучшему. Я сам за него походатайствую. Можешь ему намекнуть. А то он трется около моих людей. Все хочет мое настроение уловить. На самотек даже самую малость не пускает. И молодец. Тебе бы поучиться в этом. Так что скажу свое слово за его повышение. Лишь бы сплавить его подальше. – И он внезапно усмехнулся.
В тот же день я пошел к Борису. Здание лечебницы с наглухо закрытыми ставнями и строительным мусором у стены снова горько меня поразило, как поражает случайно встреченный опустившийся знакомый, которого вы помнили полным сил и планов юношей. Во флигеле окна не скрывались за ставнями, но в них было темно, а одно (на втором этаже, как раз в комнате Бориса) оказалось приоткрыто. Это удивило меня, ведь несмотря на то, что погода улучшилась, большого тепла не было. Я несколько раз постучал в дверь. Мне никто не отпер. Я обошел здание, постучал с заднего хода. Но все было тщетно. Внутри ни звука, ни проблеска света.
Я с трудом (левая рука была на перевязи) нацарапал записку с просьбой навестить меня и повернул к дому. А на следующее утро снова зашел в лечебницу. Записка моя пропала, но на стук снова никто не вышел. Я покрутился во дворе. На душе было неспокойно. Конечно, скажете вы, как может быть иначе, если в городе произошло три убийства, убийца скрылся, а ближайший приятель запил, да в придачу пропал из дома. Но дело было не только в этом. Что-то угнетало меня, пугало, как, бывает, пугает установившаяся перед грозой вязкая, душная тишина. Я решил пройтись, тем более что погода стояла солнечная. Я фланировал по бульвару, раскланиваясь со знакомыми, затем перекусил в трактире и уже собрался идти домой, как внезапно меня окликнули. Я обернулся. Недалеко остановилась пролетка, из нее мне махал Выжлов. Я поспешил подойти.
– Друг мой, Аркадий Павлович! – заторопился Выжлов. – Вы никак от Дениса Львовича. Ну что? Каково его мнение?
Я был совершенно сбит с толку.
– Как? Вы не знаете? Что же, вам не принесли?
– Да о чем вы?
Выжлов достал из папки несколько писем и сунул мне в руки.
– Вот, держите. Дорогой мой, какой комераж! Мало нам убийств, так пожалуйста, полюбуйтесь, что затевается на похоронах!
Мне было известно, что похороны планируют назначить на пятницу. Было известно и то, что всю организацию взял на себя Иван Федорович. По долетевшим до меня слухам, после выхода из участка стал он еще более молчалив и желчен. Меня он не навестил, но я на это и не рассчитывал. Было странно другое – с момента освобождения он вообще не нанес ни одного визита, а посетителей, что пытались выразить ему свои чувства, довольно бесцеремонно выпроваживал. В дом Трушниковых он не вернулся – снял номер в средней руки гостинице и даже с Ольгой Михайловной не поддерживал никаких сношений за исключением одного визита, когда он ей объявил, что готов взять на себя все хлопоты и что сделает все «как нужно». Дядя мой следил за ним с большим волнением. Он ожидал, что тот «выкинет фортель», и оказался прав.
Переданные мне письма скрывали настоящую бомбу. В первом конверте на карточке из прекрасной шелковой бумаги с траурной каймой и фигурой склоненного ангела было приглашение от имени семьи покойного принять участие в траурных мероприятиях в связи с трагической смертью Дмитрия Васильевича Трушникова. Сообщалось, что отпевание начнется в десять часов утра, в пятницу …мая …года в Успенском соборе города. Во втором конвертиз и, (с карточкой попроще) приглашал ровно в то же самое время посетить отпевание девицы Варвары Тихоновны Дрыкиной (Тюльпановой) в церкви Покрова Пресвятой Богородицы в Петровском. В третьем же письме выражалась надежда на то, что получатель захочет поприсутствовать на молебне о здравии и скорейшем возвращении домой Александра Васильевича Трушникова в те же десять часов, но в Ильинской церкви.
– Боже мой… – протянул я. – Какой ужас. Какой удар для несчастной Ольги Михайловны… И многие получили вот этакое?
– Ха, да полгорода. Нет, есть те, кто получил только приглашение в Покровскую. Всякие там актерки, гризетки, швейцары и прочие… pas de notre milieu, [48] вы понимаете. Но прочие, приличная публика… в большинстве своем получили весь набор-с. Вот это, – Выжлов постучал рукой, затянутой в светло-серую перчатку, по стопке конвертов, – действительно происшествие. И поверьте, Аркадий Павлович, оно может сильно подпортить карьеры многим. И ведь этот чертов foundling [49], этот парвеню прекрасно знает, что делает. Это просто терроризм, если хотите знать, и идеология-с! Вот вам, дескать, всех на одну доску поставил. И миллионера, и, скажем, женщину полусвета, и, натурально, убийцу, который отца заколол и брата цианидом отравил! Ведь это дойдет до нужных ушей. Ведь и преподнести можно как бунт-с, вот ведь в чем штука. А что власти? Что мы делаем? Нет, я прямо сейчас еду к вашему уважаемому дяде с докладной запиской. Мое дело – вовремя донести ситуацию, свое видение. Дальше пусть уж он как губернатор… А просто наблюдать за происходящим, как советует ваш дорогой доктор, я позволить себе не могу-с.
Он хотел захлопнуть дверцу, но я вцепился в нее что есть силы.
– Петр Николаевич, вы видели Самуловича? Умоляю, скажите, где он. Я не могу его найти.
– Было бы из-за чего переживать. Даже завидую вам. По мне так, вот как на духу, лучше бы ваш товарищ хоть на неделю пропал. Каждый день то записка, то сам приходит. И все требует, требует чего-то. Впрочем, может, вы его отвлечете. Поспешите сейчас в чайную, что напротив второго участка. Он туда направился. Видно, крови нашей недостаточно выпил.
Выжлов нервно усмехнулся, крикнул «пошел», и экипаж загромыхал по булыжникам в сторону губернаторского дома. Я постоял немного и двинулся к участку. Все было странно, ненормально.
На площади перед участком, отражая небо, блестела огромная лужа. Квартальный в будке дежурно хмурился
