Ознакомительная версия.
Штерн нашелся два дня спустя — я встретил его возле цирка. Я совершал самый дурацкий на свете променад — не желая встречаться с мисс Бетти и понимая, что Яшка мне более ничем помочь не может, я слонялся вокруг Верманского парка. Гаврюшина экспедиция оказалась бесполезной, поиски убийцы зашли в тупик — да и не мое дело, кстати говоря, ловить убийц. Я знал, что это Герберт, а как бы я это доказал? Слишком многое пришлось бы поведать полиции.
В таком унылом состоянии я и повстречал Сергея Карловича Штерна. Он был скорбен не менее моего, и я его понимал — в его годы провалить такой важный розыск значило нанести смертельный удар по своей карьере.
Сейчас он был прилично одет и гладко выбрит, и я подивился его ранней седине. Ведь на вид ему было всего лишь около сорока. Я видал людей, у которых голова поседела в двадцать пять, но чтобы и борода — такое видел впервые.
— Итальянца убил наездник Герберт, — сказал я ему, — но доказать это мудрено. Вся цирковая банда поклянется, что в ночь убийства Герберт был у всех на виду, с него глаз не спускали. А меж тем он в женском платье выбежал в коридор и заколол Лучиано Гверра. Как это связано с пропавшими драгоценностями — я не знаю, но как-то связано.
— Эти проклятые штукари устроили побег вашему человеку, — сказал Штерн. — Они ненавидят всех, кто вмешивается в их дела. Как он сумел расположить их к себе — одному Богу ведомо.
Раскрывать эту тайну Штерну я не стал.
— Может, вы еще успеете что-то предпринять. У вас есть связи в рижской полиции. Задержите Герберта, осмотрите его багаж! Может статься, там и найдется пропажа!
— Вы будете учить меня розыску? Его багаж мои люди осмотрели. Я тоже имел его на примете… Цирковой сторож — мой человек, и кучер, что привозит фураж и солому, тоже мой человек. Поздно, Сурков… Они сегодня отплывают на шхуне «Минерва».
— Как — сегодня?
— А вы поглядите — у цирка уже собирается народ. Ждут, когда в порт поведут лошадей.
— Вы подозревали, что девица Полунина прислана за драгоценностями и убила того, кто их вручил?
— Была и такая мысль… Потому мне и показалось странным, что она все еще бродит вокруг цирка.
— Значит, в том, что драгоценности прятал Гверра, вы не сомневались?
— У меня было много версий. И всем им теперь — грош цена!
Гимнастический цирк господина де Баха уходил из Риги. Как же этот отъезд отличался от торжественного появления цирка в городе! Конюхи и наездники в простой одежде вели лошадей, следом катили телеги с имуществом. Несколько человек ехали на телегах, среди них пожилая женщина и трое маленьких ребятишек. Йозеф, сидя на лошади, обозревал сверху эту процессию и отдавал команды. Сам де Бах с семейством и свитой, должно быть, уже был в порту и следил за погрузкой своего багажа.
Мы следили за этим шествием, пока оно не скрылось за деревьями эспланады. И я думал — весьма разумно, этот путь в обход крепости и Цитадели дольше, но пробираться этаким караваном по узким извилистым улицам совершенно невозможно.
Должно быть, странно гляделись мы со Штерном — два хорошо одетых господина стоят на углу и молча смотрят на эспланаду. Говорить вроде было уже не о чем.
Затем мы, не сговариваясь, пошли по Дерптской к Елизаветинской. Я полагал дождаться там извозчика и ехать в Московский форштадт, а какие мудрые мысли обуревали Штерна — неизвестно. Мы прошли вдоль ограды Большого Верманского, стараясь не смотреть на опустевший цирк. Как на грех, свободного извозчика все не было и не было.
— Как себя чувствует Ваня? — вдруг спросил Штерн, и я подробно рассказал ему о ходе лечения.
Мне сделалось безумно жаль этого человека, обладавшего, несомненно, и сильной волей, и сообразительностью. Я как-то хотел дать ему понять, что искренне ему сочувствую. Но когда я попытался сделать ему несколько вопросов, он отвечал односложно. Ему было не до меня. Ну что же, навязываться со своим сочувствием я не привык.
— Что ж, господин Штерн, настало и нам время расставаться. Простите, что так с вами обошлись. Видит Бог, благие намерения…
— Вам-то что…
— Еще раз благодарю, что не мешали вызволять моего Ваню.
— Вы своими действиями могли вспугнуть злоумышленников и заставить их совершать ошибки…
— Штерн, смотрите!
С того места на перекрестке, где я стоял, был виден парадный вход в цирк. Там, на ступеньках, откуда-то взялся невысокий кругленький господин, очень просто одетый. Я его признал — это был комик Люциус. Он сидел, придерживая саквояж и обмахиваясь цилиндром — утро выдалось жаркое.
— А ведь он кого-то ждет, — сказал Штерн. — Неужто он? Ну точно же он! Он передаст драгоценности в последнюю минуту! Слушайте, Сурков, Христа ради — выручайте! Следите за ним, я бегу за подмогой!
— Погодите, Штерн, не может быть, чтобы он…
— И как еще может! Мы всех перебрали, на него не подумали, а так оно всегда и бывает — самый невинный и окажется злодеем.
— Но отчего ждет он столь открыто?
— А кому его стесняться? Сейчас подойдет человек, вроде бы попрощаться, пожелать счастливого плаванья, и заберет мешочек с камнями.
Штерн был сильно обеспокоен, я же просто пребывал в меланхолии.
Цирк уезжал — а правды мы так и не добились.
Единственная возможность узнать еще немного была — подойти к Люциусу, который сидел и поглядывал по сторонам. Сведения были почти бесполезны, и все же я решился.
— Знаете, Штерн, потолкую-ка я с ним. Пока я беседую — никто другой не подойдет, а вы успеете призвать на помощь своих людей.
Чиновник особых поручений столичной сыскной полиции впервые за время нашего знакомства улыбнулся. Я подумал, что он, в сущности, неплохой человек. А что до его жесткости и язвительности — помилуйте, кто ж будет счастлив, если его, похитив, доставят в какую-то баню на окраине Московского форштадта с собственным париком в зубах?
Штерн развернулся и побежал к Елизаветинской — останавливать извозчика. Я убедился, что Дерптская пуста, перешел ее и неторопливо направился к Люциусу.
— День добрый, сударь, — сказал я по-немецки. — Прощаетесь с Ригой?
— Да, отплываем в Любек, сударь.
— И оттуда уж в Вену?
— Да, понемножку… А с кем имею честь?
— Отставной штурман Сурков, к вашим услугам.
Я ничем не рисковал, называя свое подлинное имя. И говорить я старался неторопливо, как можно правильнее — тем вынуждая и собеседника своего к медленной и плавной речи.
— Вы, должно быть, видели меня в наших представлениях?
Ага, подумал я, да тебе, голубчику, похвалы хочется!
— Видел и запомнил. Ваше место, господин Люциус, не в манеже, а в театре. В хорошем театре, в водевиле.
— Судьба моя связана с гимнастическим цирком, — высокопаро сообщил он. — Приехав в Вену, я начну ставить большую героическую пантомиму из времен Бонапарта. И сам исполню в ней роль.
— Вы, очевидно, умеете ставить спектакли?
— Да, умею. Я могу поставить трагедию Шиллера.
Тут во мраке, окружавшим все, связанное с латышскими плотниками, забрезжил луч света! И впрямь — они могли уговориться с Люциусом, чтобы он помог им поставить «Разбойников», поэтому и репетировали в цирке ночью!
Но я не подал виду и продолжал беседу:
— Вы очень хороший актер. Очевидно, вы и режиссер замечательный. Вы могли бы научить играть даже самых неопытных и необразованных людей.
Люциус расхохотался.
— Именно это я и пытался сделать, но обстоятельства были против. Господин де Бах платит хорошо, но я в Риге заработал мало — я рассчитывал, что мы начнем репетировать пантомиму, тогда я заработал бы больше. Но я только выходил на манеж и делал репризы. Меня попросили помочь начинающим артистам, это было вроде домашнего театра, я согласился. За очень скромное вознаграждение! Я просто не мог отказать! Они приходили по вечерам в цирк — после того, как кончались репетиции наездников и дрессировщиков. Жаль, что я не довел дело до конца. Но еще одна встреча с ними у меня все же будет — до отхода судна я успею немножко поучить их.
— Вы ждете своих друзей? — в восторге спросил я.
— Да, они обещались быть к полудню. Благодарю вас, господин Сурков, за любезные слова. Я буду помнить их долго.
Это означало, что он хочет сейчас со мной распрощаться. А поспешность объясняется просто — видимо, он уже заметил приближающихся «друзей».
— А я буду долго помнить гимнастический цирк господина де Баха, — честно и от всей души отвечал я. — Счастливого пути!
На том мы и раскланялись. Я прошел несколько в сторону эспланады, обернулся — так точно! К цирковым ступенькам шел небольшой отряд плотников — человек с десяток, все в серых кафтанах, подпоясанных домоткаными кушаками, в кожаных постолах, круглых черных шляпах, с топорами и прочит прикладом. Все они были молоды, некоторые — бриты, другие — с короткими бородками, и все при этом стрижены под горшок — довольно длинные светлые волосы бойко торчали из-под шляп. Будь такие волосы на голове у светской дамы, их бы называли золотистыми, ну а плотнику таких комплиментов не положено.
Ознакомительная версия.
