– Если мы просто исчезнем, – продолжал Раффлс, – вас первого обвинят как моего сообщника, а как только вас схватят, у них появится компас со стрелкой, указывающей прямиком на меня. Они не должны взять никого из нас, Банни: поймают одного – поймают обоих. По мне, так и пусть!
Я эхом повторил признание, в устах Раффлса звучавшее как квинтэссенция благородства – в моих же превратившееся в простую банальность.
– Мне-то легче, – продолжал он. – Я – обычный воришка-взломщик, и я сбежал. Они меня не узнали. Но они знают вас – и почему же вы позволили мне сбежать? Что с вами случилось, Банни? Вот в чем загвоздка. Что могло случиться с вами, после того как все они заснули?
Минуту-другую Раффлс морщил лоб и улыбался, точно модный писатель, придумывающий сюжет очередной сенсационной книги. Затем его черное лицо просветлело.
– Придумал, Банни! – воскликнул он. – Вы сами тоже приняли некоторое количество отравы – но, конечно, отнюдь не так много, как они.
– Блестяще! – вскричал я. – Они действительно под конец заставляли меня выпить, и я сказал, чтобы мне налили самую малость.
– Вы тоже заснули, но, естественно, первым пришли в себя. Я к тому моменту исчез; вместе со мной исчезли золотой кирпич, драгоценный пояс и серебряная статуэтка. Вы пытались разбудить остальных. Ничего не вышло – и не могло бы выйти, если бы вы и вправду попробовали. И тогда что же вы сделали? Что единственное могли вы предпринять в таких обстоятельствах?
– Пойти в полицию? – неуверенно предположил я, не особенно радуясь такой перспективе.
– Для этого здесь есть телефон, – ответил Раффлс. – Будь я на вашем месте, я бы туда позвонил. Не вешайте нос, Банни. Это милейшие на свете люди, и то, что вы им расскажете, – просто капля по сравнению с морем лжи, которую я заставил их проглотить, не поморщившись. Это и вправду самая убедительная история, какую только можно придумать, но, к сожалению, есть еще один момент, который будет не так легко объяснить.
И даже Раффлс выглядел довольно мрачным, когда я кивнул.
– Вы имеете в виду, они могут выяснить, что вы мне звонили?
– Это вполне возможно, – сказал Раффлс. – Хотя я вижу, что ухитрился повесить трубку на место. Тем не менее – это возможно.
– Боюсь, что они это сделают, – с тревогой сказал я. – Но еще больше я боюсь, что сам невольно проговорился. Видите ли, беда в том, что вы не повесили трубку, она болталась над вами. Разумеется, возник этот самый вопрос, и эти канальи так быстро сообразили, в чем тут дело, что я решил брать быка за рога и признался, что ночью мне кто-то звонил. Чтобы быть до конца честным: я зашел так далеко, что сказал, я, мол, подумал, что это Раффлс.
– О нет, Банни!
– А что я мог сказать? Должен же я был что-то придумать, а я видел, что они вас не узнают. Поэтому я сочинил историю про пари, которое мы якобы заключили насчет пресловутой ловушки Магвайра. Понимаете, я так вам толком и не рассказал, как я сюда попал, а сейчас на это нет времени, но я сразу же сказал им, что не удивлюсь, если застану вас здесь. Это на случай, если бы они тотчас же на вас наткнулись. Но эта история хорошо объясняет и телефонный звонок.
– Пожалуй, вы правы, Банни, – пробормотал Раффлс тоном, который за все меня вознаградил. – Я сам бы не справился лучше, и уж не обижайтесь, но должен сказать, что еще ни разу в жизни вы не действовали и вполовину столь удачно. Взять хотя бы тот случай, когда вы разбили мне голову. Сегодня вы стократ искупили свою вину! Но меня беспокоит, что еще так много надо додумать и сделать и так мало драгоценного времени и на размышления, и на действия.
Я молча вынул часы и показал их Раффлсу. Было три часа ночи, а на дворе стояли последние дни марта. Еще чуть больше часа – и на улицах забрезжит тусклый свет. Раффлс внезапно очнулся от задумчивости.
– Есть только одно решение, Банни, – сказал он. – Мы должны довериться друг другу и поделить работу. Вы позвоните в полицию, а остальное предоставьте мне.
– Вы не придумали, зачем грабитель, за которого вас приняли, мог позвонить такому человеку, как я?
– Еще нет, Банни, но обязательно придумаю. Это может подождать еще день-два, и, в конце концов, вы не обязаны ничего объяснять. Напротив, любые объяснения покажутся подозрительными.
– Да, вы правы, – согласился я.
– Тогда поверьте мне, Банни, я что-нибудь придумаю – по возможности к утру, но в любом случае к тому времени, когда это понадобится. Я не подведу вас, Банни. Вы должны понимать, что после сегодняшней ночи я никогда, никогда вас не подведу!
Это решило все. Ни слова не говоря, я сжал его руку и остался сторожить трех спящих, в то время как Раффлс прокрался наверх. Позже я узнал, что на верхнем этаже спали трое слуг, а в подвале – еще один, который слышал кое-что из происходящего. Но, благодарение богу, он слишком привык к ночным оргиям, причем гораздо более шумным, чтобы появляться без вызова. Думаю, он слышал, как Раффлс уходил. Но из его ухода не делали тайны: он спокойно вышел и, как он сам потом мне рассказал, первым, кого он встретил, был патрульный констебль. Раффлс даже пожелал ему доброго утра, насколько был в состоянии это сделать. Поскольку он успел побывать наверху, где отмыл лицо и руки, то теперь в огромной шляпе и меховой шубе боксера мог бы маршировать вокруг Скотленд-Ярда, несмотря на то что в одном кармане у него лежал золотой кирпич из Сакраменто, в другом – серебряная статуэтка Магвайра, а вокруг талии был обернут драгоценный пояс от штата Невада.
Моя непосредственная роль после приятного волнения предрассветных часов оказалась довольно сложной. Скажу только, что мы договорились так: для меня разумнее всего будет тихо пролежать рядом с остальными еще с полчаса и только потом поднимать на ноги дом и полицию; причем за эти полчаса Барни Магвайр свалился на пол, умудрившись при этом не проснуться и никого не разбудить – разве что мое сердце запрыгало как сумасшедшее.
На рассвете я, вооружившись колокольчиком и телефоном, поднял тревогу. Через несколько минут дом кишмя кишел растрепанными слугами, сердитыми докторами и самоуверенными полицейскими. Рассказав мою историю однажды, я вынужден был повторить ее дюжину раз, и все на пустой желудок. Но это была, конечно, чрезвычайно правдоподобная и последовательная история, пусть даже пока не подтвержденная другими жертвами, которые еще не вполне пришли в себя. В конце концов мне было разрешено удалиться со сцены до тех пор, пока от меня не потребуются дополнительные сведения либо меня не вызовут для опознания преступника, которого наша доблестная полиция надеялась поймать еще до конца дня.
Я направился прямиком к себе домой. Швейцар выскочил, чтобы помочь мне выйти из хэнсома. Его физиономия встревожила меня куда сильнее, чем те, что остались на Хафмун-стрит. Достаточно было взглянуть на него, чтобы понять, что я погиб.
– Сегодня ночью взломали вашу квартиру, сэр! – закричал швейцар. – Воры унесли все, на что смогли наложить лапы.
– Воры в моей квартире! – в ужасе воскликнул я. У меня, как и в Олбани, хранилось кое-что компрометирующее.
– Дверь взломали ломиком, – пояснил швейцар. – Первым это обнаружил молочник. Сейчас там наверху констебль.
Мою квартиру обыскивает констебль – мою! Не дожидаясь лифта, я помчался наверх. Незваный гость, послюнив карандаш, усердно заносил заметки в толстый блокнот; пока что он не проник дальше передней. Я пронесся мимо него. Мои трофеи хранились в ящике гардероба, специально оборудованном брамовским[72] замком. Замок был сломан – а ящик пуст.
– Что-нибудь ценное, сэр? – поинтересовался следовавший за мной по пятам назойливый констебль.
– Да, действительно – кое-какое семейное серебро, – ответил я. Это было истинной правдой. Только вот семья была не моя.
И только тут у меня в голове мелькнула догадка. Никакие другие ценности не исчезли. Но во всех комнатах был устроен настоящий хаос. Я повернулся к швейцару, который вслед за мной поднялся наверх; его жена присматривала за квартирой.
– Постарайтесь как можно скорее избавиться от этого идиота, – прошептал я. – Я же отправлюсь в Скотленд-Ярд, прямо сейчас. Пусть ваша жена в мое отсутствие приведет комнаты в порядок. Да, и до того, как она уйдет, пусть починят замок. Я пошел!
И я отбыл в первом же хэнсоме, который смог найти, – но только не в Скотленд-Ярд. По дороге я остановился на Пиккадилли.
Старина Раффлс открыл мне дверь. Не помню, чтобы когда-нибудь он выглядел более опрятным, бодрым и во всех отношениях привлекательным. Если бы в моих силах было написать портрет Раффлса не только пером, то я изобразил бы его именно таким, каким он предстал передо мной в то ясное мартовское утро в Олбани на фоне открытой двери, – стройным, подтянутым, в утреннем сером костюме, спокойным, веселым и свежим, как сама весна.
– Объясните, зачем вы это сделали? – спросил я.
