— Что ж, значит, вы готовы умереть, — констатировал Енгалычев, на которого страшные предсказания Збышко-Загуры не призвели ни малейшего впечатления. — Признаться, не удивлён. Красиво умирать, желательно на публике — это единственное, что поляки умеют делать хорошо. Вот методично и упорно трудиться, созидать, медленно-медленно, часто по колено в дерьме возводить просторный светлый дом — это не шляхетское дело. Вам бы чего побыстрее… Жить, пане Збышко, народы, как и люди, должны по средствам. Россию, верно, победить нельзя; поэтому она и ведет себя, как великая держава. Имеет на это право! А если вашу Польшу все, кому ни лень, извините за выражение, двести лет пользовали как хотели — так то вина не наша, а ваша. И вести себя в сообществе наций следует сообразно своему реальному весу. Не может карлик во всем быть равен великану — так не бывает. А вы мечтаете о том, чего не может быть по определению, воняете на весь мир про русский хомут на вашей шее, и красиво умираете. Ещё любите резать русских солдат спящими, сдирать кожу с пленных… Это по вкусу карликам, это тешит их карликовое самолюбие. И вообще — хватит болтать! Показаний не будет?
Поляк улыбнулся молча и презрительно.
— Несвицкий!
Вошел ротмистр.
— Устроить несчастный случай. Ну, там… дышлом в висок, или ограбили-зарезали; сами решите.
Оставашись одни, генерал и сыщик долго молчали. Первым заговорил сыщик:
— Согласись, это вызывает уважение.
— Вызывает, безусловно. Человек готов отдать жизнь за идею, и идея эта — независимость его Родины. Но для нас он враг. Жаль, ей-Богу, жаль; могли бы быть добрыми соседями.
— Нам придется оттуда уйти, рано или поздно. Россия словно заглотила в себя инородное тело, и оно теперь распространяет вокруг себя яд. Ни нам не по вкусу, ни им. Когда-нибудь Польша разорвёт нам брюшину и выйдет наружу; вот только выживет ли после такой операции Россия?
— Перестань пророчить и философствовать. Ты понимаешь, что он соскочит? У нас на него ничего нет, ничего! Судейкин, Лобов, этот польский герой — мелкие фигуры; мы разделаемся с ними легко. А вот князь… Но кое-что достанется и ему — об этом я позабочусь!
Генерал-адъютант Обручев и генерал-майор Енгалычев прибыли во Владимирский дворец в девять часов утра. Бало ещё рано, тихо и пусто; за окнами просыпалась Нева, по коридорам мрачноватого дворца расходились полотёры.
Великий князь встретил визитеров в обыденном мундире, с шейным Владимиром с мечами и с Георгием 3-й степени. Ему только что позвонил государь и велел принять посетителей, которые передадут его личное устное повеление. Хозяин дворца был встревожен, но пытался не подавать вида.
Весь разговор проходил стоя.
— Ваше высочество, — начал Обручев, — известны ли вам такие фамилии: Судейкин, Збышко-Загура, Хинтерроу, Лобов?
— А в чем, собственно, дело, генерал?
— Это не мой вопрос, ваше высочество; это вопрос его величества.
— Ах, да; он мне телефонировал… Извольте: с подполковником Судейкиным я иногда встречаюсь по службе моей командующим гвардией и округом; прочие фамилии мне неизвестны.
— Неизвестны?
— Да, неизвестны.
— И по поводу концессии на реке Шал-Тэ вы ни с кем не говорили?
— Какой реки, генерал?
— И Кашгарию ни с кем не делили в последнее время?
— ?
— И дом нумер семь в Упразднённом переулке никогда не посещали?
— Адъютант! — крикнул Владимир Александрович. — Ко мне!
Тот час же распахнулась дверь и вошёл подполковник Воейков. Обручев повернулся к нему и рявкнул, как ротный командир на плацу:
— Пошёл вон!
И Воейков пулей вылетел обратно в приёмную.
— Ваше высочество, нам всё известно, — ровным голосом начал Енгалычев. — И не только нам, но и… Доказательств, конечно, никаких; в этом отношении вы можете быть совершенно спокойны. Но его величество распорядились заменить ваш состав адъютантов. Полностью. А так же весь ваш малый двор. Полностью. И штат прислуги. И штаб Гвардейского корпуса. И штаб Петербургского военного округа в полном составе. От себя хочу добавить, что это навсегда. Мы состаримся и уйдём в отставку; состарятся ваши новые адъютанты; вымрет прислуга. Но для вас ничего уже не изменится. Я или мой преемник всегда будем знать обо всём, даже, извините, о том, как у вас с пищеварением. Чтобы впредь было невозможно то, что вы посмели замыслить. Честь имею!
Генералы высокомерно, с презрением кивнули и молча вышли, грохоча по паркету сапогами. В приемной застыл растерянный подполковник Воейков с телефонной трубкой в руках.
— Войдёшь через пять минут, — приказал ему Енгалычев. — Пора тебе в строй, ох, пора… Как раз освободилась вакансия батальонного командира. На Мангышлаке.
Снял с вешалки шинели с папахами — свою и Обручева, и они ушли, одеваясь на ходу.
Хинтерроу вышел из «Золотого якоря» в первом часу ночи в игривом расположении духа. В обед он выиграл в собрании «жёлтых» кирасир четыреста рублей у флигель-адъютанта Чингиз-хана (потомка!), а за ужином договорился с певичкой Анхен о встрече завтра в номерах Геростратова. Извозчика у входа не оказалось, почему-то, ни одного. Выругавшись, сэр Адриан пошёл по набережной Фонтанки на биржу, раскуривая по пути сигару. Вдруг чья-то крепкая рука схватила его за воротник и втолкнула в подворотню. Три рослые фигуры со всех сторон обступили англичанина, прижали к стене и бесцеремонно обыскали. Отобрали часы, бумажник и серебряный папиросник, да ещё и дали в ухо, чтобы не кочевряжился.
— Запонки посмотри… и булавку на галстухе, — хрипло посоветовал левый. Тот, что держал Хинтерроу за грудки, дыхнул на него сложным амбрэ табака, водки и лука, и зашарил по манишке. Вдруг отошла туча и луна, пробившись в подворотню, осветила лица «дергачей». Сэр Адриан увидел бородатых, свирепого вида субъектов, и даже разглядел приметный шрам на щеке главаря.
— Всё, Серёга, он нас срисовал! — зло прошептал тот, что справа. — Говорил тебе — башлык намотай; так лень!
— Гля, а он иностранец, — выдохнул левый, — эдак нас всех за Бугры пропишут.
— Не пропишут, — угрожающе отрезал главарь, двинул плечом, и лезвие ножа уперлось англичанину в кадык. Он было дёрнулся, но его крепко держали за руки.
— Серый, может, не надо? Следствие начнут…
— Я те дам «не надо», еловая башка! При ём такие финажки — враз заложит. А так — не заложит…
Хинтерроу почувствовал, что острое лезвие стало медленно входить ему в гортань. Он пытался закричать, но ему зажали рот. Мочевой пузырь англичанина самопроизвольно опорожнился, в глазах полыхнуло красным, и вся его жизнь в один миг промелькнула в мозгу, отчаянно сопротивляющемуся безысходности и неотвратимости смерти. Конец! ему конец! Господи…
— Эт-т-та что такое! — неожиданно раздался с тротуара властный голос. — Немедленно прекратить!
Лезвие, словно нехотя, отстранилось, громилы чуть отступили, но рук не убрали.
— Ты, твое благородие, шёл бы отседова, — недобро ощерился на отважного господина главарь, — не ровен час, и тебя забрызгает. А мы уж доделаем, чево решили!
— Я тебе не «благородие», а «ваше превосходительство», сукин ты сын! — рявкнул неизвестный и смело шагнул в подворотню. — На каторгу торопишься? Соскучился уже?
— Серёга, — громким шёпотом сказал хриплый, — остынь покуда. За генерала много дадут; не режь!
Начавший приходить в себя Хинтерроу с удивлением узнал в своём внезапном спасителе генерала Енгалычева.
— Отойдите, я с ним поговорю! — повелительно сказал тот, и «дергачи» неожиданно покорно отошли на несколько шагов, но там остановились и далее не уходили, смотрели.
— Сэр Адриан, я вижу, вы меня узнали.
Англичанин молча кивнул, косясь затравленно на бандитов.
— Помните, на Пасху я говорил вам, что Петербург опасный город. Особенно для шпионов. Почему вы не уехали?
— У меня… у меня… дела, которые … я не мог сразу…
— Какие такие дела, Хинтерроу? Какие дела могут быть важнее жизни? Опомнитесь. А если бы я сейчас не проходил случайно мимо?
— Так это ваша инсценировка, генерал?! — внезапно понял англичанин, и осознал всю унизительность для себя ситуации с мокрыми брюками. — Вы… вы за это ответите!
Енгалычев усмехнулся:
— Я отвечу? Ну, нет. Это вы сейчас ответите, причем сразу на все вопросы, которые у меня к вам накопились. Вопрос первый: от кого вы получили чертежи подводной лодки Дворжицкого?
— Подлец! Я не буду ни на что отвечать, а вы и ваш император дадите во всём отчет короне!
— Как вам будет угодно, сударь; в Фонтанке места много, — сухо поклонился генерал, развернулся и пошёл прочь. А трое бандитов — или не бандитов? — снова обступили Хинтерроу. Главарь вынул свой страшный нож, хриплый — гирьку на ремне, а третий — молоток на длинной ручке. И тут сэр Адриан отчетливо осознал, что сейчас его убьют уже без дураков. А кто там даст отчёт короне, и даст ли вообще — об этом он уже не узнает…
