Сахалинская «цепочка» вышла из ведения Департамента полиции и Военного министерства. Завершали ее разгром жандармы. Они споткнулись на вожде предприятия, на Гизберт-Студницком. Показания Люсиуса изобличали его в шпионстве. В мирное время оно наказывалось непродолжительной ссылкой в Сибирь. Содействие побегам тянуло на полноценную каторгу, но именно этого доказать не удалось. Даже бумаги, найденные в Сибирском торговом банке, не давали к этому ясных указаний.
Таубе решил надеть-таки на статского советника кандалы. Он вызвал на допрос Смидовича. Тот явился худой, изможденный, с болезненно горящими глазами. От былой вальяжности лакея не осталось и следа.
– Тарасюк дал против тебя показания, что ты причастен к побегу Шурки Аспида. Во время побега был убит часовой. Понимаешь, чем пахнет?
Лакей молчал. Таубе открыл Устав о ссыльных и показал ему статью 310.
– Вот, гляди. Виновные в побеге, если они для достижения преступной цели учинили смертоубийство, наказываются бессрочной каторгой. Их пособники – тоже. То есть тебе теперь звенеть кандалами до конца жизни. А пан Гизберт отделается много легче. Как сахалинский житель, он поедет в Верхоянский округ Якутской области. На четыре года. Где же здесь справедливость? Расскажи о нем правду, и пусть он тоже сядет на нару!
Смидович покачал давно не мытой головой:
– Нет.
– Почему? Ты ответишь за двоих. Зачем тебе это?
– Пан Гизберт делал святое дело: он возвращал Польше поляков. И то не просто поляки. Каждый из них – зерно, из которого вырастет колос. А каждый колос родит потом десять колосьев. Поднимется целое поле! То боёвцы, они отвоюют независимость Польши. Люди, которых мы с паном Бенедиктом выпустили на волю, станут жить в своей стране. Где не будет вас, русских…
Смидович умер от скоротечной чахотки, не дождавшись окончания следствия. Молчали и другие поляки. Вместе с Гизбертом выходил из-под удара и Ялозо. Единственной уликой против него были предсмертные записки Голунова. Этого не хватало для суда. Ну оговорил со зла… Корсаковские «иваны» тоже не свидетели: двое убиты, третий сбежал.
Фому Каликстовича сгубила неосторожность. Жандармы обыскали его дом и ничего не нашли. Тогда Лыков повторно обшарил жилище. Тайник обнаружился в теплой уборной, в двойном потолке. Там лежало несколько собственноручных писем Гизберта с указаниями, как именно учинять побеги. Находка решила судьбу обоих чиновников. Статского советника приговорили к бессрочной каторге, титулярного – к двенадцати годам. Отбывать наказание их отослали на Кару.
Лыков сворачивал свои дела. Господин Белый уже вернулся и заступил в должность. В Корсаковске снова начали пороть каждый день… Сыщик ждал корабля. Вещи его были упакованы, прощальные визиты сделаны. В эти суетные дни состоялась его последняя встреча с Инцовой. Акушерка пришла, как всегда, одетая в простое ношеное платье, без следов косметики. Держалась она спокойно и приветливо. Кажется, старалась скрыть грусть…
– Алексей Николаевич, спасибо вам! От всех несчастных спасибо! Сахалинцы не избалованы вниманием и добротой начальства. Вот вам на память о нас банка варенья. Сама сварила, из моховки – в России такого нет.
И выставила на стол посудину с чем-то малиновым.
Лыков был уверен, что после той сцены с Глазенапом акушерка к нему не придет. Он был застигнут врасплох и ляпнул сдуру:
– Не желаете тоже в Петербург? Наверное, есть там дела. Остановитесь у нас в доме, так дешевле. Билет я выправлю.
– А зачем мне в Петербург? – с вызовом спросила Клавдия Провна.
– Ну… имеются же у вас культурные запросы. Лекарств еще можно прикупить, которых здесь нет. И самой, извините, показаться докторам.
– А зачем показываться докторам?
– Вы же христианка. Не надо сознательно укорачивать свой век, грех это!
Инцова вздохнула и сказала:
– Алексей Николаевич! Я говорила вам уже, что не дура. Да, пять лет в броднях хожу, но я не дура. Не надо меня обманывать, как тогда с деньгами на аптеку. Давайте на прощание объяснимся честно.
– Давайте, – согласился Лыков, и ему сделалось ужасно жаль эту женщину.
– Вы знаете, что я вас люблю?
– Да, – с трудом выговорил надворный советник.
– Я ничего от вас не жду и ни на что не надеюсь. А просто говорю спасибо. За то, что вы хоть ненадолго, но появились в беспросветной моей жизни. Храбрый, сильный. Порядочный. Уж думала, такие совсем перевелись на свете. Но нет! Не убить в России хороших людей! Ваш приезд… очень-очень скрасил мои дни. Спасибо.
Лыков молчал, не зная, что ответить. Клавдия Провна поняла его.
– Не надо. Я знаю, что вам нечего мне сказать. Я хотела бы просто остаться немного в вашей памяти. Можно?
На последнем слове голос ее дрогнул. Алексей, не отдавая себе отчета, вдруг быстро подошел к акушерке и поцеловал ее. Делать этого не стоило, но он сделал… Женщина не сопротивлялась, но и не поцеловала его в ответ. Молча, не отстраняясь, стояла и смотрела сыщику в глаза, в упор. Потом спросила с неприятной деланой иронией:
– А что, я еще могу нравиться?
– Зачем ты здесь? – взволнованно сказал Лыков. – Зачем губишь себя на этом страшном острове? Уезжай. Я помогу.
– И тогда ты разведешься с женой?
– Нет, что ты! Никогда!
– Для чего же тогда зовешь меня с собой?
– Кая! [81]– повысил голос Алексей. – Ведь не один же я такой порядочный! Есть и другие! И ты кого-нибудь обязательно встретишь. Это жизнь, в ней бывает всякое. Только руки опускать нельзя! Борись. Мы тебя подлечим, станешь акушеркой в Петербурге. Сама себя сможешь содержать – для тебя, я знаю, это важно. Там культура, искусство, там общество приличных и умных людей. Для чего ты его покинула? Кому эта ненужная жертва?
– То есть ты предлагаешь мне свою дружбу?
– Да. И помощь. Чтобы ты быстрее устроилась в новой жизни. Лучше в Петербурге, но ты сама решишь, где захочешь жить.
Все это время, с тех пор как обнял ее, Алексей держал женщину за плечи. Она как-то льнула к нему, но сама обнять не решилась. Теперь акушерка сплела руки у сыщика на шее и сказала чуть слышно:
– У меня есть одно условие. Всего одно. Но очень важное.
– Какое? Сделаю все, что смогу!
– Я хочу иметь от тебя ребенка.
Он сразу убрал руки с ее плеч:
– Нет.
Клавдия Провна отшатнулась, словно ее ударили, и молча выбежала из кабинета.
Ликвидация сахалинской «цепочки» первоначально наделала много шуму в Петербурге. Особенно обиделись на Лыкова дипломаты: зачем вскрыл такой гнойник? Не посоветовался со специалистами… Все ведь было спокойно и безоблачно. Приехал какой-то чин седьмого класса и испортил идиллию. Дипломаты и спустили дело об операциях японской разведки в России на тормозах. Главные события творились тогда в Европе, и Дальний Восток никого при дворе не интересовал. Аукнулось во время Русско-японской войны…
Тогда же выяснилось, что «цепочку» выкорчевали не до конца. В июне 1904 года в Токио тайно прибыл «пан Мечислав» – Юзеф Пилсудский. Один из руководителей Польской социалистической партии (ППС) подписал с японской разведкой секретное соглашение. Поляки обязались оказывать помехи мобилизации, организовать духовную оппозицию русскому правлению, готовить вооруженное восстание. Особенно понравился японцам пункт: «Создать специальную агентуру, которая будет снабжать Японию информацией о составе, дислокации и перемещениях русской армии». В обмен на все это ППС получала 10 000 фунтов стерлингов. Поляки выполнили свои обязательства и даже устроили несколько взрывов на железной дороге. Однако неопытность подрывников привела к тому, что ущерб оказался незначительным. Подписание секретного соглашения ППС с японской разведкой получило в партии условное обозначение: операция «Вечер».
Министерство внутренних дел, в отличие от МИДа, осталось довольно результатом командировки Лыкова. Побеги «иванов» с каторги надолго прекратились. Бежали, как и раньше, кавказские джигиты, хунхузы и просто отчаявшиеся люди. Но бессрочных стали караулить строже. Алексей получил в формуляр очередное Высочайшее благоволение. Обещанный ему бароном орден от Военного министерства проскочил мимо…
Фельдману за проявленную халатность задержали производство в следующий чин. Он покручинился, но смирился. Еще несколько лет они с Лыковым переписывались, но потом потеряли друг друга.
Таубе остался на острове выслуживать полковничий ценз.
Клавдия Провна Инцова умерла от чахотки через год после отъезда Лыкова. Ее похоронили на кладбище возле маяка. Фельдман писал, что за гробом акушерки шли все ссыльнокаторжные, кто мог ходить…
