Тихвинцева. Она умерла родами, — вздохнул Тихоня. — Меня воспитывали в частном пансионе. В хорошем, надо сказать, пансионе, не в бедняцком приюте. До двенадцати лет я не знал, кто оплачивает счета…
— А потом появился Столетов и раскрыл, что вы — его сын. Бойчук знал, что вы братья?
— Да. Мы скрывали это от всех. Но Фролка знал, конечно. С первого дня, как мы познакомились, этот мелкий гаденыш завидовал, что мне досталась жизнь городская, а ему — деревенская. Как будто по моему хотению так вышло. Я не знал о его существовании. Думал, что единственный сын.
— Вот! Именно этого добивался Михаил Ардалионович. Ох, и коварный тип! — сыщик поцокал языком. — Авантюрист, почище Жиль Бласа [33] или князя Чистякова [34]. Сбежал от детей на долгие годы, заставляя маленьких байстрюков терзаться и страдать, оттого, что отцу на них наплевать. Потом приблизил, одарил своей любовью и лаской, но заставил мальчишек соперничать друг с другом — кому этой ласки больше достанется. Он нарочно воспитывал сыновей в разных условиях. Вас на золоте и бархате, в пансионе для дворянских детей. Бойчука в нищете и голоде. Чтобы одного брата вырастить Каином, а другого…
— Авелем? — с надеждой спросил Тихоня.
— Нет. Как ни парадоксально, но тоже Каином. Вы оба были хорошими мальчиками. Никто не упрекнет за то, что вы страстно любили отца. Но Столетов влил в сердца сыновей лютую ненависть друг к другу. Только так он мог увериться, что вы пойдете на все, чтобы доказать — кто лучший. А вы и рады стараться! Пожаловались на Фрола отцу — тот раздробил ему пальцы. Бойчук в ответ облил вас кислотой, но так, чтоб до смерти не убить. Опасался гнева Столетова. Отец ваш добился своей цели: воспитал жестоких и кровожадных чудовищ, чтобы натравить на императора. За что он хотел отомстить Его Императорскому Величеству?
Тихоня молчал, глядя на фонарь, который светил уже не так ярко.
— Не скажете? Ничего, потом узнаем… Обуреваемый старыми обидами, желая отомстить Александру Николаевичу, актер сколотил ячейку бомбистов. Он был истинным главарем, но предпочитал руководить из тени, выставляя всем на показ одного из сыновей. Фрол старательно выполнял все задания отца, готовил покушение на императора. Он был одержим этой идеей. Пусть убийство и претило его натуре, Бойчук страстно хотел бросить бомбу в царя. Потому что верил: после этого все закончится. Банду распустят, они с отцом уедут из Москвы и весь остаток дней проживут вместе. Столетов наконец-то признает его ровней себе, достойным сыном. А если вас подстрелят жандармы, то сыном единственным…
— Да, он всегда хотел избавиться от меня! — воскликнул Тихоня.
— Вы тоже не отставали.
— Но я ведь не завидовал, — Лавр оправдывался сбивчиво, торопливо, словно сам только сейчас начал что-то понимать.
— Нет, вас Столетов поймал на другой крючок. Вы вкусили райской жизни и принимали это как должное. Потом узнали, что другой сын жил впроголодь. И по воле родителя вы запросто могли оказаться на месте братца. Преисполнились благодарности к отцу, бросились на колени, плакали, целовали ему жилистую руку: «Спасибо! Спасибо!» А он ответил: «Отныне, сынуля, ты должен мне гораздо больше, чем Бойчук». Разумеется, это было сказано не в лоб, и не сразу. Отец вливал яд по капле, и однажды вы согласились убить императора, чтобы выплатить долг… Но природная трусость пересилила чувство благодарности. Вы твердили, что не желаете погибать ради мести отца. За что и поплатились, — сыщик коснулся пальцем красного пятна на подбородке Тихони, тот стушевался и закутал лицо шарфом. — А потом вы узнали, что идею покушения в театре придумал не Бойчук, а Столетов. Сообразили, что отец растил вас в холе и неге вовсе не из любви, а готовил к закланию, как барана — чтобы боками пожирнее и руном погуще. Тут вся благодарность и кончилась. Вы подбросили бомбу в квартиру на Покровском бульваре, а сами нацепили фальшивую бороду, переоделись в костюм Михаила Ардалионовича и пошли грабить кассу.
Где-то на соседней улице прогромыхал экипаж. Снова стало тихо.
— Но постойте-ка! Я год играю в театре, по сути, одну роль — актера Столетова. Причем так похоже, что люди, знающие его много лет и то путают. А вы сразу поняли, что это не он грабитель. В чем же я прокололся?
— Мелочь. Всегда так бывает, что какой-нибудь пустячок, пошлейшая мелочь, может все предприятие испортить, — Мармеладов постучал пальцем по цилиндру на своей голове. — Вы вот шляпу забыли в этом самом саду, а после ни разу не спохватились о ней. Вот себя и выдали. Но уважьте теперь мое любопытство: где вы взяли бомбу — ту, что убила актера? Как я понимаю, кроме Бойчука в банде никто не умел работать с гремучим студнем…
— Мы все учились понемногу, — вздохнул Тихоня, — но рисковать бы я, конечно, не стал. Бойчук много экспериментов делал. Бутылку он собрал еще в сентябре, хотел опробовать хитрость — отправить в участок под видом подарка для городовых. Устройство хитрое: вынешь пробку и от любого наклона или встряски происходит взрыв.
— А эта штука пригодилась, чтобы устранить Столетова. Скажу вам, как литературный критик, многие писатели увидели бы в том прекрасный философский сюжет: зло, сотворенное актером в молодости, к нему же и вернулось.
У лестницы, ведущей в сад, послышались оживленные голоса. Тихоня уткнул ствол револьвера в грудь своего собеседника.
— Много говорим, а мне по-прежнему не понятно: как вы узнали, что деньги спрятаны в клумбе?
— Помилуйте, да где же еще? — Мармеладов улыбался, словно не замечая оружия. — Я сначала ошибся в рассуждениях. Думал, вы совершили грабеж в интересах ячейки и все деньги потратите на подготовку покушения. Но оказалось, что ваши соратники ничего не знают о деньгах. Тут меня и осенило: вы предали всех и хотите сбежать с деньгами. Стало быть, сообщника в саду у вас не было. Деньги вы никому не передали. Но и с собой носить не могли — риск огромный, вдруг в полицейском участке учинят обыск и прощайте денежки. Спрятали где-то. Но где? Уверенности, что Шубин с кассиром будут ждать десять минут, не было. Выходит, вы предполагали погоню, и сверток с деньгами
