Поезд качнуло, Сивухин отпихнул Мерзееву и рванул по узкому коридору, сбивая с ног встречных пассажиров. У вагона ресторана Костик остановился отдышаться. Погони вроде не было, слава богу. Интересно, как это Мерзеева узнала про марку. Тут без нечистого не обошлось. Опять наверное, к бабке ходила. Ладно, посмотрим кто кого. Сивухин натянул ушанку на голову и насвистывая: «Врагу не сдается наш гордый Варяг», двинулся в общий вагон. Там ехала колония бомжей. Их как это ни странно, в порядке гуманитарной миссии везли в столицу, на русско-американский слет: «Маргиналы всех стран – объединяйтесь». Они радушно приняли в свои ряды Сивухина, который прикинулся идейным борцом этого движения.
По вагонам Костик отправился для того, чтобы убедиться, что Максим с Филимоном здесь, на этом самом поезде. Но раз Мерзеева тут, значит все в порядке. Можно спокойно спать до самого Хенровска.
Поезд пришел точно по расписанию, хенровцы и гости хенровска высыпали из вагонов и двинулись на Привокзальную площадь, откуда отходили все автобусы. Городишко был так себе, средней паршивости. Не большой и не маленький, ни чем не примечательный. Пара заводиков, пара фабрик, базар, театрик, памятник товарищу Ленину. Он можно сказать и был достопримечательностью, последний из могикан. Во времена когда во всех городах активно снимали его клонов с постаментов в Хенровске были заняты другими проблемами, потом про него за были, в конце концов к Ильичу, стоящему на Площади Трех Заводов так привыкли, что оставили. Как память, о прошлых счастливых мгновениях.
У этого самого памятника и жил адресат полковника. Макс и Филимон узнали, что добраться туда можно пешком, решили прогуляться. Мерзеева и Нечитайло, поймали такси и отправились следом. А Сивухин, как всегда, решил проблему очень просто. Окинув глазом привокзальную площадь он заметил велосипед, стоящий у стены какого-то магазинчика, вероятно его хозяин был внутри. Костик заглянул в магазинчик, посетителей было полно и тут же вышел. С независимым видом он подошел к велосипеду, устроился поудобнее и рванул с места преступления.
Ему очень хорошо были видны Максим с Филимоном и такси Мерзеевой, он пристроился сбоку и, оставаясь незамеченным, двигался следом.
– Что ты сейчас чувствуешь? – спросил Филимон у друга.
– Не знаю, наверное радуюсь, что мы ее все-таки нашли. А ты?
– А мне немного грустно, что все это сейчас закончиться. Я уже так привык к тебе, к этой новой жизни. Максим, ты знаешь, у меня… ты…
– Ладно, – остановил его Макс, – не надо дифирамбов и панегириков, а не то я расплачусь. – Я тоже хочу сказать, что ты настоящий мужик. Вот! Я рад, что встретил тебя тогда на вокзале.
Похвала Макса стоило дорого, у Лоховского навернулись слезы на глазах. Еще минута и он бы разрыдался на плече друга, но тут они подошли к памятнику. Максим еще раз прочитал адрес, улица, номер дома. Они вошли в подъезд. За ними по пятам, стараясь красться незаметно, проследовал остальные участники этой гонки.
– Звони ты, – почему-то шепотом произнес Филимон, – у тебя рука легкая.
Максим позвонил за дверью тотчас раздались шаги и дверь отворилась.
– Здравствуйте, мы к вам от Владимира Николаевича Беленького.
– Здравствуйте, проходите, что-нибудь случилось? – спросила женщина.
– Нет, нет, у нас записка, вероятно к вашему отцу.
– А папы нет дома? Может я вам могу чем-нибудь помочь, проходите в комнату, вы извините, у меня там ребенок на горшке сидит.
Максим и Филимон прошли в комнату. Там в самом центре на горшке сидел толстощекий карапуз лет трех. Вокруг горшка были разложены разнообразные игрушки, книжки и надкусанное яблоко. По всему видно, пацан засел на долго и обстоятельно.
– Понимаете, – произнес Максим, ваш отце недавно получил письмо от Владимира Николаевича. Получил?
– Из Кукуевска? – уточнила девушка, – Да, вчера.
Филимон вздохнул с облегчением, а Максим продолжил:
– Замечательно. Нас как раз интересует конверт. Вернее не сам конверт, а одна марочка на нем. Это очень важно.
– Конверт? – девушка недоуменно пожала плечами. – Вообще-то отец всегда хранит и письма и конверты. Сейчас посмотрю.
Она посмотрела в толе, на полках.
– Ничего не понимаю, еще утром письмо лежало здесь. Я сама его сюда положила и конверт, по-моему был там.
Женщина обратилась к пацаненку, который с интересом разглядывал мужчин. Это занятие его так увлекло, что он бросил свои игрушки.
– Федор, ты дедушкино письмо не брал? – строгим голосом спросила мама у сына. Федор сделал вид, что ничего не слышал. Он начал внимательно изучать шнурки на своих ботинках. Молодая женщина наклонилась над кучей игрушек, сваленной в углу. Она подняла с пола исписанный лист бумаги.
– Федька, засранец, опять рылся в бумагах деда. Где конверт? – строго спросила она.
Пацан понял на нее хитрые глазенки и важно заявил:
– Я ево шъел. Давно-давно.
Филимону Аркадьевичу сделалось дурно, он побледнел и начал заваливаться на бок максим попытался привести его в чувство.
– Как съел? Ты же обещал больше не жевать бумагу. Ну погоди я тебе задам…
В этот момент в дверь снова позвонили, хозяйка пошла открывать дверь. А сын быстренько встал с горшка и с интересом заглянул внутрь.
– В чем дело, вы кто? – закричала женщина. Я сейчас милицию вызову! Помогите…
– Тише дамочка, мы сами милиция, – произнес пришедший.
Максим выскочил в коридор, в дверях стояли Нина Михайловна, Михеич и Костик Сивухин…
Максим усмехнулся:
– Господа, ежели кому нужна марочка – милости просим. Это кажется, ваша собственность, обратился он к Мерзеевой. – Прошу! Не беспокойтесь, – сказал он девушке, – Это все наши товарищи.
– Где она? – крикнула Мерзеева, обшаривая взглядом комнату, на еле живого Лоховского, теща не обратила никакого внимания.
– Спокойствие, только спокойствие, господа, – продолжал Максим, – Фокус-покус. Ловкость рук и никакого мошенничества.
Максим поднял с пола горшок Федора и сунул им под нос.
– Берите, пользуйтесь, храните!
Нина Михайловна, Михеич и Костик заглянули внутрь… В горшке среди продуктов жизнедеятельности детского организма виднелся клочок чего-то белого и чего-то разноцветного.
– Вот что значит ценная вещь, ее даже желудочный сок не берет, вот вам нетленность произведения.
Максим сунул горшок в руки Сивухина:
– Вы так хотели ее найти, она ваша. Пойдем Фил, нас ждут великие дела. Извините девушка, приятно было познакомиться. – обратился он к матери Федора, держащегося за подол ее халата.
Максим погладил по голове карапуза:
– Прощай, юный пожиратель марок, расти большой и не ешь больше конвертов.
Максим и Филимон вышли на улицу. Макс не мог смотреть на несчастное лицо приятеля, он пытался его как-то развеселить, подбодрить, но ни чего не получалось. Филимон Аркадьевич понуро брел вслед за Максом бормоча:
– Я понимаю японцев. Харакири. Только харакири.
Максим испугался, ему только не хватало попыток суицида.
– Ты чего сдурел, из-за какой-то мелочи жизни лишаться. Да мы с тобой, да мы… Мы с тобой сейчас снимем номер в гостинице, погудим, девчонок пригласим, расслабимся. Сауна там. Тут говорят река замечательная, рыбалка сказочная. Иностранцы за валюту рыбачить приезжают… Чего ты. Да приди в себя! Ты же мужик, не распускай нюни…
Максим поймал такси и просил довезти до ближайшей приличной гостиницы. Таковая, к изумлению Макса, нашлась. И телефон, и душ и телевизор – все работало. Белье было чистым, а персонал вежливым и предупредительным. Только вот Филимон Аркадьевич ничего этого не замечал. Максим начина серьезно беспокоиться за его состояние, так и сума сойти не долго. Максим понимал, что к жизни Филимона сейчас может вернуть только другое не менее сильное потрясение. Но такого, к несчастью не ожидалось.
Шли третьи сутки добровольного затворничества Филимона Аркадьевича, Макс как заботливая сиделка кормил и поил его с ложечки, укладывал спать и водил в туалет. Лоховский вообще перестал реагировать на происходящее, он сидел в кресле как большая поломанная кукла. Спустя три дня после обморока, случившегося с ним у горшка Федора, Лоховский перестал говорить. Максим приводил к нему психиатра, каких-то бабок, безрезультатно. Филимон Аркадьевич просто не смог пережить потрясения. Крах мечты переживать всегда очень трудно. Лоховский почти ничего не ел, никуда не выходил из номера и чах на глазах.
– Все, Фил, ты как хочешь, а я иду за билетами и сегодня же мы едем домой в Кукуевск. Что ты на это скажешь? Ты хотел бы умереть, да? У тебя нет больше сил жить?
Максим разозлился, он поднес здоровенную фигу к носу Лоховского:
– Фиг тебе, умереть. Я тебе друг или кто?
