– Умоляю, дайте мне противоядие! – прохрипел Корнелиус. Он уже не мог повернуть туловище к Вальзеру – выворачивал одну шею. – Клянусь, я не стану противодействовать вашему плану! Клянусь честью! Фон Дорны никогда не нарушают данного слова.
Вальзер грустно усмехнулся.
– Простите меня, но это совершенно невозможно. Я верю вам, вы говорите искренне. Но потом, избавившись от страха смерти, вы рассудите иначе. Вы скажете себе: да, я поклялся честью, но что такое честь какого-то капитана мушкетеров по сравнению с благом человечества? Вы благородный человек, бедный господин фон Дорн. Во имя спасения христианского мира вы пожертвуете и своей честью. Беда в том, что мы с вами понимаем благо и спасение человечества противоположным образом. Мой несчастный, одурманенный друг! Ох, как тяжко дается мне этот подвиг во имя разума!
Аптекарь всхлипнул и отвернулся.
– Послушайте, Вальзер! – быстро заговорил капитан, боясь, что лишится языка и тогда уже нельзя будет ничего изменить. – Как вы не понимаете! Если без Бога, то даже такой добрый и мудрый человек, как вы, способен на любое злодейство. Я хуже вас – корыстнее, глупее, тщеславнее. Я нарушал чуть ли не все Божьи заповеди, я убил на своем веку по меньшей мере семнадцать человек. Но каждый раз, вонзая клинок или спуская курок, я знал, что совершаю смертный грех. А вы убиваете друга и почитаете это за подвиг!
Раздался звон, это из бессильных пальцев правой руки выпал кинжал.
– Яд действует еще быстрее, чем я думал, – сказал как бы про себя Вальзер. – Вторая рука отнимется чуть позднее – из-за того, что слева сердце, качающее кровь… Скоро, уже скоро.
– Я умираю, спасите! – в отчаянии простонал Корнелиус.
– Нет. Оставить вам жизнь было бы непростительной слабостью, худшим из преступлений.
Ни на что больше не надеясь, фон Дорн сжал в кулак пальцы левой, еще не омертвевшей руки.
– Нет! Худшее из преступлений – вероломство. Нет ничего отвратительней, чем сломать веру – в Бога ли, в того ли, кого считал другом и любил, кому доверял. Будьте вы прокляты с вашей Книгой!
– Я тоже полюбил вас! Я и сейчас вас люблю! – Вальзер порывисто шагнул к обреченному – было видно, что слова капитана задели его за живое. – Но Человека я люблю больше, чем себя и вас! Жаль, что вы умрете, так и не уразумев…
Левая рука фон Дорна еще не утратила чувствительности. Полуокоченевший мушкетер схватил ею аптекаря за ворот и, вложив в это движение всю свою силу, всю жажду жизни, рывком впечатал голову отравителя в угол стола.
Вальзер обмяк, без звука сполз вниз.
«Скорей, скорей», – шептал Корнелиус, раскачивая стул. Наконец удалось оттолкнуться от стола достаточно сильно, чтобы вместе со стулом опрокинуться на пол. Боли от удара фон Дорн не почувствовал. Холод разливался по руке от плеча к локтю. Только бы дотянуться до кармана, в котором у Вальзера лежит противоядие!
В тот самый миг, когда пальцы коснулись рельефного стекла, вдруг начало неметь запястье.
Корнелиус с трудом согнул локоть, поднося пузырек к губам. Если пальцы разожмутся – всё, конец.
Стеклянную пробку выдрал зубами. Влил в рот остаток лилового эликсира, до последней капли, обессиленно откинулся навзничь.
Не слишком ли поздно?
Сначала показалось, что поздно: хотел сглотнуть слюну и почувствовал, что не может. Вот и горло вышло из повиновения.
Успеть бы произнести молитву, пока не отказали губы и язык, подумал Корнелиус, и в ту же секунду вдруг ощутил, как саднит правое плечо – то самое, которым он, падая, ударился об пол.
Фон Дорн никогда не предполагал, что боль может вызвать в душе такое ликование. Эликсир действовал!
И действовал быстро: сначала ожили руки, потом получилось сесть, а еще через несколько минут капитан, слегка покачиваясь, уже стоял на ногах.
Возблагодарив Пресвятую Заступницу и Ее Пречистого Сына за чудесное спасение, Корнелиус выволок из-под стола неподвижного Вальзера.
Что делать с этим безумцем? Убить? Он заслужил смерти, но фон Дорн знал, что не сможет хладнокровно лишить предателя жизни. Одно дело прикончить врага в жаркой схватке, а убивать слабого и беззащитного как-то не по-рыцарски.
Отпустить, предварительно отобрав Замолея? Но этот безобидный на вид старик опасен. Он прочитал достаточно из страшной книги, чтобы разбросать по миру ее ядоносные семена…
От удара об угол на виске лежащего образовалась вмятина, прямо на глазах наливавшаяся синим и багровым. Корнелиус потрогал ямку пальцем и вздрогнул, нащупав под тонкой кожей острый край проломленной кости. Оттянул Вальзеру морщинистое веко, перекрестился. Получалось, что судьбу аптекаря Господь уже решил. Просветитель человечества был мертв.
Сверху, в горнице ударили часы – через открытый люк донесся один удар, второй, третий.
Три часа ночи! Скоро вести роту в Кремль!
Фон Дорн заметался по склепу, то вытаскивая из сундука книги, то пряча их обратно. Перепрятывать сокровище было некогда. Да и зачем? Чем плох этот хитроумный тайник? Еще неизвестно, удастся ли Матфееву осуществить свой замысел. При живом наследнике кричать царем младшего брата – это попахивает государственной изменой. Конечно, Артамон Сергеевич умен и дальновиден, но все же разумнее будет до поры оставить Либерею здесь.
Капитан закрыл крышку алтын-толобаса, сверху немного присыпал землей, утоптал. Забыл про Замолея!
Скверная книга по-прежнему лежала на столе, прельстительно раскрытая. Корнелиус гадливо захлопнул ее и прищурился от сверкания огненных лалов. Бесовское сияние!
Он сунул фолиант в рогожный мешок и кинул на пол, поверх алтын-толобаса. Пускай сатанинское писание стережет драгоценные книги.
Выбравшись наверх, тщательно прикрыл плитами тайник. Часы показывали половину четвертого пополуночи.
Ах, беда! В четыре у роты подъем – командир должен быть на месте!
Если из-за алчности он, рыцарь фон Дорн, подведет своего благодетеля, от подобного бесчестья и позора останется только одно – наложить на себя руки.
Настает великий день! Черт с ними, с сокровищами! Сначала честь, остальное потом.
Только б успеть, только б не опоздать.
Корнелиус выбежал за ворота, ведя коня в поводу. Кое-как прикрыл створки. Звеня шпорами и придерживая шпагу, сел в седло.
Напоследок капитан оглянулся, и ему показалось, что дом Адама Вальзера смотрит на него тринадцатью недобрыми подслеповатыми глазами.
Глава пятнадцатая
Дураку везде счастье
Теперь доктор и магистр оба стояли на четвереньках, опустив головы книзу и рассматривали залитую белым, неживым светом четырехугольную выемку размером в квадратный фут. От кольца остался только рыжий бублик ржавчины, но грубо высеченная в камне скоба была совершенно целой – да и что с ней могло сделаться за каких-нибудь триста лет?
– Подденем ломом? – выдохнул Фандорин.
– Нет, лучше попробуем руками, – тонким, не похожим на свой голосом ответил Максим Эдуардович. – Господи, неужели нашли?
Взялись за скобу вдвоем, потянули. Сначала плита сделала вид, что приросла насмерть и ни за что не покинет своего ложа, но со второго рывка жалобно скрипнула и пошла, пошла вверх. Она была еще менее тяжелой, чем верхняя.
Когда кладоискатели отложили ее в сторону, в полу открылась черная дыра, и оттуда в лицо Николасу дохнул запах Времени: обычно столь трудно уловимый, он был густым, вязким и дурманил много крепче, чем гашиш, которым будущий магистр баловался в студенческие годы, когда был легкомыслен и подвержен чужим влияниям.
Партнеры замерли над потайным люком, переглянулись. Вид у Болотникова был совершенно безумный – волосы растрепались, лоб в черных полосах, зрачки так и мечутся из стороны в сторону. Надо полагать, я выгляжу не лучше, подумал Фандорин. Еще бы, всего шаг остается до всемирной славы, сумасшедшего богатства и, что еще драгоценней, до разгадки тайны, возможно, самой неприступной и интригующей из всех, что известны истории.
