Ознакомительная версия.
Полагаю, что наши русские ремесленники, попав в такой переплет, точно так же удрали бы с перепугу. Только сомневаюсь, что наши додумались бы до театра. А эти, вишь, ввысь тянутся…
И, наконец, дошло до событий у форганга.
— Да, там наездник переодевался в женское платье и сердился, что оно ему широко. А другой, длинный, уговаривал, что это ненадолго, на два-три раза. И третий был, за спину держался, рассказывал про платье, — объяснил Ян, игравший роль Швейцера. — Но мы его не слушали — мне нужно было выходить со своими словами, я ждал знака. Он прошелся в этом платье и в шали взад-вперед возле ворот (имелся в виду форганг), и тут мимо меня пробежал мальчик, за ним гнался мужчина, за мужчиной бежал наездник, молодой парень. На конюшне кто-то закричал, что вломились воры. Я побежал к своим — чтобы всем вместе уйти. Пропадет лошадь — сразу вину взвалят на на нас.
Артель подтвердила — именно так все и подумали.
— Я не здешний господин, — сказал я. — И я твердо знаю, что вы лошадей не угоняли. Того, кто угнал, уже нашли, и лошади в цирк вернулись. Значит, вы просто спрятались в ложах, а потом, когда все стихло, ушли через конюшню? Гаврюша, переводи. Про ложи скажи, что это деревянные коробки.
Оказалось — так оно и было.
— Ну так кто же из наездников был тогда у форганга в женском платье?
— В платье и накидке, — поправил Ян. — Накидка такого цвета, как жилет господина.
Жилет у меня был светлый. Я назвал бы этот цвет кофейным — немногим темнее, чем кофе, куда долили хороших густых сливок. Примерно такого колера была большая шаль мисс Бетти.
— Что вы знаете о том наезднике?
— Он очень хороший человек, всегда нас хвалил, когда видел репетицию. Говорил, что мы настоящие разбойники! — похвалились доморощенные артисты, и вдруг один сказал тихонько по-своему, а у Гаврюши хватило ума перевести: — Говорил, что нужно гнать баронов и русских помещиков в шею.
Это «в шею» он произнес по-русски.
— Хорошо, настанет день — прогоните, — согласился я. — Гаврюша, переводи самым спокойным тоном. Только ведь обязательно еще кого-то себе на шею посадите. И это переведи.
Я даже знал, кто именно это будет — Яшка просветил. Имелось некоторое количество местных жителей, ушедших «в немцы». Они всеми правдами и неправдами смывали с себя свое латышское происхождение и зачастую делались карикатурой на природных выходцев из германских княжеств. Если свершится чудо, если славные парни, вдохновенно играющие Шиллеровых разбойников на родном языке, добьются истинной свободы, чтобы русские помещики сбежали на восток, а немецкие бароны — на запад, и дня не пройдет, как сверху взгромоздятся эти новоявленные господа. Тогда-то они вспомнят о своих предках, что ходили в лаптях и получали порку на баронской конюшне. Великая беда для народа — доверие и простодушие…
— Но вы все-таки растолкуйте, что это за наездник, — настаивал я. — Как он выглядел? Какого был роста?
Я уже начал терять терпение. Время шло, Люциус наверняка так рассчитал, чтобы прибежать к самому отбытию шхуны. И сейчас он, спеша через Рижскую крепость, уже миновал ворота и приближался к углу Яковлевской и Большой Замковой, откуда до берега и порта было уж рукой подать.
— Роста маленького, — Ян показал рукой, а прочие подтвердили. — Как мальчик.
— Волосы! Волосы какого цвета? — догадался я.
— Черные, как конская грива. И вьются кольцами.
Это был Казимир с его кудрявым париком!
Воспоминания затеяли дикую пляску у меня в голове, складываясь в общую картину и тут же рассыпаясь. Я чувствовал всей душой, что знаю разгадку этого дела, но она никак не давалась!
— Бежим! — сказал я Гаврюше. — Может, повезет и поймаем извозчика! В порт, скорее! Я сброшу его в воду, если не будет иного выхода!
Сунув ассигнацию Яну, я понесся к цирковым сеням, Гаврюша — за мной. Мы выскочили из полумрака на солнце и сбежали по ступенькам вниз. За извозчиком следовало идти на Елизаветинскую, но Гаврюша первым заметил бричку, что неслась по эспланаде в сторону цирка. Извозчик погонял лошадь так вдохновенно, что я понял — седок непростой. И точно — бричка остановилась, наземь соскочил Штерн.
— Сурков! Вы живы! Мы изловили этого мерзавца уже в крепости! Что, он дождался гонца?
— Штерн, отпустите Люциуса, он ни в чем не виноват! Я знаю, где драгоценности! Скорее в порт!
Извозчик развернулся, мы забрались в бричку — Штерн и я на сиденье, Гаврюша в ногах, молодой человек (тот, что, помогая Штерну, налепливал себе на лицо фальшивую язву из сырого мяса) — на подножку.
— Вперед, Самойлов! — приказал Штерн, из чего я понял, что извозчик — тоже его подчиненный.
Мы помчались, а Люциус, выкинутый возле цирка, побежал следом, выкрикивая на ходу ругательства, набранные со всей Европы.
Наконец в голове моей наступило прояснение.
— Убийца итальянца и Карла — наездник Казимир, — сказал я. — И он же сообщник польских бунтовщиков. Он и товарищ его Адам. Это они везли драгоценности, чтобы продать их в Любеке и приобрести боеприпасы и оружие.
— Как вы узнали это? — спросил Штерн.
— Когда мы с Гаврошей искали моего Ваню, пришлось совершить налет на гостиницу «Петербург». Мы полагали, что Ваню прячут в номере покойного Гверры. А обнаружили мы там лучшего товарища Гверры — Казимира. Мы застали его рядом с раскрытыми баулами. Мы решили тогда, что он вздумал поживиться бельем покойника, а то и дорогими безделушками. Но это не так. Проверить это несложно — достаточно обыскать сундуки и кофры наездников.
— И что же?
— А то, что вещей итальянца вы там не найдете. Потом мы подумали, что, возможно, Гверра хранил у себя сбережения друзей — потому, что Казимир, Адам и кто-нибудь еще боялись оставлять их в цирке. Тоже ведь правдоподобно. И он пришел за своим собственным имуществом.
Тут я немного задумался, припоминая подробности, и продолжал:
— Так вот, Казимир ничего не взял в баулах, наоборот — он пришел туда, чтобы спрятать в вещах Лучиано Гверра сверток, а то и несколько свертков. Он знал, что господин де Бах повезет эти баулы со своим багажом, чтобы при ближайшей возможности передать их старшему брату покойного, своему зятю Александру Гверра. И люди, которых Казимир с товарищами опасался, то есть ваши люди, Штерн, могут обыскивать цирк и жалкие пожитки наездников хоть до второго пришествия — им и в голову не придет шарить в имуществе господина директора!
— Но для чего ему было убивать своего товарища?
— Итальянец, мир праху его, был очень разговорчив. Молод и болтлив. Он на весь цирк проповедовал свободу Польши, хвалил мятежных генералов и похвалялся, будто знает некую тайну, которая приведет бунт к настоящей победе. Видимо, он случайно узнал про драгоценности — или же Адам с Казимиром ему доверились и потом об этом пожалели. Они стали думать, как заставить его замолчать. А тут в цирк пришла молодая особа с каким-то подозрительным портретом. Де Бах боялся конокрадов, но Лучиано боялся ваших людей. Он выпросил себе второй портрет, ради чего бегал на встречи с этой молодой особой… то есть девицей Полуниной…
Штерн усмехнулся.
— Это все показалось Казимиру и Адаму очень странным, — продолжал я. — Они поняли, что от болтливого приятеля надо избавляться, если они хотят привезти добычу в Любек целой и невредимой. Возможно, они строили какие-то планы и принесли в цирк нож, а спрятали его возле форганга. Может, даже за какую-то доску засунули. И вдруг судьба сама дала им прекрасную возможность — в цирк поздно вечером ворвались конокрады. Казимир как раз стоял у форганга в женском платье. Лучиано побежал по коридору с левой стороны, если глядеть с конюшни в форганг, а Казимир — с правой, и затаился в том закутке, где торгуют сладостями. Он полагал обвинить в убийстве конокрадов, но тут нелегкая принесла в цирк девицу Полунину. И они с Адамом на следующий день поняли — вот самая подходящая кандидатка на роль убийцы. А сразу после убийства, услышав про пожар, они побежали спасать добычу. Она была зашита в огромное панно, на котором танцует обыкновенно Кларисса. Тащить тяжеленное панно на двор в общей суматохе они, конечно, не стали, а вспороли его и вынули мешочек, или сверток, или хоть коробку — что это такое было, мы сейчас узнаем…
— Значит, это они выдернули нож из груди покойника? Чтобы его не могли опознать?
— Чтобы нечего было опознавать. А потом в цирке нашелся другой нож — по крайней мере, я так полагаю. Господа штукари решили, что им-то и убили Гверру, но в полицию не пошли. Они вообще не любят полиции. Возможно, этим вторым ножом, который потеряли где-то возле цирковых сеней мальчики, подопечные девицы Полуниной, и был убит старший конюх Карл.
Пока я рассказывал все это, мы неслись, огибая эспланаду, к Цитадели, чтобы с севера выехать на берег и ворваться в порт.
Ознакомительная версия.
