Лампа угасала. Нужно было попытаться отыскать путь наружу до того, как мы лишимся света. Я крикнул Тоту: «Ищи!». Бабуин гавкнул, словно бы понял, и поскакал вперед. Я подхватил мальчика под мышку и побежал следом, тщетно стараясь на бегу защитить пламя от ветра.
Однако очень скоро огонек заморгал и потух.
Абсолютная тьма. Мальчик захныкал и снова начал плакать. «Ш-ш-ш», — проговорил я, пытаясь его утешить.
— Тот!
Бабуин подбежал ко мне, и я ощупью, привычными движениями закрепил поводок на ошейнике. Он ринулся дальше в темноту, и я мог только следовать за ним, стараясь не причинить мальчику вреда, поскольку то и дело налетал на стены и спотыкался на неровном полу. Надежда — нежнейшее из чувств — снова замерцала во мне, такая же слабенькая, каким был огонек лампы. Я в отчаянии поцеловал глазенки моего сына. Теперь он лежал тихо, как будто мое присутствие в этой темноте успокоило его и любой поворот судьбы отныне считался приемлемым.
А потом во тьме возник слабый отсвет. Возможно, я выдумал его — возможно, то было порождение моего отчаявшегося ума… Но Тот снова гавкнул, а затем точка света распалась надвое, и я услышал приближающиеся крики, доносившиеся словно из потерянного мира жизни и света. Я закричал в ответ. Огоньки повернулись, собрались вместе и начали приближаться, словно суля священное избавление из тьмы. Пока они плыли ко мне, я опустил взгляд на маленькое личико моего сына. Его широко открытые глаза не отрываясь смотрели на огни в темноте, словно вышедшие из сказки, чтобы принести ему счастливое окончание страшной истории.
В дрожащем свете первой же лампы я увидел знакомое лицо, на котором одновременно читались испуг и облегчение, — Хети.
Когда я пронес Аменмеса по нашему переулку и вошел в дом, Танеферет упала на колени, и ее рот раскрылся в бессловесном вопле боли и облегчения. Она крепко стиснула его в своих объятиях и больше уже не отпускала. Когда мне в конце концов удалось, при помощи ласковых слов, отобрать у нее сына и уложить в кроватку, она развернулась ко мне и принялась молотить меня кулаками и хлестать ладонями по лицу, словно желая разорвать меня в клочки, и, честно говоря, я был бы рад позволить ей это.
Потом она вымыла мальчика в прохладной воде, с бесконечной нежностью обтирая его тряпкой и тихо разговаривая с ним. Он устал и капризничал. Когда он наконец заснул, она глядела на него так, словно собиралась больше никогда с ним не расставаться. Ее лицо было еще мокрым от слез. Она избегала моего взгляда. У меня не было слов. Я пытался нежно погладить ее по щеке, но она не обратила внимания на мое прикосновение. Однако когда я хотел убрать руку, она внезапно схватила ее и принялась целовать и не могла остановиться. Я обхватил жену и прижал к себе так же крепко, как она до этого прижимала к себе нашего сына.
— Никогда не прощай меня, так же как и я никогда не прощу себе этого, — в конце концов проговорил я.
Танеферет поглядела на меня уже успокоившимися темными глазами.
— Ты обещал, что никогда не допустишь, чтобы твоя работа причинила вред нашей семье, — просто сказала она.
Она была права. Я положил голову на ладони, и она погладила меня по голове, словно ребенка.
— Как он сумел его выкрасть?
— Мне пришлось отправиться за продуктами, чтобы мы все могли поесть. Дети больше не могли есть на обед одно и то же. Они скучали и тревожились. А я не могла все время оставаться дома. Это было невозможно! Поэтому я решила сходить на рынок. В доме за старшую я оставила служанку. Возле калитки стоял охранник. Она говорит, что дети играли во дворе, а она сама стирала. А потом вдруг поднялся крик, она ничего не могла понять. Она выбежала — и увидела, что Аменмес пропал. Калитка распахнута, охранник лежал на земле, из головы у него текла кровь. Сехмет пыталась помешать этому человеку забрать Аменмеса, и он ударил ее. Этот изверг ударил мою дочь! Все это моя вина.
Танеферет скорчилась и принялась всхлипывать. От бессилия слезы навернулись у меня на глаза. Теперь пришла моя очередь утешать ее, заключив в объятия.
— Этот изверг мертв. Я убил его.
Танеферет подняла залитое слезами лицо, ошеломленно поглядела на меня и увидела, что это правда.
— Прошу, не задавай мне больше вопросов сегодня. Я все расскажу, когда смогу. Но он мертв. Он больше не причинит нам вреда, — пообещал я.
— Он уже причинил нам слишком много вреда, — отозвалась она с прямотой, которая разбивала мне сердце.
Из-за занавески выглянули девочки. Танеферет подняла голову и попыталась улыбнуться.
— С ним все в порядке? — спросила Туйу, грызя свой локон.
— Он спит, так что давайте потише, — отозвался я.
Неджемет уставилась на мальчика во все глаза.
А вот Сехмет при виде него не выдержала. Я увидел черный кровоподтек вокруг ее глаза, царапины на руках и длинные ссадины на ногах. Она сглотнула, всхлипнула, и по ее щекам покатились обильные, крупные слезы.
— Как ты допустил, чтобы с ним такое случилось?! — воскликнула она ломающимся голосом, с трудом переводя дыхание.
Я ощутил, как меня охватывает стыд, окутывает, словно грязная пелена. Я ласково поцеловал ее в лоб, вытер ее слезы и сказал, обращаясь ко всем троим:
— Простите меня.
И вышел из комнаты.
Я уселся на низенькой скамейке во дворе. Из-за стен до меня приглушенно, словно из другого мира, доносились звуки улицы. Я стал думать обо всем, что произошло, начиная с той ночи, когда Хети постучал в стену возле моего окна. Теперь стучало мое сердце, колотилось в ребра. Я принес своей семье ужасное горе, уйдя тогда из дома. В то время мне казалось иначе. И возможно, у меня все равно не было выбора. Однако Танеферет права: выбор есть всегда. Я выбрал тайну — и заплатил цену. И теперь я не знал, как смогу исцелить эту рану.
Там меня и нашла Сехмет — она единственная вышла ко мне. Девочка не переставая шмыгала носом и прикладывала к лицу края одежды, однако она села рядом со мной, изящно подогнув под себя ноги, и приникла к моему плечу. Я обнял ее одной рукой.
— Прости меня. Я сказала ужасную вещь, — тихо произнесла она.
— Ты сказала правду. Надеюсь, ты всегда будешь говорить мне правду.
Она важно кивнула, словно ее голова за последние дни слишком отяжелела от мыслей.
— Почему тот человек забрал Аменмеса?
— Ему очень хотелось причинить мне боль. И еще он хотел показать, что может лишить меня чего-то самого важного в мире.
— Зачем кому-то так поступать?
— Не сказал бы, что знаю. И, наверное, никогда не узнаю.
— И что с ним случилось?
— Он мертв.
Сехмет кивнула и задумалась, но больше вопросов задавать не стала, так что мы сидели молча, прислушиваясь к шуму суматошной уличной жизни, наблюдая, как солнце поднимается все выше, разгоняя тени. До нас донеслись звуки из кухни, где девочки начинали готовить еду, снова споря друг с другом и то и дело заливаясь смехом.
Убедившись, что моей семье ничто не угрожает, я нанес еще один визит во дворец, чтобы сделать свой последний доклад. Мне было тошно при мысли, что придется снова входить в это царство теней. Однако было совершенно необходимо, чтобы Анхесенамон узнала то, что я выяснил о Хоремхебе, — о том, каким образом он финансирует свою новую армию и какое поручение он дал Себеку. Эти сведения могли стать решающими в ее переговорах. Царица могла использовать их против военачальника, намекнув, что ей обо всем известно, или же раскрыть то, что знает, чтобы разоблачить его и заменить кем-то другим. У нее появилась бы власть, чтобы заключить договор между нею, Эйе и Хоремхебом. Анхесенамон, Хаи и Симут глядели на меня во все глаза, когда я рассказывал им, как обстоят дела. И когда они задали мне все вопросы и наконец удовлетворились моими ответами, я осуществил то, что задумал. Я сказал, что мне нужно время, чтобы побыть с семьей, прийти в себя после всего произошедшего. Поклонившись, я сделал шаг назад, а потом без разрешения повернулся и вышел. Я от всей души надеялся, что мне больше никогда не придется вступать в эти безмолвные покои.
В следующие дни округой завладел неподвижный, удушающий зной. Солнце безжалостно палило землю, так что даже тени спешили укрыться от него, а город тем временем кишел предзнаменованиями, миражами и слухами. Прибыли корабли Хоремхеба с несколькими из его мемфисских полков на борту, породив в жителях шумное смятение. Корабли встали на якорь возле гавани у восточного берега; горожане со страхом ждали в любой момент набега или захвата города, но дни проходили за днями, а ничего не происходило. Непрекращающаяся жара и неуверенность в будущем сделали повседневную жизнь трудной и непрочной, и тем не менее люди продолжали заниматься обычными делами: работали, ели и спали. Однако запрет выходить по ночам на улицу стал соблюдаться еще строже, чем прежде, и когда я, не в силах заснуть, сидел вместе с Тотом у себя на крыше, глядел на звезды, пил чересчур много вина, слушал, как сторожевые собаки яростно перелаиваются с бродячими и размышлял обо всем сразу и ни о чем конкретно, — то чувствовал себя последним оставшимся в живых человеком под луной.
