Ознакомительная версия.
Алексей Степанович высоко поднял руку с напильником, и тот рассыпал разноцветные брызги — точь-в-точь волшебная палочка из сказки.
— Вы только взгляните, мамзель Пелагия. Это ж прекрасная грёза — от такой красоты смерть принять. Сама Клеопатра обзавидовалась бы. А до чего остер — запросто вашу рыжую голову от уха до уха проткнет. Подложу вас в штабель, под какого-нибудь сушеного праведника, — мечтательно прищурился Алеша. — Схимники не сразу заметят. Только когда протухать начнете. Вы же не праведница, вам-то нетленность не гарантирована? — Он расхохотался. — И вам отрадно. Хоть после смерти под мужчиной полежите.
Полина Андреевна попятилась, прикрыв грудь саквояжем, как щитом. Пальцы в панике зашарили по замочку.
— Уходите, Алексей Степанович. Не берите еще одного греха на душу, и так уж сколько назлодействовали. Я вам именем Христовым поклянусь, что до завтра, до трех часов пополудни, ничего предпринимать не стану. Вы успеете утренним пакетботом покинуть остров.
Щелкнула никелированными шариками, сунула руку в саквояж. Там, завернутый в панталоны, лежал Лагранжев револьвер. Стрелять, конечно, она не будет, но для острастки сгодится. Тогда и поймет Алеша, на что она рассчитывала, входя одна в опасную пещеру.
Алексей Степанович сделал несколько быстрых шагов вперед, и Полина Андреевна вдруг поняла: не размотать ей тонкий шелк, не успеть. Надо было раньше оружие доставать, когда по галерее шла.
Уперлась спиной в бугристую стену. Дальше отступать было некуда.
Лжесхимник не торопился. Встал перед съежившейся женщиной, словно бы примериваясь, куда ударить — в ухо, как грозился, в шею или в живот.
Масло в фонаре почти догорело и свету давало самую малость. За спиной Алеши чернела сплошная тьма.
— Что набычилась? — усмехнулся Алексей Степанович. — Хотела бы боднуть, да Бог рог не дал? А коли так, нечего было на корриду лезть, корова ты безрогая. — И пропел из модной оперы, занеся напильник на манер тореадорской шпаги. — «To-ré-ador, prends garde à tois!»
И захлебнулся мелодией, рухнул как подкошенный под ударом суковатого посоха, обрушившегося на его кудрявую голову.
Там, где только что стоял Алеша, чуть подальше, чернела высокая тень в остроконечном колпаке. Полина Андреевна хотела вскрикнуть, да только воздух ртом втянула.
— Устав из-за тебя нарушил, — раздался ворчливый голос старца Израиля. — Ночью из кельи вышел. Грехом насилия оскоромился. А всё потому, что знаю: женщины твоего типа упрямы и любопытны до безрассудства. Нипочем бы ты в мир не вернулась, пока всё тут носом своим конопатым не разнюхала. Что ж, гляди, коли пришла. Вот он, сколок небесный, который мы, схимники, сотни лет оберегаем. Знак это, ниспосланный основателю нашему святому праведнику Василиску. Только гляди, никому про это ни слова. Уговор?
Госпожа Лисицына молча кивнула, ибо после всех ужасов дар словесный к ней еще не вернулся.
— А кто сей отрок? — спросил схиигумен, опершись на посох и склоняясь над упавшим.
Ответить она не успела.
Стремительно приподнявшись, Алеша вонзил отшельнику напильник в середину груди. Выдернул и ударил снова.
Израиль повалился на своего убийцу. Зашарил руками по земле, но ни встать, ни даже приподнять голову уже не мог.
Всего несколько мгновений понадобилось Ленточкину, чтоб сбросить с себя костлявое тело старца и встать на ноги, но и того было довольно, чтобы Полина Андреевна отбежала от стены на середину пещеры, выхватила из саквояжа револьвер и сбросила с него скользкий шелк. Саквояж кинула на пол, вцепилась в рифленую рукоятку обеими руками и прицелилась в Алексея Степановича.
Тот смотрел на нее безо всякой боязни. Криво усмехнулся, потирая ушибленный затылок. Выдернул из груди отшельника клинок — безо всякого усилия, будто из масла.
— Умеете из огненного оружья стрелять, сестрица? — спросил Ленточкин игриво. — А на какую пипочку нажимать, знаете?
Он небрежно, вразвалочку шел прямо на нее. Алмазы на клинке потускнели от крови и уже не сверкали.
— Знаю! Револьвер «смит и вессон» сорок пятого калибра, шестизарядный, центрального огня, с курком двойного действия, — выпалила госпожа Лисицына сведения, почерпнутые из баллистического учебника. — Пуля весом три золотника, начальная скорость сто саженей в секунду, с двадцати шагов пробивает трехдюймовую сосновую доску.
Жаль только, голос срывался.
Но ничего, и так подействовало.
Алексей Степанович замер. Озадаченно посмотрел в черную дыру дула.
— А где «кольт» тридцать восьмого калибра? — спросила Полина Андреевна, развивая успех. — Тот, из которого вы застрелили Лагранжа? Дайте сюда, только медленно и рукоятью вперед.
Когда Алеша не послушался, она ничего больше говорить не стала, а взвела курок. Щелчок, вроде бы не такой уж и громкий, в пещерной тишине прозвучал до чрезвычайности внушительно.
Убийца вздрогнул, бросил напильник на землю и выставил руки ладонями вперед.
— У меня его нет! В воду выкинул, в ту же ночь! Не прятать же его было в оранжерее? Еще садовник бы нашел.
Осмелевшая расследовательница грозно качнула длинным стволом:
— Лжете вы! Ведь не побоялись же василисково одеяние прятать?
— Подумаешь — ряса и ряса, да сапоги старые. Если б кто нашел, не придал значения. Ах! — всплеснул вдруг руками Алексей Степанович, с ужасом глядя куда-то за спину Лисицыной. — Ва… Василиск!
Увы, клюнула Полина Андреевна на нехитрую, мальчишескую уловку. На всякого мудреца отмерено довольно простоты. Обернулась заполошно, вглядываясь в тьму. Ну как и вправду тень святого заступника явилась свое сокровище защитить?
Тени-то никакой не было, а вот ловкий Алеша, воспользовавшись моментом, пригнулся да и припустил к галерее.
— Стой! — закричала Полина Андреевна страшным голосом. — Стой, не то застрелю!
И сама тоже хотела в Подход кинуться.
Стон помешал. Тяжкий, полный невыразимого страдания.
Повернулась она и увидела, что старец Израиль на локоть оперся, тянет к ней дрожащую исхудалую руку.
— Не уходи, не покидай меня так…
Она колебалась всего мгновение.
Пускай убегает. Милосердие важнее и возмездия, и даже самое справедливости. Да и потом, что толку за злодеем гнаться? А ну как не остановится? Не стрелять ведь в него за это. Опять же, куда ему деться на Клеопиной лодчонке с тонкими веслами? Ну, доплывет до Ханаана. На большую-то землю ему все равно не попасть.
И выбросив из головы несущественное, Полина Андреевна подошла к умирающему, села наземь и положила голову старца себе на колени. Осторожно сняла куколь. Увидела слабо подрагивающие ресницы, беззвучно шевелящиеся губы.
Фонарь напоследок вспыхнул ярко и погас. Пришлось свечку зажечь, к камню прилепить.
А старец тем временем приготовился душу на волю отпустить, уж руки на груди сложил.
Только вдруг жалостно шевельнул бровями. Посмотрел на Полину Андреевну со страхом и мольбой. Губы прошептали одно-единственное слово:
— Прости…
И теперь она его простила — безо всякой натуги, просто простила и все, потому что смогла. А еще наклонилась и поцеловала в лоб.
— Хорошо, — улыбнулся старец, смежил веки.
Через несколько минут они раскрылись вновь, но взгляд был уже угасшим, мертвым.
* * *
Когда госпожа Лисицына вышла на берег, чтоб посмотреть, успел ли Алексей Степанович доплыть до Ханаана на Клеопиной лодке, ее ждало две неожиданности. Во-первых, лодчонка была там же, где она ее оставила — в совершенной сохранности. А во-вторых, от противоположного берега к Окольнему острову, дружно загребая веслами, плыла целая флотилия. Скрипели уключины, кряхтели гребцы, ярко пылали факелы.
На носу передней лодки, воинственно потрясая посохом, стоял преосвященный Митрофаний. Его длинная борода развевалась, теребимая свежим ветром.
Эпилог
К радости всех скорбящих
Тот же самый ветер, да не просто свежий, как в проливе, а сильный и напористый, дул и по другую сторону Окольнего острова, на озерном просторе.
Молодой человек в рясе, с откинутым на спину куколем, вытянул спрятанную меж двух валунов вертлявую «качайку», сел в нее, оттолкнулся веслом, а когда немножко отгреб от берега, бросил весло на дно лодчонки. Вместо этого поднял легкую мачту, подставил попутному ветру белый парус, и легкий челн понесся по волнам с отменной скоростью — пожалуй, порезвее парохода, тем более что пароходу пришлось бы петлять фарватером, а «качайке» мели были нипочем.
У путешественника при себе имелся компас, по которому он то и дело сверялся, очевидно, боясь в темноте сбиться с курса. Время от времени поворачивал руль или изменял угол паруса, но когда над подернутым дымкой озером заалело восходящее солнце, молодой человек совершенно успокоился.
Ознакомительная версия.
